Выражая такую же неудовлетворенность мерами по укреплению школьной дисциплины, одна ленинградка жаловалась, что ее сыну-третьекласснику сделали выговор за игры на перемене:
«Ретивые воспитатели забыли, что они имеют дело с детьми и притом еще с советскими детьми, которые имеют все основания быть жизнерадостными и веселыми. Конечно, в школе должна быть дисциплина, но нужно отличать ее от казарменного режима»{526}.
Сам факт публикации этого письма говорит о понимании официальными лицами тревог этой мамаши о чрезмерных строгостях, однако сетования по поводу «ретивых педагогов» встречались намного реже, чем призывы навести в школах порядок{527}.
Таким образом, по поводу остроты проблем с дисциплиной в школе между высокопоставленными адептами сталинизма и учителями существовал консенсус. Учителя, в частности, говорили, что дерзость, непослушание и часто откровенное хулиганство учеников ставят под сомнение эффективность обучения, отравляют школьную атмосферу и даже вредят здоровью преподавателей и других учащихся. Поразительное сходство взглядов учителей с проводимой властями политикой заставляет думать, что слияние действий «сверху» и «снизу» самым непосредственным образом способствовало формированию авторитарных отношений в советской школе 1930-х гг. Правильность такой точки зрения подтверждали в ходе опросов эмигранты-учителя, родители и ученики.
Этот консенсус, однако, подвергся испытанию, когда потребовалось выбрать лучший ответ на угрозы профессиональной деятельности педагогов и общественной стабильности. Хотя учителя и соглашались бороться за дисциплину, препоны, которые ставила официальная политика, а подчас и ее противоречивость не оставляли их равнодушными. В частности, как будет показано в следующем разделе, учителям рекомендовалось не использовать методы принуждения по отношению к ученикам, в то время как именно принуждение господствовало во всей стране за стенами школы. Роль учителей как посредников помогала решить эту дилемму. Наводить порядок приходилось разными способами, поэтому учителя всячески принижали свою роль в принятии дисциплинарных решений и перекладывали ответственность за них на власти.
Контроль над классом
В советских школах 1930-х гг. категорически запрещалось унижение, запугивание или оскорбление учеников, исключались любые формы физического воздействия. Телесные наказания считались не совместимыми с принципами и задачами коммунистического воспитания ввиду их «разрушительного действия» на психику и нервную систему ребенка. Педагогическая пресса рассказывала о самых вопиющих случаях и требовала наказывать зарвавшихся «педагогов».
Ленинградская учительница Ерофеева держала голову одного мальчика под струей холодной воды из крана, чтобы утихомирить расшалившийся класс. Учитель Куприн из Курска наводил порядок, лишая детей еды, ставя их в угол больше чем на час, а одного ребенка побил так сильно, что тот не мог ходить в школу. Учительница Ивановская заставила ученика лизать языком горячую печку за то, что он нагрубил уборщице{528}.
Во многих случаях описания подобных инцидентов сопровождались рассказами о том, как учителя вызывали недовольство и даже приводили в отчаяние родителей, учеников и коллег. В 1932 г. молодой учитель Лучевокий выгнал из класса девочку и наказал так, что ей потребовалась медицинская помощь. Лучевокого в тот же день уволили за «неправильные методы воспитания», а эта история вскоре попала на страницы газет{529}. В начале 1933 г. сельского учителя П. М. Макарова обвинили в «причинении физического вреда и оскорблении» за то, что он ударил одного ученика головой по доске, заставлял детей подолгу стоять на коленях перед классом, а одного мальчика поставил рядом с собой, бил его по голове и называл «полным идиотом». В подписанном одним учителем и четырьмя учениками письме говорилось о последствиях такой практики:
«Ребята запуганы… Колхозники возмущены. Нужны срочные меры».
Газета «За коммунистическое просвещение» перепечатала все письмо жирным шрифтом и в редакционном комментарии потребовала убрать всех подобных «педагогов»{530}. Двумя годами позже четверо молодых учителей обвинили в письме свою коллегу Ветрову в применении «совершенно неприемлемых и постыдных методов» давления на учеников: она запирала шалунов в неотапливаемой кладовке. Осудив Ветрову за то, что она своими действиями «позорит высокое звание советского учителя… протаскивает в школу антисоветские методы», эти четверо потребовали немедленного увольнения ее с работы{531}.
