— Но если вернуться к докладу, доктор, — нервно перебил его мэр, — вы не могли бы дать заключение в двух–трех словах?
Доктор Уай бросил на него уничтожающий взгляд.
— Пишите: «параноидальная дисфункция», этого достаточно.
— Что ж, отлично, доктор… Теперь мне необходимо знать, каким образом мадемуазель Ракофф собирается вернуть… своего больного.
— Есть маленькая хитрость, — с улыбкой объявила медсестра. — О, Господь нам простит, да и Людо тоже, я в этом уверена. Достаточно подослать кого–то к нему на судно. Кого–то, кому он полностью доверяет, и кто предложит ему прокатиться на машине. А когда он окажется за дюнами, санитарам останется лишь посадить его в карету — и дело будет в шляпе.
— Закон требует, чтобы я вызвал жандармов.
— Главное, чтобы они не показывались, только и всего. Если они будут издали наблюдать за проведением операции, ничего страшного не случится, и Людовик сегодня же вечером вернется в Сен–Поль.
Мэр скривился:
— Ладно, попробуем… Остается найти человека, которому он доверяет, и послать его на судно.
Когда Франсис Куэлан спустился на пляж, он увидел возле «Санаги» только рабочих, резавших автогеном безжизненный остов.
— Надо подсуетиться, — сказал ему бригадир. — Море наступает. Через два часа придется стоять в воде. С приливом шутки плохи!
— А что с парнишкой, — спросил Куэлан, — где он?
Он нам не докладывает. Иногда присаживается неподалеку и смотрит. Хотя смотреть тут не на что. Мы с ним не общаемся. От психов никогда не знаешь, чего ждать. Так что, где он сейчас, я и понятия не имею.
«Санага» уже лишилась носовой части. Вместо нее зияло огромное отверстие, выставляя напоказ внутренности судна, аккуратно разделанные автогеном.
— Еще дней десять — и все будет чисто!.. Но, конечно, придется повкалывать.
Куэлан побрел к лесу. Он вернется попозже, чтобы предупредить Людо. Не деревня, а сплошные подонки! И мэр подонок! И вся эта бдительная шваль, что не стоит последнего гвоздя с этой гнилой посудины!
На опушке он наткнулся на троих полицейских, которые вежливо попросили его сесть в голубую «Эстафету»[28], спрятанную в сосняке.
*
Людо шел вдоль берега. Он был без рубашки. День угасал. Вдали проплывали дымчатые корабли, устремляясь в открытое море. Может быть, он станет моряком. Но вначале ему нужно повидаться с матерью. Ему казалось, что он хранит в себе что–то сокровенное и что если выскажет это, то тьма рассеется и наступит примирение. Это было похоже на ускользающее воспоминание. Он шел из Бюиссоне, где, как и в предыдущие дни, не смог увидеть Николь. Он испытывал смутную неприязнь к Мишо за то, что тот ушел от нее, позволил себя бросить, за ту новую неопределенность, что превращала будущее в зыбучие пески.
Он остановился и приложился к тюбику сгущенки, который нашел в своем почтовом ящике вместе с пачкой пряников и двумя плитками шоколада, скрепленными пластырем. К гостинцам была приложена короткая записка:
Извините меня за вчерашнее. Амандин вас очень любит.
Ее мама
Он продолжил путь, напевая о том, что Амандина очень любит Людо, такого ему раньше еще никто не говорил. «Санага» стояла, окутанная опаловым туманом, вернее, то была отрезанная ее половина, и издали можно было подумать, что судно еще строится. Тоска сжимала сердце Людо по мере того, как он приближался. Грузовик разворачивался, рабочие уезжали. Они приедут завтра и послезавтра, и еще через несколько дней, а потом все будет кончено, и пустынный пляж не вспомнит ни о чем.
Людо зашел на рабочую площадку. Ну прямо пираньи, присосавшиеся к бычьей туше! Сегодня у них был зверский аппетит. Форштевень и фальшборт были свалены в кучу. У самого борта лежала груда искореженного железа, похожая на объедки, которыми побрезговали стервятники. От запаха металлической окалины и гари першило в горле. Потрясенный, Людо похлопал ладонью по безжизненному металлу, который отозвался мертвым звуком. Вид кормы доконал его: винт лежал на песке, как печальный свидетель резни, видевший, как оскопили его судно.
На этот раз Людо все еще был наедине с океаном, наедине с опускавшейся ночью и испытывал грустное блаженство от единения с миром, от ощущения близости, связывавшей его с последним жалким болтом этого развороченного чрева, которое с самого Рождества служило ему пристанищем.
