Гейдж перестал плакать и издал такой звук, словно ему не хватало воздуха.
— Луис! — крикнула Рэйчел.
Луис ворвался в спальню. Гейдж лежал на боку, и рвота текла у него изо рта тонкой струйкой на старое полотенце, которое Рэйчел положила на постель. Его рвало, но недостаточно. Большая часть рвотных масс оставалась внутри, и Гейдж задыхался.
Луис подхватил сына под мышки — тот был ужасно горячим, это чувствовалось даже сквозь ткань пижамы — и перекинул его через плечо, как делают с грудными младенцами, когда им надо срыгнуть. Потом он резко дернулся назад, так, чтобы Гейдж дернулся вместе с ним. Голова малыша безвольно мотнулась на шее. Он издал громкий звук, нечто среднее между отрыжкой и кашлем, у него изо рта вырвался сгусток почти твердой рвоты и упал на пол, забрызгав стоявший рядом комод. Гейдж снова заплакал, и этот отчаянный плач прозвучал для Луиса как музыка. Чтобы так горько плакать, нужно иметь беспрепятственный доступ кислорода в легкие.
У Рэйчел подогнулись колени, и она упала на кровать. Ее била крупная дрожь.
— Он чуть не умер, да, Луис? Он чуть не задохну… не задо… о Боже…
Луис кругами ходил по комнате, держа сына на руках. Надрывный плач Гейджа перешел в тихие всхлипы; малыш уже засыпал.
— Пятьдесят к одному, что он прокашлялся бы сам, Рэйчел. Я просто ему помог.
— Но он мог умереть, — сказала она, и ее взгляд был исполнен неверия и потрясения. — Он мог умереть.
Луис вдруг вспомнил, как она кричала ему в залитой солнечным светом кухне: Он не умрет, здесь никто не умрет…
— Дорогая, — сказал Луис. — Мы все можем умереть. В любую минуту.
Его почти наверняка вырвало от молока. Рэйчел сказала, что Гейдж проснулся около полуночи, через час после того, как заснул Луис, — проснулся со своими обычными «голодными воплями», и Рэйчел дала ему бутылочку. Пока он пил, она задремала. А через час у него началась рвота.
Молока пока не давать, сказал Луис, и Рэйчел согласилась, почти смиренно. Молока не давать.
Луис спустился вниз в четверть второго и еще минут пятнадцать искал кота. Во время поисков он обнаружил, что дверь из кухни в подвал была приоткрыта, как он и подозревал. Он вспомнил, как мама рассказывала об одной кошке, научившейся открывать защелки старого образца типа той, что стояла у них на двери в подвал. Кошка взбиралась по двери и била лапой по ручке, пока дверь не открывалась. Ловкий трюк, подумал Луис, но надо проследить, чтобы Черч не проделывал его слишком часто. В конце концов, на двери есть замок. Он нашел Черча дремлющим под плитой и без церемоний выгнал его через переднюю дверь. Возвращаясь к себе на диван, он закрыл дверь в подвал.
И запер ее на замок.
29Наутро Гейдж проснулся с почти нормальной температурой. Его щеки еще горели лихорадочным румянцем, но в остальном он был вполне бодр и весел. Как-то разом, буквально за одну неделю, бессвязный лепет Гейджа превратился в набор четких слов; теперь он повторял почти все, что слышал. Элли хотела, чтобы он говорил «какашка».
— Скажи «какашка», Гейдж, — попросила она за завтраком.
— Какашка-Гейдж, — охотно отозвался Гейдж над тарелкой с овсянкой. Луис разрешил дать ему кашу, но при условии, что сахара в ней будет совсем чуть-чуть. Как обычно, Гейдж не столько ел, сколько размазывал кашу по волосам и мордашке.
Элли захихикала.
— Скажи «пук», Гейдж.
— Пук-Гейдж, — произнес Гейдж, улыбаясь сквозь слой размазанной по лицу каши. — Пук-какашка.
Элли и Луис рассмеялись.
Но Рэйчел было не смешно.
— Так, лимит плохих слов на сегодня исчерпан, — сказала она, подавая Луису яичницу.
— Пук-какашка, пук-какашка, — радостно произнес Гейдж нараспев. Элли хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Рэйчел скривила губы, а Луис подумал, что она выглядит замечательно, несмотря на недосып. Наверное, все дело в том, что у нее отлегло от сердца. Гейдж явно шел на поправку, и она была дома.
— Не надо так говорить, Гейдж, — сказала Рэйчел.
— Класота, — отозвался Гейдж, и его стошнило прямо в миску с кашей.
— Фу, гадость! — воскликнула Элли и выскочила из-за стола.
Луис расхохотался. Просто не смог удержаться. Он смеялся до слез, потом отплакался и засмеялся опять. Рэйчел с Гейджем смотрели на него как на ненормального.
Нет, мог бы сказать им Луис. Я чуть было не спятил, но теперь у меня с головой все нормально. Мне правда кажется, что нормально.
Он не знал, так ли это на самом деле, но чувствовал, что да. И этого было достаточно.
По крайней мере сейчас.
30Через неделю от вируса Гейджа не осталось и следа. А еще через неделю он свалился с бронхитом. Следом за ним слегла Элли, а потом и Рэйчел, перед самым Рождеством. Все трое кашляли, словно старые собаки, страдающие одышкой. Не заболел только Луис, и Рэйчел, похоже, даже обиделась на него за это.
Последняя учебная неделя в университете выдалась суматошной для Луиса, Стива, Суррендры и Чарлтон. Эпидемии гриппа не было — по крайней мере пока, — но многие заболели бронхитом. Нашлось и несколько случаев мононуклеоза и легкой пневмонии. За два дня до рождественских каникул в медпункт заявились шестеро стонущих, пьяных студентов в сопровождении встревоженных друзей. Крики и суета в приемной неприятно напомнили Луису тот жуткий день, когда умер Паскоу. Эти придурки уселись вшестером на один тобогган (шестой взгромоздился на плечи того, кто сидел самым последним, насколько Луис сумел понять из путаных объяснений) и скатились с холма возле электростанции. Было весело. Только вот тобогган, набрав скорость, съехал с трассы и врезался в одну из пушек времен Гражданской войны. В результате имелось: два перелома рук, одно сломанное запястье, семь сломанных ребер, сотрясение мозга и многочисленные ушибы. Не пострадал только тот, кто сидел на плечах у приятеля. Когда тобогган врезался в пушку, этот везунчик перелетел через нее и упал головой в сугроб. Это было совсем не смешно, и Луис, не стесняясь в выражениях, сообщил ребятам все, что о них думает, пока накладывал шины и швы и проверял зрачки, но дома, рассказывая об этом Рэйчел, он смеялся до слез. Рэйчел смотрела на него странно, не понимая, что тут смешного, и Луис не мог ей объяснить, что это был совершенно дурацкий несчастный случай, что люди пострадали, но, в общем, легко отделались. Он смеялся от облегчения, а еще от радости — сегодня был его день.
Бронхит в их семействе начал проходить как раз к шестнадцатому декабря, когда садик Элли закрылся на рождественские каникулы, и все четверо Кридов готовились весело встретить праздник — по-домашнему, по-деревенски. Дом в Норт-Ладлоу, который в августе, в день их приезда, казался таким чужим (и даже враждебным, когда Элли поранила ногу, а Гейджа укусила пчела), теперь стал для них родным.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