Также учителям запрещалось унижать, оскорблять учащихся словесно, употреблять уничижительные прозвища и принимать какие-то жесткие меры к нарушителям правил поведения{532}. И снова жизнь показала, что такая политика воспринималась неоднозначно. В школе близ Краснодара одного ученика прозвали хулиганом, сделали из него козла отпущения и довели до того, что он бросил школу. В Брянске учитель Альтшулер зашел так далеко, что устроил бойкот «склонным к уголовщине» ученикам, и они оказались изолированными от остального класса. Всех этих учителей уволили за «антипролетарские методы», которые превращали «здоровых, счастливых детей» в «уличных хулиганов»{533}.
Публично стыдить детей тоже, по мнению советских руководителей, не следовало. На совещании в Ленинграде в 1932 г. директора школ коротко остановились на возможных последствиях применения таких методов. Один оратор, Остапенко, сказал, что пристыдить ученика перед всем классом, объяснить ему, как плохо он себя ведет, — значит принести ему самому пользу, так как это «подорвет позицию тех подростков, которые оказывают дурное влияние на других». На том же совещании, однако, директор школы Щепин категорически отверг «внушения» перед классом как метод укрепления дисциплины, считая это бесполезным для корректировки поведения детей как в школе, так и за ее порогом{534}.
Такое же беспокойство по поводу публичного унижения учеников видно в критике Крупской современной школы:
«Ребята, опаздывающие на урок, плохо знающие урок, плохо справляющиеся с заданиями, объявлены вредителями. Дело дошло в одной школе до того, что был организован в школе Ревтрибунал из учителей и учеников, куда приводились “дозорными отрядами” провинившиеся, которым делали строгие выговоры и которых Ревтрибунал мог даже исключить из школы»{535}.
Вторя этим тревогам, чиновник Сталинградского отдела образования Пономарев заявил, что многие директора школ и учителя ничего не делают, но постоянно «бранят, позорят, унижают, запугивают» учеников за разные нарушения. Такие методы не побуждают детей вести себя лучше, они «озлобляются и усугубляют свою недисциплинированность»{536}.
Из этих примеров, однако, сложно понять, насколько распространилась подобная практика в советских школах 1930-х гг. Широкой публике преподносились идеализированные образы и цензурированные описания, а легкая критика усиливала правдивость, потому что обычно любые негативные явления тщательно скрывались. Так целью было предостеречь учителей от подобных действий, выбирались, скорее всего, примеры, которые вызывали сострадание или позволяли по-новому взглянуть на подобные действия, а отнюдь не типичные для жизни школы[50].
Даже в самых гневных публикациях о телесных наказаниях говорилось, что такие случаи являются большой редкостью. В докладе 1935 г. сообщалось: «По одной только Западной области за последние несколько месяцев выявлено 15 случаев избиения, издевательств и грубостей со стороны некоторых учителей по отношению к школьникам». Если учесть, что в этой области было 25 тыс. учителей, 15 инцидентов — очень маленькая цифра{537}.
Судя по опросам эмигрантов, телесные наказания и публичные унижения в предвоенных советских школах встречались редко. О поддержании дисциплины в классах определенно высказался один бывший учитель.
(Интервьюер: Какие меры воздействия на учеников одобрялись советской методологией обучения?) Советские педагоги категорически возражали против телесных наказаний учащихся. Если учитель бил ученика, он мог получить за это десять лет тюрьмы. (Интервьюер: На практике все тоже действовали в соответствии с законом?) Да, абсолютно никаких телесных наказаний в классах.
Такие же впечатления сложились у других интервьюируемых, включая одного директора школы, которому пришлось «прикрывать» одного учителя, ударившего проказника, чтобы защитить всю школу от публичных нападок. Другие учителя говорили, что дурное обращение с учениками становилось «неприятным инцидентом», часто из-за этого поднимался большой шум и педагогу грозило увольнение. Выговоры давались даже за пренебрежительные отзывы о детях. Так, одного учителя публично раскритиковали за то, что он назвал ученика «дураком»{538}.
