С таким настроем возвращаюсь в родной город. По приезде сразу же, как и договаривались, еду к сестре.
– Брачный договор задним числом готов? – первое, что спрашиваю, когда мы уединяемся в кабинете.
– Готов, -похлопав по кожаной папке, усаживается Зойка за стол. – Не жирно Ларочке будет? Всю жизнь просидела на твоей шее, палец о палец не ударила.
– Она – мать моих детей, – отрезаю, садясь в кресло напротив.
– Ой, я тебя умоляю. Матерью твоих детей могла стать любая другая, подвернувшаяся под руку, баба. И ничуть не хуже воспитала бы их, а тебя кормила борщами, но при этом может быть даже иногда улыбалась.
– Да, но подвернулась-то она. Так что не обсуждается.
– Помилуйте, какое благородство! – закатывает сестра глаза, закуривая сигарету. – Но ты же понимаешь, что сейчас не самое подходящее время для развода. И вообще… Такое состояние делить! Да у тебя возможности позволяют ее вообще годами не видеть. Вы же можете жить в разных домах, на разных континентах, если хотите! Я не понимаю, зачем эта канитель?
– Затем, Зойка, что жизнь – это не только деньги и состояние.
– Боже мой! У тебя, похоже, реально кризис среднего возраста, – вздыхает она, качая головой.
– А ты в конец оскотинилась, но я же ничего не говорю, – спокойно парирую, смиряя ее холодным взглядом, под которым ей становится заметно не по себе.
– Я не оскотинилась, я просто мыслю рационально, – не нравится ей мой диагноз.
– Дело не в том, как ты мыслишь, а в том, что всегда, в любой ситуации ты ставишь во главу угла деньги.
– И что с того? – бросает она с вызовом.
– А вот это и есть показатель, что ты – скотина. Какая разница из чего делать культ? Из жратвы, ханки, водки, денег да даже бога? Фанатики – это ограниченные, тупые скоты, которые дальше своей страстишки ничего вокруг не видят. Да вы готовы ради нее ближнего разорвать.
Зойка выдавливает из себя кривую улыбку.
– Спасибо, братик, ты очень любезен.
– А ты в следующий раз за собой смотри, прежде, чем меня критиковать, а то вижу, полюбила ты это дело.
– Я не…
– Ладно, давай к сути, – обрываю ее возражения и тоже закуриваю, откидываясь на спинку кресла и вытягивая затекшие после пяти часов в самолете ноги.
Сестра недовольно поджимает губы, но, как я и говорил, ради своей главной страсти она готова многое стерпеть, лишь бы поскорее перейти к делам.
– У нас все готово, можно хоть прямо сейчас Назарчуков за решетку отправлять.
– Отправлять мы их никуда не будем. Устрой мне с ними встречу так, чтобы никто, кроме нашего адвоката и нотариуса не был в курсе, и подготовьте новый договор, где будет четко прописано, что в случаи, если я захочу продать свой пакет акций, я смогу сделать это без одобрения этих гандонов.
– Подожди-подожди, – чуть ли не лезут у Зойки глаза на лоб. -Ты серьезно? Хочешь обменять нашу возможность избавиться от подозрений на долбанные поправки в договоре? Ты с ума сошел?
– Почему я вдруг сошел с ума, если шестнадцать лет только и делаю, что ищу способ развязать себе руки от этого пункта?
– Но не сейчас же!
– Именно сейчас.
– То есть? Что это значит, Сережа?
– А по -твоему?
– Продашь завод? -вырывается у нее шокированный смешок.
– А что тебя удивляет? -отзываюсь невозмутимо, хоть и знаю, что сейчас будет взрыв.
– Что меня удивляет?! -подскакивает Зойка со стула. – Ты издеваешься? У нас наивысшая в мире рентабельность, мы на пике! И ты собираешься так просто сложить лапы? Ты… Я тебя не узнаю! Ты совсем поехал с этой малолеткой!
– Она тут причем?
– Да при всем!
– Херню не неси! Я на пике, потому что всегда оказывался в нужное время в нужном месте и знал, когда сворачивать удочки, а когда – рвать жопу. Так вот сейчас самое время продать акции, пока они по такой высокой цене и вывести активы за рубеж.
– Если бы ты не пустил сюда Елисеева с Можайским, как я тебе говорила…
– Не будь дурой! – начинаю заводиться. – Ты откаты что ли не видишь, какие в Москву? Ты вообще не понимаешь, что страна меняется?
