Такие мысли бродят у меня, когда забегаю в опустевшую раздевалку за резинкой для волос. Достав ее из сумки, оборачиваюсь и застываю, как вкопанная, встретившись взглядом с замершей в дверях Шумилиной.
Женька бледнеет, а у меня от напряжения пульс начинает грохотать в ушах. Мой внутренний ФСБшник пристально всматривается в стервозное лицо, сканирует каждую черту, каждый вздох и едва заметное движение, но ни хренушечки не понимает в языке тела.
Да, Шумилина нервничает, но у нее на то хватает причин и без моих тайн, иначе она бы не приходила на урок самой последней. Но вот как понять, видела она нас с Долговым или нет?
– Че палишь, Вознесенская? – борзо заявляет эта коза и идет в конец раздевалки.
– Соскучилась, – не растерявшись, парирую ехидно. – Вижу, тебя совсем задрочили. Прячешься всё где -то…
– А тебе какое дело? – бросив сумку на лавку, огрызается она.
Я усмехаюсь и не спеша подхожу. Смиряю ее надменным взглядом. С высоты моего роста это легко. Женька слегка тушуется, но тут же задирает подбородок и сверлит меня таким наглым взглядом, что внутри все обмирает и истерично голосит: «Она знает!». Сглатываю тяжело, но своего волнения не выдаю.
– На твое счастье, Шумилина, пока никакое, – цежу, включая суку. – Но, если, не дай бог… – делаю многозначительную паузу, зная, что она поймет, если все видела. – Тебе будет очень – очень больно. Усекла?
Несколько долгих секунд мы прожигаем друг друга напряженными взглядами. Я все еще не уверена, была она в подсобке или нет, Шумилина же, что-то там сообразив, с приторным оскалом тянет:
– Вознесенская, ты мне вообще не намоталась. Не знаю, с чего ты так ссышь, но пусть будет еще хуже.
Она лыбится, а я начинаю понимать, как можно избить кого-то до полусмерти. Впервые испытываю такое нестерпимое желание ударить… Да что там?! Изуродовать человека. Однако не успеваю ничего предпринять, в раздевалку заходит Оля.
– Насть, ты че тут застряла? – спрашивает она, но, заметив позади меня Шумилину, меняется в лице.
– Да вот… – натянуто улыбнувшись, пытаюсь придумать какой-нибудь непринужденный ответ, но Шумила вдруг опережает.
– Прохода, забери свою чокнутую подружку, а то у нее, кажется, паранойя разыгралась из-за отношений с женатиком: везде какое – то палево видит.
Наверное, если бы меня шарахнуло молнией, было бы не так неожиданно. Внутри все холодеет, и становится нечем дышать.
О том, что я встречаюсь со взрослым мужиком, знала только Оля. И теперь она смотрела на меня испуганно и виновато. Наверное, не будь я гораздо более виноватой перед ней, почувствовала бы себя преданной. Где-то глубоко внутри оседает что-то похожее на разочарование и обиду, но на фоне всех моих проблем кажется каким-то незначительным.
– Пошла вон отсюда! -меж тем срывается Олька на Шумилину.
– Что? – ошарашенно выдыхает Женька.
– У*бывай, сказала! Сейчас же!
– Ты нормальная вообще, Прохода? С какой ста… – Шумилина не успевает договорить, как Олька хватает её сумку и швыряет прямиком в дверь, отчего Женькины вещи разлетаются по всей раздевалке. -Ты совсем больная? Кем ты себя возомнила?
– Той, что разобьёт твою кривую рожу, если ты сейчас же отсюда не уберешься! – окончательно потеряв над собой контроль, орёт в ответ Оля и делает шаг по направлению к Шумилиной, но я, справившись, наконец, с шоком, перехватывает её.
– Не надо, Оль, успокойся. Она сейчас уйдёт, – пытаюсь вразумить разъяренную подругу и, обернувшись к Шумилиной, раздраженно бросаю. – Свали уже, а!
– О, не волнуйтесь, свалю! – огрызается она, торопливо собирая с пола свои вещи. – Но вы мне ещё за всё ответите!
– За какое "всё", сука? Ты кому тут угрожаешь? – взбеленившись ещё больше, пытается Олька вырваться из моих рук.
