О таких же безобразных случаях в советских школах 1930-х гг. вспоминали эмигранты. Бывшие ученики рассказывали, что клали кнопки на стулья учителям, плевались комками пережеванной бумаги и устраивали другие проделки. Один ученик так описал отношения в школе: «Учителя, особенно женщины, авторитетом не пользовались. Как правило, учительниц терроризировали шайки хулиганов». Другой ученик вспоминал, что «охотничий нож был всегда в сумке, как и учебник», и что «обычной практикой» было «ругать учителя, а он порой отвечал тем же». Учителя со своей стороны жаловались на хулиганство учеников и на свое «безвыходное положение». В своих воспоминаниях о советской школе после 1939 г. Крейслер связал это разнузданное поведение с «отсутствием всякого авторитета учителя и почти полным отсутствием дисциплины учащихся»{514}.
Беспокойство учителей разделялось советским руководством, и восстановление порядка стало одной из основных задач в сфере образования. В сентябре 1931 г. ЦК партии предложил Наркомпросу добавить полномочий директорам школ, введя в них единоначалие, и перестроить самоуправление для «повышения качества учебы и укрепления сознательной дисциплины в школе». Годом позже, в августе 1932 г., ЦК озаботился новыми неприятными свидетельствами и призвал директоров школ и учителей вместе с политическими организациями и родителями приложить еще больше усилий для повышения дисциплины{515}.
Таким образом была заложена основа для установления в школах порядка в духе сталинизма. Вскоре после постановления 1931 г. чиновник Наркомпроса А. Шохин заявил, что «внесение во всю повседневную работу школы партийности» будет зависеть от исхода «борьбы за высокую дисциплину, борьбы с распущенностью и разгильдяйством, борьбы за единоначалие и порядок в школе». В конце Шохин без обиняков сказал: «Надо вырвать с корнем представление о том, что без дисциплины, в условиях распущенности и беспорядка в школе можно воспитать коммуниста»{516}.
Тревожные нотки прозвучали и в постановлении 1935 г. «Об организации учебной работы и внутреннем распорядке в начальной, неполной средней и средней школе». Подвергнув критике Наркомпрос за то, что не наводится порядок, не устанавливаются правила дисциплины, не проводится соответствующая политика и не развиваются «культурные навыки» учащихся, ЦК партии пообещал школам устав, который «должен носить категорический и совершенно обязательный характер как для учителей, так и для учеников»:
«Устав должен быть основным документом, определяющим цель и задачи школы каждого типа, организационную структуру школы, права и обязанности администрации школы, педагогов и школьных организаций, а также твердо устанавливающим учебный режим и основы внутреннего распорядка в школе и правила поведения учащихся в школе и вне ее».
Стремясь установить единые и универсальные правила, ЦК партии распорядился, чтобы этот устав был послан в каждую школу, причем изложен на родном языке учащихся{517}.
Однако даже воззвания высшего руководства страны порядка не установили. Меньше чем через два года, когда в школах по-прежнему все ходило ходуном, партийные лидеры снова забеспокоились. В марте 1937 г. член ЦК Клим Ворошилов убедил Сталина обратить внимание на растущее «хулиганство подростков». Через месяц глава ленинградских коммунистов Андрей Жданов обвинил в школьных проблемах, включая бандитизм и проституцию, либеральничающие отделы образования, комсомольские организации и учителей. Если партия устанавливает для своих членов обязательные правила, задавался вопросом Жданов, то почему в школах нет правил, определяющих нормы и требования к поведению учащихся? Сославшись на «особый случай» с сыном другого члена ЦК, Жданов заявил, что только полное осознание того, что творится в школах и как плохо действуют наши учителя и комсомольские организации, позволит Центральному комитету «навести порядок в школах»{518}.
