в доме моих родителей.
— Это потому что мне очень нравится твоя семья. С ними я чувствую удовлетворение.
Аксель щурится, глядя на бумагу, пока его ручка танцует по поверхности.
— Затем есть улыбка, которой ты улыбнулась только что. Её заслужить сложнее.
Моё сердце устраивает бешеные поскакушки в груди, ударяясь о рёбра и усложняя дыхание.
— И что это за улыбка?
Уголок его рта снова приподнимается, пока он смотрит на свой набросок.
— Она не самая широкая, но наиболее отражает тебя. Твоя улыбка, когда никто не смотрит. Когда ты думаешь, что никто не смотрит.
— Поправь меня, если я ошибаюсь, но раз ты заметил эту улыбку, можно сделать вывод, что ты смотрел.
Он прочищает горло. Его щёки согревает лёгкий румянец.
— Это прерогатива художника — наблюдать за людьми.
Я закидываю в рот ещё один кусочек брауни.
— Сказал художник, который рисует абстракцию.
Он склоняет голову набок, перехватывает ручку поудобнее.
— Абстрактное искусство глубинно человечно.
— Как?
— Хорошее искусство, каким бы репрезентативным или нерепрезентативным оно ни казалось, отражает человеческие эмоции. Оно выражает и пробуждает наши чувства не только с помощью цвета на холсте, но и всех тех мест, где цвета нет. Отсутствие обладает присутствием. Абстракция репрезентативна.
— Это весьма сложный парадокс.
— Всё искусство — это парадокс, — говорит он, держа глаза опущенными и продолжая работать над наброском.
Я улыбаюсь, вспомнив, что он сказал мне на кухне.
— Искусство — это ложь, которая заставляет нас осознать правду.
Он кивает.
— Именно так.
— Я никогда не знала, как понимать искусство. Я только знала, что твои картины говорят со мной. Теперь я понимаю, почему — они позволяют мне чувствовать и одновременно понимать, что мои чувства поняты.
Ручка Акселя замирает. Он поднимает взгляд к моим губам, затем опускает обратно.
— Правда?
Я снова поддеваю его ступню под столом. Он прижимает мою ступню своей.
— Ты всего один раз выставлялся в Лос-Анджелесе, но я пробыла там как можно дольше. Я думала, вполне очевидно то, что мне нравятся твои работы, Аксель.
Румянец сгущается. Ручка падает из руки Акселя. Он закрывает блокнот.
— Хм.
— Я бы сказала это, — я кладу вторую ступню поверх его ноги под столом. — Но я старалась не вести себя как очевидная фанатка. У тебя их явно хватает, учитывая внимание, которое ты получил на выставке.
К моим щекам приливает жар. Я только что ясно очевидно дала понять, что тоже наблюдала за ним.
Если Аксель улавливает это, то не показывает. Он смотрит на свой блокнот и хмурится.
— Хм.
— К чему всё это хмыканье?
Он проводит костяшками пальцев по своим губам, и со мной явно что-то не так, поскольку каждый раз, когда он так делает, это активирует моё либидо. Я неловко ёрзаю на стуле.
— Да ничего, — бормочет он.
— О нет, ни за что. Если мне не удаётся отделаться «ничего», то и у тебя такое не прокатит.
Аксель барабанит пальцами по блокноту. Затем выпрямляется, бросает его на стол и проводит пальцами по волосам. Закрывает глаза, делает глубокий вдох.
— Мне правда плевать, что незнакомцы думают о моих работах. Мне нравится, что они хорошо продаются, но в остальном мне плевать на их мнение. Я слегка запаниковал, когда вы все пришли на мою лос-анджелесскую выставку. Если бы пришли мои родители, я бы слетел с катушек.
— Почему?
Он медленно открывает глаза и смотрит в потолок.
— Это немножко похоже на ту ситуацию с картинами рассветов и закатов. Я хочу, чтобы они поняли это и почувствовали связь, и я не могу вынести мысли о том, что этого не случится. Так что я пока не разрешал родителям приходить на мои выставки.
У меня отвисает челюсть.
— Аксель Бергман.
Его взгляд опускается и останавливается на моих губах. Он хрипло сглатывает.
— Да?
— Твои родители полюбят твои работы, потому что они любят тебя. Разреши им прийти на твою выставку.
— Если ты любишь кого-то, это не означает, что ты их понимаешь, — говорит он. — Ты сама говорила, когда рассказывала о своих родителях, что иногда того, как люди тебя любят, оказывается недостаточно.
Я таращусь на него.
— Это совершенно другой контекст. Ты правда думаешь, что твои родители не поймут твои работы и не полюбят их?
Он смотрит на свои ладони.
— Не знаю. Просто я знаю, что я не уверен, смогу ли справиться, если этого не случится. Может, это звучит абсурдно, но вот так я выстроил это в своей голове.
Я смотрю на него и подвигаюсь чуть ближе.
— Но подумай о том, что ты упускаешь, не доверяясь им. Конечно, сейчас ты избегаешь риска того, что они могут причинить тебе боль, не почувствовав связи с твоими работами. Но ты также упускаешь возможность испытать их гордость и любовь. Что, если им понравятся твои картины, Аксель? Что, если они будут сиять, восторгаться и обожать твои работы?
Он медленно поднимает взгляд.
— Я никогда не думал о том, что я упускаю. Только о том, чего я избегаю.
— Дашь им шанс?
Он кивает.
Я удовлетворённо улыбаюсь.
— Хорошо.
Аксель тоже наклоняется ближе, опираясь локтями на стол, и его глаза смотрят на моё плечо. Потянувшись к косе, он заправляет выбившуюся прядку обратно. Коса мягко спадает на моё плечо, но пальцы Акселя задерживаются, скользя по моей ключице, и он взглядом следит за своим касанием. Его выражение такое серьёзное, такое сосредоточенное.
— О чём ты думаешь? — спрашиваю я.
Он склоняет голову набок. Его глаза темнеют, палец скользит ниже, по моей груди.
— Я думаю о том, что сказал тебе ранее, когда ты вернулась. Про поцелуи с тобой.
Меня охватывает жар, когда это воспоминание вновь проигрывается в голове.
«Я так сильно хочу поцеловать тебя, что это стёрло все остальные мысли в моём мозгу. Не осталось ничего, кроме желания этого. Желания тебя».
— О? — произношу я, запыхавшись сильнее, чем планировала.
— Ты бы… — он откашливается. — В смысле ты бы захотела… Е*ать, — отстранившись, он утыкается лицом в ладони.
— Захотела бы я… е*ать?
— Нет, — стонет он. — Подожди, в смысле да, но я не это имел в виду, не то чтобы я… Чёрт, — он хватает мою руку, водит кончиком пальцам по моей ладони, затем медленно выдыхает и говорит: — Я пи**ец как ужасен в таких вещах.
Мне стоит сказать что-нибудь, чтобы успокоить его, но очень сложно думать, когда он гладит меня по ладони, когда мозолистый кончик пальца рисует завораживающие круги, а я хочу ощутить эти круги в другом месте, где я вновь чувствую себя невыносимо и изнывающе пустой.
Я слишком
