Алиса возилась у проектора. Тот самый рыжий хулиган постукивал молотком, подгоняя деревянную конструкцию, которая служила подставкой. Со вчерашнего дня, после Настиного выступления по всем каналам, сопровождавшегося роликами со станционных камер, он назначил себя Алисиным то ли паладином, то ли падаваном. Хотя за понедельничное хамство вроде бы и не извинялся — видимо, считал извинения потерей лица. Или, скорее, нравы в деревне были попроще. Зайцев с Максимовым поворчали, но не препятствовали, а местные пацаны пойти против авторитета не решались. Алиса, в порядке мелкой мести, гоняла рыжего в хвост и в гриву, но не отшивала.
Чертова жестянка наконец заработала, Максимов сел за подрубленный к проектору ноут. Рыжий уселся рядом, гордый соучастием.
Алена поймала Алисин взгляд, немного нервный, и успокаивающе кивнула. Алиса резко выдохнула и запрыгнула на сцену. Зал взорвался, большая часть аплодировала, кто-то орал, кто-то свистел. Барабанные перепонки чуть не лопнули. Аплодисменты и рев предназначались, конечно, не соплюшке, а ее маме, пусть даже слышать их она и не могла. Алиса что-то кричала в зал — никто не слушал. Говорить не давали. Она совсем было растерялась — но вдруг махнула рукой Максимову, показала один палец. Тот кивнул — соображал он быстро — и щелкнул «мышью».
На экране за спиной Алисы на фоне звездного неба (Крабовидная туманность?) возникла медленно поворачивающаяся в свободном полете бутылка водки. Зал ахнул. Такого не ждал никто. Алиса наконец смогла говорить.
— Здравствуйте! — Древний микрофон скрежетнул, но военрук что-то поправил в столь же древнем пульте, и скрежет пропал. — Тут на днях у меня кое с кем состоялась глубоко научная дискуссия. — Максимов с рыжим переглянулись и внезапно смутились. Глаза со всех сторон зала уставились на них. Алиса, ободренная тем, что смотрят уже не на нее, продолжила: — Мы в основном говорили о двух вещах — о космосе и о водке. Ничего смешного. — Она даже как будто обиделась хохоту в зале. — Это, между прочим, два наших национальных символа. Спутник, Гагарин и водка. Еще Большой театр, — добавила она, подумав. — И Лев Толстой. Но про них в другой раз.
Алиса показала Максимову два пальца, тот перещелкнул на следующий кадр — с тремя космонавтами, идущими к ракете, и маленькой стопочкой в углу. Сравнение возвышенного и далекого с повседневной прозой жизни понравилось всем. Особенно когда дошло до телевизора и прочих полезных в хозяйстве штуковин. Алиса освоилась на сцене, уже не стеснялась взрывов хохота — аналогии и сравнения и правда были… необычными. Алена поискала взглядом Елену Николаевну — директриса, пожалуй, могла бы и запаниковать от таких метафор. Не нашла. На поставленном для нее рядом с креслами пятиклассников стуле сидела — только что с фермы — доярка, тыкающая кулачком под бок благоухающего навозом мужика: смотри, мол, не квасил бы столько — давно бы сам в космос слетал.
Странно. Куда это Елена Николаевна подевалась? Три минуты назад еще тут была…
Алиса перешла к метеорологии, показывала указкой на орбиты спутников, пунктиры линий связи, расстелившиеся по выпуклой спине планеты циклоны. Кто-то тронул Алену за плечо. Елена Николаевна, с мешкам под слезящимися глазами — то ли от дикой усталости, все-таки седьмой десяток, то ли еще от чего, — стояла за спиной. За ней топтались тот самый лейтенантик и школьная медсестра.
— Алена Михайловна, не могли бы вы… — На директрисе лица не было, что-то случилось?
— Ребята, пожалуйста, подождите, я отойду на минутку. Не шалите, — шепнула она сидящим с краю подопечным. Шалить они не собирались, слушали. Алена протолкалась мимо давешней доярки (кстати, тоже облондиненной и с хвостиком «под Бегу»), вышла в коридор.
— Что случилось, Елена Николаевна? — Алиса опять что-то отмочила со сцены, вызвав в зале волну хохота. — Что… Сергей?!
Вокруг вились лица — и знакомые, и не очень. Медсестра хлопотала с чемоданчиком, зачем? Телефонная трубка, старинная, на витом шнуре — сотовая связь второй день работала через пень-колоду — была холодной, как космос. Как смерть.
— Похороните его там. — Как она теперь будет смотреть в ночное небо?
