было — за нею, но эстонка вдруг схватила меня за руку и потащила в ту самую дверь, откуда появилась. Сопротивляться я не стал. Правда, оказалось, что Илга вовсе не собирается уединяться со мною, как мне сдуру почудилось. Комнатка, в которой только и помещалась, что застеленная драным одеялом тахта, оказалась с секретом. В ней обнаружилась еще одна дверь. Она была вделана в стену заподлицо и оклеена точно такими же обоями, как и все остальные стены.
Отворив эту тайную дверь, новая знакомая мотнула головой — проходи. Я протиснулся, а она — следом. И мы очутились еще в одной комнате. Освещения здесь не было. Илга плотно притворила дверь и стало совсем темно. Если не считать того света, что проникал через окно, стекла которого были замазаны мелом. Мы стояли посредине комнаты, прислушиваясь к тому, что творилось в квартире. Слышалась милицейские трели, буханье сапог, ругань и женский визг. Наконец, все стихло. Можно было покидать убежище.
Я порадовался тому, что не стал разуваться и раздеваться, когда пришел. А девушка оказалась не менее предусмотрительной, нежели я. Свою обувь и одежду она держала именно в потайной комнате. Когда мы из нее вышли, то увидели следы разгрома, хотя в этом обиталище «детей солнца» казалось трудно было что-нибудь еще разгромить. На полу валялась забытая кем-то впопыхах куртка, а вот книги и журналы пропали. В кухне на столе были разбросаны недоеденные пирожки и надкусанные домашние соленья. На обоях виднелся отпечаток ладони, измазанный кровью — похоже, кто-то получил по сопатке.
Оказавшись на улице, лично я вздохнул с облегчением. Не потому что испугался облавы, а потому мне не хотелось, чтобы Илга угодила в кутузку. За Тигру я не очень-то беспокоился. Думаю, в милиции знают, кто она такая. И все неприятности сведутся к тому, что сообщат на работу, где директором работает ее отец. А вот девушка, которая шла сейчас рядом, волновала меня все больше. Ощущение того, что мы с нею раньше были знакомы только усиливалось, или вернее, будем еще знакомы.
Мы шли по тихим улочками советского провинциального города и мне чудилось, что нас связывает какая-то тайна. Жаль, что нельзя было спросить ее об этом напрямую. Подумает еще, что я рехнулся. Однако о другом я ее мог спросить:
— Скажите, Илга, а что вас связывает со всей этой компанией?
— Мне интересно, — последовал ответ. — Я удивлена. Так далеко на Востоке молодежь ведет себя точно также, как в Европе.
— А вы бывали в Европе?
— Да, в Хельсинки, Стокгольме и Варшаве.
Я покивал. Сам-то я был не только в перечисленных ею городах, и далеко не только в Европе, но сказать об этом не мог. Каким образом тюменский пацан, который лишь недавно закончил институт, мог объехать полмира? А ведь с этой девушкой мне, как ни с кем другим в этой эпохе хотелось быть самим собой. И поэтому я ощущал себя наглым самозванцем. Самое удивительное, что Илга словно чувствовала, что творится в моей душе, ну или по крайней мере мне так казалось.
— Вы не подумайте, что я считаю, будто в Европе лучше, чем у нас, — сказала она. — Они там веселые, безалаберные, но при этом каждый думает только о себе. Нет единства ни в чем.
— Ну а как же демонстрации протеста? — решил блеснуть я знанием международного положения, почерпнутым из газет.
— А что демонстрации протеста? — переспросила моя спутница.
— Ну чтобы участвовать в них, нужно как-то объединиться.
— А вы думаете, они за мир выступают?
— Ну-у не только за мир, за права трудящихся, против расового угнетения и безработицы…
— Они о своем благополучии беспокоятся, — ответила Илга. — Была бы возможность нас уничтожить, а самим уцелеть, эти протестанты требовали бы немедленно начать войну.
Ей снова удалось меня удивить. Из прежней жизни я вынес убеждение, что все прибалты заядлые русофобы, которые всегда ненавидели все советское и лишь делали вид, что хотят строить коммунизм. И вдруг встретил эстонку, которая, похоже, думает иначе. Разве такое бывает? Впрочем, что я о ней знаю, кроме того, что бабушка у нее знахарка, а мама — врач? Вдруг ее отец был этим… латышским стрелком… Хотя нет, он же эстонец…
— Вот мы и пришли, — произнесла Илга фразу всех девушек, которых когда-либо провожали.
Правда, мне и в голову не приходило, что я ее провожал. Я вообще об этом не думал. Просто шел туда же, куда и она. И вот мы пришли. Значит, пора прощаться.
— Вы далеко живете? — вдруг услышал я вопрос.
— В общежитии на Красногвардейской.
— О, так это же другой конец города.
— Ничего, поймаю такси…
— Сюда они почти не заезжают.
Я с удивлением уставился на собеседницу. Это что, она меня уговаривает подняться к ней? Так быстро? Она же не химичка и даже — не биологичка. И уж тем более — не комендантша. Разочарование захлестнуло мою прожженную, как старый матрас окурками, душу. Неужели тайна внучки хуторской знахарки раскрывается так просто? Илга терпеливо дожидалась моей реакции и не дождавшись сказала:
— Вы красивый парень, Александр, но я еще не опустилась до того, чтобы клеить случайных знакомых… Не хотите переночевать у меня, идите пешком. Вы же спортсмен, вам полезно.
— Простите, Илга! — искренне произнес я. — Если вы меня угостите чаем, буду навеки вам благодарен.
— Навеки — не нужно, — ответила она, — но если и дальше будете оставаться искренним в своих порывах, это будет хорошо.
Озадаченный, я покорно поднялся следом за нею на второй этаж. Илга открыла дверь и мы вошли в квартиру. Она сняла ладный, явно не отечественного пошива плащ, повесила его на вешалку в прихожей, уселась на тумбочку для обуви и вытянула ногу в модном, обтягивающем икру сапоге-чулке. Я сразу понял смысл этого жеста и помог его снять. Затем — второй. И только тогда разулся и разделся сам.
— Проходите в комнату, — распорядилась хозяйка квартиры или скорее — жиличка.
Ведь насколько я понял, Илга такая же приезжая как и я, вернее — как Шурик Данилов. А если даже и снимает, то все равно молодец. И я прошел в комнату. И тут же смутился. Квартира оказалась однушкой. Где же мне ночевать? На кухне? Нет, уж лучше я пешком до общаги доберусь или поймаю по пути тачку, чем на
