— Это ведь ты приказала убить Рэдклиффа? И Рейни? — рычу я.
Она постукивает пальцем по губам, делая вид, что задумалась. Только тогда я замечаю её жутко длинные ногти, похожие на миникинжалы.
— Как ты можешь такое говорить? Полковник Рэдклифф был выдающимся человеком и настоящим патриотом Республики Пасифика. Его смерть стала величайшей трагедией для нас всех.
Я фыркаю.
— Ага, конечно.
— А эта несчастная девочка? — Нейман вздрагивает. — Ты вломилась к ней в квартиру и безжалостно убила её.
Мои глаза полны ненависти к этой женщине, готовой без раздумий лишать жизни других людей. И перекидывать ответственность на меня.
— Это ты их убила!
За несколько коротких шагов мадам Нейман оказывается прямо передо мной, приподнимая одним из своих ногтей-кинжалов мой подбородок, чтобы я посмотрела ей в глаза. Её ноготь впивается в кожу, но я не издаю ни звука, даже когда тёплая струйка крови начинает стекать по шее. Её холодные серые глаза внимательно вглядываются в мои, словно бы она пытается прочитать мои мысли:
— Ты хоть на секунду задумывалась, что снайпер мог целиться не в Рэдклиффа?
У меня перехватывает дыхание, мысли вихрем мечутся в голове, оживляя события той ночи. Я ведь тогда наклонилась, чтобы поднять упавшую картину, и в тот самый момент пуля пронзила его грудь.
Это была я. Целью снайпера была я.
— Тебе ещё многому предстоит научиться, Престон, — продолжает мадам Нейман. Она отводит руку и смотрит на кровь, стекающую по пальцу. У меня всё скручивается изнутри, когда она подносит указательный палец к губам и прижимает к языку, пробуя на вкус. Желчь подкатывает к горлу, когда я чувствую металлический запах собственной крови. Её глаза ни на секунду не отрываются от моего лица, наблюдая за реакцией. Я не даю ей такого удовольствия.
— Платок, — рявкает мадам Нейман. Ей тут же протягивают его, и белоснежная ткань пачкается моей алой кровью. Вытерев руку, мадам Нейман аккуратно складывает платок в свою сумку. — Завяжите им глаза и вставьте кляпы. Нам не нужны проблемы по пути в тюрьму Максимум.
На её словах моё сердце подскакивает и делает кувырок. Тюрьма Максимум? Нет. Нельзя допустить, чтобы нас отправили туда. С железными стенами и тяжеловооружёнными охранниками мы никогда оттуда не сбежим. Реальная тюрьма охраняется в четыре раза тщательнее, чем колония для несовершеннолетних, где держали Кейли и остальных малолетних преступников в Легасе.
Охваченная паникой и отчаянием, я делаю единственное, что приходит мне на ум… И это оказывается самой большой глупостью, которую я только могла совершить. Когда силовик с очень светлыми волосами пытается воткнуть мне в рот платок, я кусаю его изо всех сил, до крови. Он извергает череду ругательств. Что-то жёсткое, вроде рукоятки пистолета, ударяет меня по затылку. Вспышка боли заполняет мой разум.
И я падаю на пол.
34. СИЕННА
Рывки и толчки только усиливают мою головную боль. Застонав, я пытаюсь открыть глаза, но не вижу ничего, кроме темноты. Когда я моргаю, ресницы задевают жёсткую ткань повязки. А когда пытаюсь сглотнуть, то давлюсь кляпом во рту. Это даже хуже, чем деревянные палочки, с которыми стоматологи заглядывают в горло.
— Она очнулась, — слышу я чей-то сиплый голос.
Кто-то наклоняется ближе ко мне и обхватывает потной ладонью заднюю часть моей шеи. Горячее дыхание опаляет мои щёки, когда голос шепчет на ухо:
— Мне понравилось наблюдать за тобой, пока ты спишь.
Вздрогнув, я пытаюсь отстраниться от него, что оказывается непростой задачей. Он хрипло смеётся.
— Люблю, когда они сопротивляются.
— Саймон! — рявкает кто-то другой. — Хватит.
Меня раздирает кашель, превращающийся в рвотные позывы, и рот пересыхает, поскольку я не могу дышать из-за тряпки во рту. Каждый раз, когда я делаю вдох, я чувствую запах пота и грязных носков. Тряпка явно не была чистой, что только усилило тошноту.
— Эм, её сейчас вырвет, — замечает тот извращенец, что только что шептал мне на ухо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не обращай внимания. Это просто уловка.
