Теперь второй раз он вышел на перепутье. И произошло это не в ночь прибытия в 1914 год – ночь, грандиозную в своей знаменательности для мира, но не для него. Он остался тем же человеком, который мгновение назад в другом веке отбрыкивался от Маккласки и пьяной турчанки. Горе и опустошенность вместе с ним перенеслись через время, и разлука с Кэсси в той же мере влияла на него, как некогда их совместная жизнь. Но не сейчас. Вдруг пришло ощущение свободы.
– Можно мне сигарету? – спросил Стэнтон.
Бернадетт только что закурила и вставила свою сигарету ему в губы. Она чуть подалась вперед, груди ее оказались прямо перед его лицом. Ужасно захотелось их поцеловать. Стэнтон затянулся всего один раз, положил дымящую сигарету в пепельницу и увлек Бернадетт в постель.
Потом они прикончили фляжку клубничного шнапса, которую Стэнтон открыл в день убийства кайзера, и, хмельные, снова любились. К счастью, рана Стэнтона уже почти совсем зажила, швы не разошлись. Бернадетт вспомнила о початой бутылке бренди в своем бауле, и они еще выпили и, уже сильно захмелевшие, вместе курили, хохотали и поддразнивали друг друга.
И вот тут Стэнтон понял, что больше всего на свете ему хочется рассказать, кто он такой.
Что он такое.
Наедине со своей тайной он был очень одинок. Тем более сейчас. Как можно рассчитывать на взаимность, если возлюбленная ничего о тебе не знает? Какое может быть единение, если отношения выстроены на зыбком фундаменте обмана?
Все равно она узнает. Не тайну, конечно, – о таком догадается лишь колдунья. Она поймет, что у него есть тайна. Она узнает – женщины всегда узнают, – и тогда вся их любовь будет отравлена.
Бернадетт заговорила, и он понял, что не ошибся.
Она думала о том же самом.
– Но если мы друг друга любим, – сказала Бернадетт, – а мы и вправду любим – твою любовь я вижу в том, как ты меня любишь, – и если мы хотим и впредь любить друг друга, тогда… – Она помолчала и отхлебнула бренди. – Тогда тебе придется все рассказать.
– О чем? – спросил Стэнтон, зная ответ.
– В Вене я уже задавала этот вопрос. Кто ты, Хью? Как вышло, что ты не оставил никаких следов? Ты большой, красивый, сильный и умелый. Исключительный мужчина. Я ни капли не сомневаюсь, что ты нравишься людям, и абсолютно уверена, что почти все женщины тебя хотят. Однако ты не оставил ни единого следа. Твое имя и описание были во всех газетах, просивших откликнуться родственников или друзей, но откликнулась одна я, хотя мы только что познакомились.
– Всякий может взять вымышленное имя, – пробормотал Стэнтон.
– Но описание? И фото? Их поместили в английских газетах. Наверняка и в австралийских. И все равно никто не откликнулся. Никакой добропорядочный владелец золотого рудника в австралийской глубинке не прибежал в полицейский участок: «Это наш родич! Телеграфируйте в Берлин!» Никто, Хью. Ты чуть не умер, две недели был на пороге смерти, но никто, ни один человек, не всполошился. Я верю, что ты потерял жену, я это чувствую сердцем, я видела боль в твоих глазах. Что, и родители твои умерли? И ее тоже? Вся твоя семья? А однокашники? Друзья? Сослуживцы? Члены местного крикетного клуба? Домовладельцы? Бывшие подруги? Мальчишка, у которого утром ты покупал газету? Сосед? Что, все умерли? Все, с кем хоть раз в жизни ты встречался? Неужели на всем белом свете тебя знаю только я?
Что он мог сказать? Как ответить на ее вполне справедливый вопрос?
Мол, его воспитали волки?
Только правда могла все объяснить.
Вероятно, свою роль сыграла выпивка, а воздержание последних недель снизило его устойчивость к спиртному.
Может быть, он не вполне оправился от морфия, которым его накачали в больнице.
Возможно, он опьянел от счастья снова любить.
Или просто до смерти устал в одиночку нести бремя тайны.