– Да эта страна меняется каждые двадцать лет и что?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– А то, что мне уже далеко не двадцать. Я не борзый пацан, которому нечего терять. У меня дети и еще полжизни, которую я хочу прожить в достатке где-нибудь на берегу океана, а не воюя за этот еб*чий завод в этой еб*чей стране! Поэтому подготовь договор и организуй встречу с Назарчуками.
– А что ты будешь делать с подозрениями Можайского?
– Он в любом случае будет копать под меня. Толку подставлять Назарчуков или кого бы то ни было нет. Пусть копает, мне главное выиграть как можно больше времени, а дальше буду смотреть по ситуации.
Когда я замолкаю, сестра несколько долгих минут сверлит меня немигающим взглядом. Я понимаю ее чувства. Это и обида, что я не доверяю, и страх, что я, возможно, ее кину, и злость от понимания, что она бессильна что-либо изменить. Поэтому она подходит к бару и, налив себе рюмку коньяка, одним махом опрокидывает ее в себя.
– Давно ты принял такое решение? – спрашивает, переведя дух.
– Достаточно давно, – отвечаю уклончиво, чтобы, не сыпать соль на рану. Но Зойка все понимает и, не скрывая горечи, усмехается.
– С каких пор мы стали чужими, Серёж?
У меня не было ответа на этот вопрос, просто однажды я, как и она сейчас, вдруг очнулся и понял, что сестры у меня давно нет. Есть партнер, но не сестра. Нет больше ни разговоров по душам за коньяком, ни одной сигареты на двоих, ни банального «ты как вообще?».
– Мама больше всего на свете боялась, что однажды мы перестанем общаться, – словно прочитав мои мысли, вспоминает Зойка. – А оказывается, можно общаться, не общаясь. Это, наверное, страшнее всего.
Я сдерживаю тяжелый вздох и устремляю взгляд в окно. Мама была бы разочарована, узнав, что без нее мы и трех лет не протянули.
– А знаешь, – продолжает Зойка, возвращаясь к насущным вопросам. – Ты, конечно, можешь и дальше мне ничего не говорить. Но не думай, будто я поверю, что мой брат так просто отдаст дело своей жизни. Уверена, есть что-то еще, что ты скрываешь. Я тебя знаю, Серёжа, ты не сдаёшься и своего не отдаешь.
Я хмыкаю. Да, мне есть, что скрывать, но пока не придет время, я никому даже не намекну про свой чокнутый план.
Дальше мы обсуждаем текущие дела. Время переваливает за полночь, и я решаю остаться у сестры. Сил и желания выслушивать Ларкину истерику нет никакого, а она стопроцентно последует. А я отнюдь не уверен, что смогу спокойно отреагировать и не спросить с нее за этот гребанный визит к Настьке.
Уж не знаю, что она там ей наплела, но наплела, видать, конкретно. Впрочем, этой дурочке ревнивой много и не надо. И это отзывается каким-то тяжелым чувством в груди.
Засыпаю я, естественно, с мыслями о Настьке. Однако, вскоре меня вырывает из сна голос зятя.
– Че случилось? – сразу же подрываюсь с кровати, понимая, что по пустякам Женька не стал бы меня будить.
– Да мне щас мои ребята с Ленинского района звонили. В общем, задержали нашу Ольку с подружками и охраной. Устроили они потасовку в клубе: мужику какому-то голову бутылкой пробили, а у одной из девиц обнаружили кокс, причем, не на одну дозу. Что теперь делать с ними не знают. Наша пьяная в умат, орет на весь обезьянник, что они не знают, с кем связались…
– Я ей, бл*дь, щас поору! – обещаю, натягивая штаны и футболку. Меня колотит от бешенства, и страха. Наверное, единственное, чего я всегда боялся – это, что не до слежу, и мои дети подсядут на какую-нибудь дрянь.
Всю дорогу до отделения, схожу с ума от предположений и догадок, с чего весь сыр бор. В крови кипит адреналин, а где -то глубоко в груди, лишь одна надежда -только бы не врюхали свои носы в эту х*йню, иначе я же их обеих прямо там угондошу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Как только Женька паркует свой «Крузак», вылетаю из машины и быстрым шагом мчу прямиком в обезьянник. Даже не замечаю, как передо мной открывают двери, кто-то здоровается. Пру, как танк, с горящими от бешенства глазами. В КПЗ чуть ли не с ноги вышибаю дверь и первой, кого вижу – скрюченную в три погибели Настьку. Видимо, ее нехило колбасит с похмелья: вся какая-то помятая, потасканная, как шалава.