Я не могу дышать. Я пытаюсь сделать вдох носом, но он забит соплями, а вдыхать ртом не получается из-за потных носков, потому что к горлу сразу подкатывает тошнота. Я говорю себе, что это психологический эффект, но проходит несколько мгновений, за которые мне удаётся только пару раз вдохнуть немного затхлого воздуха, и я начинаю паниковать. Откидываю голову назад и стараюсь закричать сквозь тряпку.
— Эй, слушай, мне кажется, она не дышит.
Да, тупица, ты правильно заметил.
Слёзы текут по моим щекам, и хотя разум кричит, что я должна держаться, я не могу взять себя в руки. Только когда за моими закрытыми веками уже начинают вращаться звёздочки, кто-то произносит:
— Осторожнее, солдат. Она кусается.
Давление на мой рот ослабевает, и я выплёвываю ткань, отчаянно глотая воздух.
— Вот видишь, я же говорил, — рядом со мной звучит голос извращенца. Оклемавшись, я хриплю:
— Где мои друзья?
Я чувствую его дыхание на своей щеке, когда он отвечает:
— Не переживай, малышка. Они прямо за нами.
Спустя несколько минут машина останавливается. Двери распахиваются, грубая ладонь хватает меня за руку и дёргает наружу, из-за чего я ударяюсь коленом обо что-то жёсткое. Спотыкаясь, я ковыляю по каменистой поверхности, похожей на щебень. Босоножки Рейни пропали. Видимо, их сняли, пока я была без сознания. Я слышу шаги других людей, как они шаркают по мелким камням.
— Можно снять им повязки с глаз, — говорит главный. — Попав сюда, они уже никогда не выйдут, так что неважно, что им удастся увидеть.
Повязка спадает с моих глаз, я быстро моргаю, привыкая к свету утреннего солнца. То же самое делают Трина и Кудряш в двух шагах от меня. Я замечаю синяк на лице Трины и подбитый глаз Кудряша. Значит, они тоже сопротивлялись. Но безуспешно.
Я не уверена, где мы или как долго я пробыла без сознания, но одно могу сказать наверняка: нас поймали ночью, а сейчас день. Не снимая наручников с наших рук, нас заставляют сесть в лодку. Всего нас семеро: трое «граневцев» и четверо охранников — по одному на каждого из нас, плюс лидер. Охранник-извращенец всё время держит меня, будто бы полагает, что я могу попытаться прыгнуть за борт или ещё что-нибудь.
Пока лодка плывёт, поднимается ветер, скользя по коже и развевая волосы. Солнце печёт спину и согревает лицо. Откинув голову назад, я наслаждаюсь его теплом. Кто знает, скоро ли я увижу солнце вновь?
Вскоре мы приближаемся к пункту назначения. Тюрьма, как гигантский часовой, вырастает из океана. Высокие скалы, бетонные стены, колючая проволока. Неприступная крепость. Никто никогда не сбегал отсюда за все сто лет, что она существует. Приговорённых отправляют сюда на смерть.
Чем ближе мы к ней, тем сильнее колотится моё сердце. Я оглядываюсь на Трину и вижу страх в её глазах. Какой бы внушительной она ни выглядела в своих армейских сапогах и со свирепой манерой поведения, даже она знает, что нам подписали смертный приговор. Когда я перевожу взгляд на Кудряша, он улыбается мне, и у меня в глазах появляются слёзы. Даже сейчас, будучи под надвигающейся угрозой тюремного заключения, Кудряш не теряет присутствия духа. Хотела бы я иметь хоть немного его оптимизма. Потому что внутри меня одно только отчаяние.
Охранники привязывают лодку и помогают нам, троим заключённым, выбраться на каменистую почву. Вдоль обрыва выстроен длинный ряд ступенек, по которым мы неуклонно поднимаемся. Следующие несколько минут сливаются в одно пятно из серого бетона, жёстких рук и лязга железных дверей.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Я пытаюсь оценить охранников, пока мы проходим одну камеру за другой. Кто из них выглядит добрее остальных? Кто может проявить хоть каплю сочувствия? Это приводит меня к вопросу…
Можно ли кого-то из них подкупить?
Как бы я ни надеялась, что они посадят Кудряша, Трину и меня вместе, нас, разумеется, разделяют. Извращенец заталкивает меня в бетонную комнату без окон и одним только тонким матрасом на раскладушке. В углу стоит старое ведро для испражнений.