– Увидишь, – обещает Шумилина и, подойдя к двери, напоследок бросает с издевательской ухмылкой. – Кстати, чтоб ты знала, Молодых ко мне таскался не только до тебя, но и когда вы были вместе. Иногда ты его так за*бывала, что он просто вешался. Но тебя разве бросишь? Ты же чуть что бежишь к папочке. Наконец-то, хоть от тебя отвязались.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Дверь за ней с грохотом захлопывается, а мы, окаменев, застываем. Олька судорожно втягивает воздух, мне же становится до безумия страшно взглянуть ей в лицо. Не хочу снова видеть ее раздавленной, снова не знать, что делать и чем помочь. Поэтому крепче прижимаю ее к себе и, обняв, шепчу:
– Не смей верить в этот бред, она просто озлобленная тварь. Я уверена, ничего такого и в помине не было.
Олька качает головой и, задрожав, начинает плакать, уткнувшись мне в плечо. У меня внутри все сжимается от ее беззвучных рыданий, в горле встает острый, раскаленный ком. Глажу подрагивающие плечи, шепчу что-то утешающее и чувствую невыносимую горечь, в который раз задаваясь бессмысленным «Почему все так?».
– Прости, пожалуйста, – тем временем всхлипывает Олька. – Я не собиралась ей ничего рассказывать, это вышло случайно.
– Шш, всё нормально, я не обиделась, – заверяю ее, хотя, конечно, ничего нормального в этом нет, но Олькины извинения режут меня без ножа. Не могу их слушать. Стыдно.
Вскоре, успокоившись и придя немного в себя, мы решаем уйти с физ-ры. Все равно уже пропустили половину урока, да и настроения нет. За ним мы едем в наше любимое кафе, где на меня, стоит только почувствовать запах кофе вперемешку с чем-то сладким, нападает мой уже, можно сказать, постоянный спутник – зверский голод.
– А ты, случаем, не беременна, Настюх? – заставляет меня Олька поперхнуться, когда я набрасываюсь на свой довольно неслабый заказ из трех блюд и десерта.
– Нет, конечно. Я на таблетках, – прокашлявшись, открещиваюсь поспешно и залпом осушаю полстакана воды, радуясь, что стыд можно списать на то, что подавилась.
– Ну, знаешь… Эти таблетки иногда дают сбой. Мама у меня тоже сидела на них, а потом Дениской забеременела.
От такого примера аппетит резко пропадает. Сглатываю тяжело и сквозь зубы цежу:
– Все в порядке, у меня совсем недавно закончились эти дни.
– Это тоже не аргумент. Я слышала, что на ранних сроках бывают месячные. Ты бы сходила проверилась, а то я не хочу потом одна в университете куковать среди этих америкашек.
– А вон оно что? А я-то уж подумала, ты обо мне переживаешь, – укоризненно покачав головой, дразню её.
– Ну, это само собой, – лукаво поблескивая синими глазками, выкручиваться Олька. В эту минуту она очень сильно похожа на Серёжу: улыбка его, прищур, взгляд. С одной стороны, это так странно и волнительно узнавать любимые черты в другом человеке, а с другой – мне снова больно, я ревную. Эта его жизнь до меня… Ненавижу.
– Эй, ты меня вообще слушаешь? – щёлкает Олька пальцами перед моим лицом.
– Конечно, – отвечаю с серьёзным видом, будто все это время внимала ее рассуждениям о том, как это ужасно рожать в девятнадцать, да ещё и от женатика. – Ладно, ты права. Надо провериться, да и жрать меньше, а то у меня уже новая коллекция от Селин трещит по швам, а я только гардероб обновила.
– Ой, брось. Вещи эти… – закатывает Олька глаза и, отправив в рот пасту, с набитым ртом продолжает. – Сейчас ты самый сок. И сиськи, и задница, и губяхи твои – сплошный секс. Будь я мужиком, я бы тебя склеила. Хотя… Может, мне в лесбиянки податься?
– Обязательно, и не забудь еще начать талдычить, что все мужики-козлы.
– Ну, если так и есть.
– Как будто бабы лучше. Шумилину видела? Тут не угадаешь, на кого нарвешься.
– А мне че гадать? Я тебя уведу у твоего женатика и все дела. Ты-то у меня точно не такая, – подмигнув, весело заявляет Олька, а я отвожу взгляд и силюсь выдавить из себя улыбку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Как дела дома? Ты помирилась с отцом? – спрашиваю, сама, не зная, зачем. Слушать, какой Долгов отец и муж, мучительно. Но, наверное, я в какой-то степени мазохистка.
– Да давно уже. Мы с папой не умеем долго друг на друга злиться. Да и с мамой у них теперь всё путем.
– То есть? – вырывается у меня прежде, чем успеваю осознать, насколько мой вопрос неуместен. Однако, Олька не обращает внимания.