В любом случае, понял Стэнтон, выбора нет. Попробуй он соврать, Берни мгновенно почует ложь, и в ту же секунду любви конец. Если он хочет сберечь Бернадетт Бёрдетт, надо ответить. Спорить тут не о чем, поскольку всякая ложь покажется столь же фантастичной, как правда.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Да, Берни, – сказал Стэнтон, – на всем белом свете меня знаешь только ты. Потому что… я прибыл из будущего.
Бернадетт помолчала.
– Милый, это чуть-чуть смешно, – наконец проговорила она, впервые назвав его «милым». – Но совсем чуть-чуть. Однако неважно, насколько это смешно, потому что я не шучу и не хочу веселиться. Я говорю серьезно. Ты должен сказать, кто ты, иначе что мне думать о человеке, который уверяет в своей любви?
– Берни, это правда. Я прибыл из будущего. Из другой версии века. Чтобы изменить историю.
И он рассказал. Все. О сочельнике, когда стал рыцарем Хроноса. Немного о своем веке и мире геноцида, революций, карманных телефонов, жевательной резинки и загубленной окружающей среды. О своей задаче изменить историю. О смерти эрцгерцога, вызвавшей катастрофу мировой войны. О наследии Исаака Ньютона и плане по перемене истории.
Берни пыталась его остановить. Кричала, чтоб он заткнулся, грозилась сейчас же бросить его, если он не прекратит врать. Но он умолял его выслушать. Налил себе и ей бренди, залпом осушил свой стакан и снова налил. Запер дверь и зажал ключ в кулаке. Клялся, что любит, и просил понять.
Потом сказал, что это он убил кайзера.
Глядя в ее округлившиеся от ужаса глаза, он рассказал о бойне Великой войны, причиной которой был кайзер. О необходимости остановить поджигателя и миллионах спасенных жизней. Берлинские события его ужаснули, сказал он, но в глубине души он еще верил, что совершил правое дело.
– Сейчас ты убедишься. Штуковина из будущего покажет картины того, что я предотвратил. Я прочту тебе душераздирающие стихи, которые теперь не будут написаны.
Из малого рюкзака он хотел достать ноутбук, замаскированный под книгу, но Бернадетт его удержала:
– Не надо, Хью. В него я уже заглядывала, помнишь? Покажи, что у тебя в большом рюкзаке. Если любишь меня, покажи.
Стэнтон отомкнул запор большого рюкзака, в котором лежали странного вида пистолеты и упаковки. И разобранная, но узнаваемая снайперская винтовка с телескопическим прицелом.
Бернадетт долго молчала, глядя на оружие.
– Я верю тебе, Хью, – прошептала она и распахнула ему объятия. – Спасибо. Спасибо, что все рассказал. Ты открылся ради любви ко мне, и я выслушала, потому что люблю тебя. Теперь я знаю. Теперь нас двое, Хью. На свете два человека, которые знают тебя настоящего.
Не размыкая объятий, они легли.
– Значит, мы будем вместе? – спросил Стэнтон. – Ты поможешь мне все начать заново? Станешь жить со мной? Поможешь выстроить мою жизнь?
– Да, – шепнула Бернадетт. – Завтра и начнем.
– У меня осталось еще одно дело, – сказал он. – Последний долг перед рыцарями Хроноса. Я хочу вернуться в Стамбул и оставить послание. Я расскажу об истории, которую изменил. О Великой войне, которую я остановил. Вполне возможно, что через сто одиннадцать лет другой путешественник во времени войдет в стамбульский подвал, чтобы подправить историю этого века. Может быть, в нынешнем временном витке подвал все еще будет заперт и в 2025-м найдут мое предостережение: все могло быть гораздо хуже. Пусть они хорошенько подумают, пока не поздно. Шанс, конечно, призрачный, но тогда все в моей жизни призрачно… особенно встреча с тобой.
– Ш-ш. На сегодня хватит. Ты уже все рассказал. Пора спать.
Какой у нее мелодичный голос. Прелесть.
Он закрыл глаза.
С плеч свалилось тяжкое бремя. Он устроил голову на ее обнаженной груди и слушал биение ее сердца. Он больше не одинок.
И в ее объятиях он задремал.
И она крепко его держала, и он плыл между сном и явью, а когда вдруг очнулся, она обняла его крепче, поцеловала и вставила ему в губы свою сигарету, и он улыбнулся и опять заснул. Впервые спокойно со дня катастрофы в Примроуз-Хилл, унесшей его жизнь.
Глубокий счастливый сон.