12:00 мск
Луна, Океан Бурь
База Третьякова
Солнце ушло к зениту, и разрез сверкающего золотом полога над шлюзом бил картинку антрацитно-черным клином. Светлая щель порезала треугольник почти пополам, начала расширяться, расти вверх, пока не образовала светящуюся квадратную пасть — два зажегшихся сверху прожектора усилили сходство с карикатурным лицом. Луноход на пригорке повел камерой, ловя в фокус светлый прямоугольник. Что-то длинное плавно опустилось на истоптанный рубчатыми подошвами грунт, легло у подножия лестницы. Фал длинной змеей упал рядом. В проеме показались ноги, потом ранец. На нижней ступеньке фигура замедлилась — длинный сверток лежал у самых ног, мешая сойти. Секунд пять человек в скафандре думал, затем, оттолкнувшись руками и ногами, перелетел через сверток. Инерция была слишком сильна — на ногах прыгнувший не удержался, упав навзничь. Поднимался он долго, неловко. Наконец поднялся, подхватил груз на руки и медленным плавным шагом двинулся к стоящей рядом тележке на четырех решетчатых колесах. Аккуратно положил сверток на платформу, рядом с двумя трубами — одной подлиннее, другой покороче. Снял с пояса нечто, напоминающее пистолет, размотал кабель, воткнул в разъем на борту тележки.
Затем присел на одно колено, положил одну снятую с тележки трубу на другую и направил пистолет на середину креста, чуть поводя им туда-сюда. Потом залез в набедренный карман скафандра, достал сверкнувший красной эмалью значок. Приложил к перекрестью. Значок несколько раз соскальзывал, пришлось насыпать горку серой пыли вокруг перекрестья, выровнять конструкцию. Наконец получилось. Две короткие вспышки, и человек, похоже, удовлетворенный результатом, поднял руку, чтобы утереть пот. Что было, несомненно, глупо — ткань рукава просто мазнула по стеклу забрала.
Человек встал, сделал три шага и нырнул под серебрящийся в жестких лучах Солнца тент. В тени свет от странного пистолета был хорошо заметен. Минут через десять нависавшая над человеком бочка слегка дернулась вверх, освобожденная от напряжения. Еще через пять минут человек появился, держа в руках изогнутую панель, чуть более полуметра в длину, с уродливым слоистым наростом почти по всей поверхности. С противоположной стороны сталактитами болтались длинные сопли застывшего пластика или резины. И самопальный крест из дорогущего сверхлегкого сплава, и панель в потеках герметика легли на платформу тележки рядом со свертком. Тележка двинулась, казалось, сама собой, оставляя в реголите четкий след. Человек двинулся за нею.
Камера с лунохода поворачивалась, следя за фигурой. Метрах в пятидесяти, у небольшого углубления и торчавшей в вале выброшенной породы лопаты, и тележка, и человек остановились. Человек поднял с платформы сверток. Аккуратно опустил его рядом с выемкой. Потом, встав на колени, начал аккуратно сдвигать на дно. Выпрямился. Взял лопату. Начал забрасывать яму. Тележка чуть отъехала, чтобы не мешать ни человеку, ни камере лунохода. Человек работал. Луноход смотрел. Наконец человек закончил. Опять дернул было рукой к шлему, но опомнился. Положил лопату на платформу, снял с платформы крест. Уперся в перекладину, вдавил крест нижним концом в грунт сантиметров на тридцать. Опять поднял пистолет, начал водить вдоль холмика. Водил долго — в недрах тележки замигал красный огонек, в эфире пронесся возмущенный писк. Все, аккумуляторы садятся. Человек потрогал крест — надежно. Грунт под пучком электронов частично спекся, плотно зафиксировав конструкцию. Так — хорошо. Положил пистолет на платформу, рядом с заляпанной герметикой панелью. Тележка крутанулась на месте и, уже значительно медленнее, двинулась к примостившейся поодаль гигантской металлической стрекозе.
Человек остался.
Из того же набедренного кармана достал маленькую, в одну восьмую формата, книжку. Листать страницы в перчатках не получалось, да это было и не нужно. Просто положил книжку рядом с основанием креста. То, что под действием бешеного лунного Солнца и так уже ветхие страницы обуглятся уже через часы, если не через минуты, было совершенно несущественно, все, что нужно, человек помнил и так. Казалось, эфирное молчание было нарушено только что — хотя и до того радиоволны разносили короткие деловые реплики. Но сейчас человек говорил именно для того, чтобы сказать. Он говорил с акцентом, на чужом, хотя и знакомом языке — и это было столь же несущественно.
— Отче наш, иже еси на небесех… Радиоволны несли слово и к проплывающей над головой звезде, и к бело-голубому серпу над близким горизонтом, и с них с положенной задержкой возвращалось эхо:
