— Ну, тю! — Тарас Андреевич вскинул кудлатую голову и глянул прямо в глаза Незабудному. — Кончайте, Артем Иванович. Сказал вам — не будет этого, и все.
— Ну смотри, Тарас Андреевич. Душу из тебя вытряхну, если что. Без смеха говорю. Вот возьму так, — он крепко обхватил и легко приподнял Грачика, — и душа из тебя прочь.
— Но, но… Не маленький, чай, — мрачно усмехнулся Тарас Андреевич и высвободился.
— Извини, это я так, шутю.
— А я, Артем Иванович, всерьез. Верьте слову. Сказал — точка!
Глава XX
Поединок
Сеня качнулся вперед, чтобы устоять, и потрогал место на плече, куда его больно ткнул Махан.
— Ну, еще получить хочешь? Может, для порядка подкрепить с того боку, чтобы не валился? Имей!
Сеня пошатнулся влево, но снова удержался на ногах.
— Или по зубарикам выдать? Куси!
Сеня постарался устоять на месте, только облизал быстро вспухавшую губу.
— Ну и что? — спросил он сквозь стиснутые зубы. — Что доказал? Что сильный больно?
— Я тебя людей уважать научу! — пригрозил Махан. — Пора, кажется, знать, что за личность перед тобой.
— Это ты личность? — Сеня поглядел на Махана. — Подумаешь, личность. Культяпка личности ты…
— Так, и это запишем, — сказал Махан.
Неизвестно, что там наболтал о каких-то кладах Махану Ремка, окончательно убедившись после прихода Сени с отцом к Артему, что все они в сговоре, заодно. И Махан давно собирался допросить с пристрастием Сеню. Очень наседать на самого Пьера он не решался. В трусливом представлении Махана за парижанчиком всегда неотступно вставала громобойная фигура Незабудного. А при одной мысли о нем у Махана начинали мелко дрожать колени. Сегодня он вместе с Ремкой и еще одним парнем, вечно слонявшимся на базаре и у кино на Первомайской, подловил Сеню на пустыре, где были уже снесены дома, так как место это предназначалось к затоплению.
Сам Махан до поры до времени не вступал в разговор. Он держался в стороне.
Сначала стал зарываться Ремка:
— Здорово, актив!
— Здорово, пассив! — нашелся Сеня, слышавший когда-то это от Сурика.
— Смотри-ка, разбирается. Привет, привет передовым!
— Вали, вали, отстающий!
— Ну, ты…
С этого все и началось сегодня. И Сеня решил, что пора испробовать прием японской самозащиты, которому его обучил Артем Иванович. Взять неожиданно крепко правую кисть противника, вывернуть ее ладонью вверх, перегнуть через свою другую руку, просунутую под захваченную руку нападающего, и нажимать. И противник сейчас же взмолится — он будет совершенно беспомощен. Артем Иванович даже предупреждал, чтобы, пуская в ход этот прием, Сеня не очень сильно нажимал, а то у противника могут разорваться сухожилия в локте. И действительно, когда этот прием показывал Незабудный на Сене, все получалось совершенно так, как говорил Артем Иванович. Нельзя было шевельнуться. И Сеня должен был признать необыкновенное действие приема. Правда, когда он сам пробовал этот прием на своем великане-учителе, то полного успеха не достигалось. А один раз даже, когда Артем Иванович пошутил и напряг руку, Сеня неожиданно для себя оказался вверх ногами. Но Артем Иванович и тогда одобрительно утешал его, отметив, что Сеня так и не разжал своей руки, удержал захват. И, хотя Артему Ивановичу ни разу еще не пришлось просить пощады у Сени, однако прием был разработан досконально. И каждый раз теперь, когда Сеня встречался с Артемом Ивановичем, он вместо рукопожатия проводил изученный им японский захват, оказываясь где-то под мышкой у Незабудного. Но Артем Иванович говорил, что прием проведен правильно. Да, великое дело знать. секреты. С ними ничего не страшно.
Но, должно быть, Сеня сегодня неточно провел прием. И Ремка, выдернув тотчас же свою руку из захвата, мигом сбил Сеню подножкой на землю и уселся на нем. А Махан был уже тут как тут. Он вздернул Сеню, держа его за шиворот, на ноги, поставил перед собой, насмешливо стряхнул пыль с его гимнастерки и принялся за дело сам.
— Так. Таким макаром, значит? — зловеще продолжал теперь Махан, с удовольствием ведя свой допрос. — Значит, выкопали вы там с папашей и с этим самым чемпионом вещички и между собой делите? Сильны! А нас, что же, с Ремкой обойти желаете? А еще свои считались…
— А я никогда твоим и не считался, — прервал его Сеня.
— Хамишь, парень! — прикрикнул Махан. — А на Красношахтерскую не хотите, чтобы я вас сводил? Заявлю кому надо, так живенько разберутся.
— Понятия даже не имею, про что ты намекаешь.
— Видал? С переляку даже без понятия стал. Забывчивый какой.
— Что ты, интересно, Ремка, набрехал? — обратился Сеня к Штыбу, который исподлобья глядел на них. — Как тебе не совестно только? А еще пионером когда-то был у нас.
— Была у одной кошки собака, да мышей не ловила, только котов давила, — сказал Махан. — Ты других сюда не путай. Не очень-то другими распоряжайся. Хвост голове не указчик. Ну, будешь говорить все как есть?
— Да брось ты! — Сеня отвернулся.
— Один такой бросал да после три дня на карачках елозил, чтобы обратно взять.
— Ну и что?
— Я тебе нукну. Что это за «ну»? Сел один дурындас в чужой тарантас да еще погоняет.
— Да что ты какую-то ерунду порешь!
— Наша ерунда вашей чепухе родные враки. Ты не прикидывайся, — проговорил Махан. (Сколько дурацких присказок он знал! Но ведь кончится яге когда-нибудь их запас!)
— Сказал я тебе, что ничего не знаю. Не понимаю даже, что за разговор такой! — не выдержал Сеня. — Ну чего ты ко мне привязался?
Махан посмотрел на него, на Ремку Штыба. Он уже подозревал, что Ремка что-то тут напутал. Больно уж уверенно и независимо держался этот пионерчик. Но отпускать его так Махану не хотелось. Он уже вошел во вкус, и ему хотелось еще хоть немножко, но всласть поиздеваться над мальчишкой.
— Ладно, — милостиво промолвил он, — я вижу, что ты парень крепкий. Пионер всем детям пример. А ну-ка, обзовись как следует. Обзовешься — и отпущу. А нет — худо будет.
— Балда ты! — сказал Сеня, храбрея от злости. Он слегка отступил от нового тычка. — Ну и что, если стукнул? Значит, еще раз балда. И еще раз!.. Трижды балда!
— Эй, парень, ты меня лаять брось! Я говорю, чтобы ты сам обозвался. Ну, обругаешься?.. Что, слабо тебе, пионер? Брезгуешь?
— Не стану я.
— Какой чистенький, черным словом замараться трусит!.. Видал ты его, Штыб?
— Уж я на него нагляделся, — сказал Ремка. — Правда, Сенька, обзовись. Чего трусишь?
— Я не трушу, а не хочу! — упорствовал Сеня.
— Гляди какой: агу — не могу, засмейся — не хочу. Тебе что, трудно, если человек тебя обозваться просит? Ты что, слов таких подобных не знаешь, что ли? Научить?