Сколько осталось еще дней, сколько еще раз он увидит, как догорает закат над оцепеневшим горизонтом?
Внутри «Санаги» похоже, ничего не изменилось. Один и тот же портрет украшал стены кают–компании. Портрет. Женщина, закрывавшая лицо рукой, невидимая, въевшаяся, будто татуировка, в плоть корабля, отданного на растерзание автогену; это была его эмблема, это был он сам. Людо изо всех сил стукнул кулаком по настенному рисунку. Нет, он не уедет отсюда, решено. Он не даст заточить себя к умалишенным. Он станет матросом. По словам Куэлана, это нетрудно. В Испании всегда можно завербоваться. Единственная проблема — это граница и документы; единственная проблема — это то, что его мать всегда отказывала ему в праве быть полноценной личностью.
Он с сожалением осматривал свою кабину, постель из подобранных на свалке лохмотьев, до блеска начищенный медный люк, увядшие букетики Амандин, морские камешки, ракушки, головы крабов — все эти жалкие дары отливов, которые ему уже не придется собирать. В отчаянии он снова поднялся на палубу.
Облокотясь на планшир, он стоял, повернув лицо к сверкающему безветренному морю, и невольно жмурился. Стоял томный и теплый майский вечер. Садившееся солнце выстлало горизонт розовой чешуей. Едва были слышны приглушенные переливы звукового буя. На отмели волна, казалось, чудесным образом плыла прямо по небу, а затем с глухим шумом обрушивалась вниз. Взгляд Людо скользил по застланному туманом побережью, бесцветному песку, бескрайним зеленым рядам сосен. Успокоенный тишиной, он собирался спуститься в кают–компанию, как вдруг увидел нечто, заставившее его вздрогнуть: кто–то, обогнув форт, шел по пляжу. Силуэт двигался к «Санаге» напрямик и вовсе не прогулочным шагом, а наметив себе цель и упорно идя к ней. Предусмотрительно отойдя от борта, Людо спрятался в рулевой рубке и стал следить за неизвестным пришельцем.
Обнаженные руки, распущенные волосы, темные очки — это была женщина. Он мог бы узнать среди тысячи других эту быструю, нервную походку; и чем ближе подходила женщина, тем сильнее билось его сердце, тем решительнее это видение, являвшееся ему лишь в мечтах, вторгалось в сиюминутную реальность, заставляя все его прошлое взорваться криком:
Николь… Его мать… Она пришла… Она получила его письмо и наконец пришла, чтобы забрать его домой.
Подойдя вплотную к судну, она исчезла из вида, а потом он услышал, как она выкрикнула его имя.
Он сжал виски руками, не в силах совладать со своим волнением. Ей пришлось заглянуть вовнутрь и несколько раз снова позвать его, но он не мог пошевелиться, сердце его бешено колотилось. Он хотел ответить, но только стонал, оглушенный биением крови в венах и стараясь прежде всего не потерять равновесие и не упасть. Вдруг все смолкло. Людо бросился к иллюминатору. По поверхности моря пробегали сиреневые полосы, воды прилива поднимались вдоль корпуса, пустынный пляж медленно окутывали вечерние сумерки. Где она?.. Где его мать?.. Охваченный паническим страхом, он выскочил из кают–компании и стремглав спустился по лестнице.
Она стояла в свете заходящего солнца и с безразличным видом разглядывала переборки. Увидев его, напряженно выпрямилась.
— Что–то не слишком ты торопишься, — начала Николь, пытаясь улыбнуться. — Вот уже полчаса, как я тебя ищу… Ну здравствуй, что ли… Так что, Людовик, ты не поздороваешься с мамой?..
На ней было желтое летнее платье с тонким пояском на талии, просвечивающееся на фоне заходящего солнца.
— Никогда бы не подумала, что окажусь в таком месте…
Низкие лучи солнца искрились золотом в ее волосах, золотили обнаженные руки и ноги в легких кожаных босоножках.
— Я очень устала, пока добиралась сюда, если, конечно, тебе это интересно, и платье запачкала — все из–за тебя… Что за фантазия — поселиться здесь… До чего отвратительно… И потом, этот жуткий запах… И вправду, только ты способен на такие глупости.
Она открыла дверь каюты.
— Это твоя комната?.. Здесь порядка, пожалуй, даже больше, чем было у тебя в Бюиссоне… А это что за гадость?..
Она жестом указала на осыпавшиеся букеты Амандин.
— Цветы, — ответил Людо.
— Цветы?.. Нельзя сказать, что у них здесь цветущий вид!..
— Ты приехала за мной? — осторожно спросил он.
Она удивленно взглянула на него.