Инициированная вождями смена приоритетов означала, что отныне учителям следует в первую очередь добиваться от учеников дисциплины в соответствии с предписанными правилами, как заявило одно из ответственных лиц:
«В тех школах, где уделяется внимание воспитанию воли учащихся, где есть постоянное, твердое, ровное и спокойное требование учителя к выполнению учащимися его требований, где учитель сам служит примером организованности и культурности, где воспитательные мероприятия проводятся фронтально всеми учителями школы, где семья также находится под влиянием школы и занимается воспитанием детей — там нет таких фактов, которые имеются еще во многих школах, когда отдельные школьники своими выходками «срывают» уроки, не здороваются, толкаются, на переменах кричат и дерутся, портят школьное имущество, а нередко и злостно хулиганят»{519}.
Таким образом, проступки осуждались, а учителю вменялось в обязанность наращивать усилия для наведения порядка. Даже в назиданиях учителям, не умеющим поддерживать дисциплину, подчеркивалась разница между приемлемым и неприемлемым поведением, как в следующем отчете инспектора:
«У учителя Молева совершенный беспорядок на уроках: неизвестно, кто кого обучает — он учеников или ученики его. Все кричат, толку в занятиях нет. Низкая успеваемость. Учителя надо сменить»{520}.
Такую же связь между работой преподавателя и дисциплиной в классе прослеживает инспектор в сообщении об учителе Саликове из оренбургской школы. При этом его деятельности дается весьма нелестная оценка:
«Учитель Саликов не ведет воспитательной работы среди детей, и поэтому учащиеся его класса ругаются нецензурными словами, курят, на уроках в классе порядка нет. Этот учитель не пользуется никаким авторитетом».
Не довольные поведением своих детей, многие родители, судя по докладу, требовали снять Саликова с работы, «как не справляющегося с задачей коммунистического воспитания детей»{521}. Эти примеры показывают, что дисциплина в школах зависела от восстановления и прочности иерархических отношений между учителями и учениками.
Казалось, что также не довольные беспорядком в школе учителя с радостью воспримут нововведения и засучив рукава возьмутся за дело. На совещании в Сибири в конце 1931 г. один учитель сказал, что «дисциплина — это все», и пообещал вести борьбу за «железную дисциплину». Годом позже в ходе дискуссии о недавнем постановлении ЦК партии доминирующим был вопрос о дисциплине детей. Некоторые учителя зашли слишком далеко, заявив: «Для ведения воспитательной работы с учащимися и установления дисциплины прошу прислать милиционера». Бывший учитель Крейслер вспоминал, что «проблема порядка приобрела в советских школах первостепенную важность и всегда поднималась на учительских собраниях и в дискуссиях»{522}. Взяв на вооружение директивный стиль, чиновники от просвещения при переходе к регулярной школьной отчетности, заявили, что поведение учащихся зависит от учителей и, следовательно, они несут прямую ответственность за дисциплину{523}.
В некоторых случаях учителя при наведении порядка заходили слишком далеко. Учителя-сибиряка, который обещал установить «железную дисциплину», подвергли критике за непонимание значения «сознательной дисциплины», а тем, кто требовал милицейского поста у входа в класс, сказали, что они пытаются переложить ответственность на других{524}. Учителей и директоров школ частенько обвиняли в том, что они устанавливают субординацию в школе в форме «прямого административного контроля», что часто приводило к результатам, описанным одним исследователем из Московского педагогического института:
«Послушные дети, дисциплинированные, актив учащихся выпадает из внимания школы, заменяется “трудными”. Директор, классный руководитель и педагог смотрят на класс сквозь призму проступков дезорганизаторов. Основное здоровое ядро учащихся, живой ребенок с его думами, настроениями, возникающими вопросами и интересами остается непонятый, неизвестный школе, и его личная жизнь идет мимо школы, мимо педагогов»{525}.
Выражая такую же неудовлетворенность мерами по укреплению школьной дисциплины, одна ленинградка жаловалась, что ее сыну-третьекласснику сделали выговор за игры на перемене:
«Ретивые воспитатели забыли, что они имеют дело с детьми и притом еще с советскими детьми, которые имеют все основания быть жизнерадостными и веселыми. Конечно, в школе должна быть дисциплина, но нужно отличать ее от казарменного режима»{526}.
Сам факт публикации этого письма говорит о понимании официальными лицами тревог этой мамаши о чрезмерных строгостях, однако сетования по поводу «ретивых педагогов» встречались намного реже, чем призывы навести в школах порядок{527}.
