К счастью, на пути от места боя до подъезда Светланы мне больше никто не встретился. Я вполне благополучно добрался до входной двери ее дома. Набрав на электронном замке номер квартиры Светланы, я сказал ей:
– Привет. Я пришел.
– Отлично! Я так рада! – воскликнула Светлана. – Жаль, что ты так поздно. Я сейчас дам приказ замку пропустить тебя.
– Спасибо, – ответил я. Разговор о странной вечеринке, на которую не приглашен никто, кроме меня, я решил отложить.
Я дождался щелчка, с которым открылся электронный замок, преграждавший незваным гостям вход в дом, вошел внутрь, закрыл за собой дверь и направился к лифту. По дороге я выбросил в мусоросборник все отнятое у частных полицейских добро. Не оставлять же себе на память такие улики. Пусть теперь попыхтят, пытаясь объяснить начальству, куда подевалось их оружие и снаряжение. Впрочем, если их выгонят из частной полиции, я нисколько не расстроюсь.
Войдя в лифт, я нажал кнопку подъема, и все мои мысли обо всем произошедшем несколько минут назад тут же испарились. Теперь я думал только о ней, однако смутное чувство тревоги не отпускало меня, отступив на заранее подготовленные позиции где-то в глубине моего мозга, и, как я ни старался освободиться, мои тяжкие думы не отпускали меня. Даже когда я увидел ее.
Светлана, одетая в серое шелковое платье с глубоким декольте и разрезом сбоку, с замысловатой прической в виде башни, встретила меня на лестничной площадке.
– Привет, Бен! – сказала она. – Я так рада тебя видеть!
– Я тоже очень рад тебя видеть, Светлана, – холодновато ответил я ей. – Только у меня есть к тебе один маленький вопросик.
– Какой? – с беспокойством спросила она.
– Что это за вечеринка, на которую не пришел ни один гость, кроме меня?
– Я хотела сделать тебе сюрприз, – виновато потупив взгляд, сказала Светлана.
– Сюрприз? – переспросил я. – Какой еще сюрприз?
– А ты зайди внутрь и сам все поймешь, – ответила она и сделала приглашающий жест рукой.
Подобное предложение звучало, мягко говоря, подозрительно, однако я безрассудно шагнул вперед, сжимая в кармане рукоять ножа. После сегодняшнего дня мне было все нипочем. Я прошел в зал через погруженный в непроницаемую тьму холл и остановился, пораженный увиденным. Я думаю, любой бы удивился, увидев такую картину.
Комната тонула во мраке, разрываемом маленькими желтыми огоньками свечей, установленных по углам комнаты и на стоящем в ее центре столе, накрытом на двоих с поистине королевской роскошью. Но мне огоньки свечей напомнили автостоянку и неподвижные тела, пожираемые огнем.
– Это и есть мой сюрприз, – слегка охрипшим голосом сказала Светлана, словно призрак, возникшая у меня за спиной из темноты, окутывавшей холл ее квартиры. Эта тьма добавила шарма ее и без того совершенной красоте. Выглядела она фантастически. Ради счастья лицезреть ее я был готов выдержать сражение с сотней драконов и тысячей злых колдунов.
– Черт возьми! – только и смог сказать я, когда она взяла меня под руку.
Призраки, взвившиеся во тьме комнаты и затанцевавшие в огоньках свечей, спустя мгновение бесследно рассеялись, и осталась только Светлана. И я.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА 27
Что гласит Закон джунглей?
Сперва ударь, потом подавай голос.
Редьярд Киплинг. «Маугли»
Как волка ни корми, он все равно в лес смотрит.
Русская народная поговорка
Человеку не свойственно помнить хорошее. Еще мудрецы Древнего Востока говорили, что надо сделать человеку добро и ждать, когда он тебя ударит. Все-таки человек – странное животное. Даже волк никогда не нападет на человека, вызволившего его из капкана. А человек и здесь пошел против природы.
Лежа на кровати, я размышлял об этом. Не помнить хорошее, но хранить годами в памяти обиды, это, наверно, следствие работы нашей хищной нервной системы. Ведь в моменты, когда все вокруг благоприятно для человека, его нервы расслабляются, поскольку в них нет столь острой необходимости для выживания. А в моменты, когда человек так или иначе испытывает страдания, его нервы обостряют свою деятельность, поскольку человек находится в опасности и должен напрягать свои силы, чтобы выжить. И в результате самые неприятные моменты наиболее четко запечатлеются в человеческой памяти. Может, именно поэтому человек столь зол и жесток к своим близким, потому что помнит только причиненное ими зло, не помня совершенного ими добра. Может, человек просто замкнут на отрицательных эмоциях, потому что они держат человека в напряжении и тем самым помогают ему выжить.
Вполне возможно, что именно об этом говорили древнегреческие гедонисты, когда утверждали, что человеческую жизнь определяют наслаждения. Действительно, человек, получивший какое-либо удовольствие, менее настороженно относится к окружающим, и если все окружающие будут столь же довольны и расслабленны, то не возникнет повода для ссоры или войны.
– Завтрак подан, – объявила Светлана и вместе с подносом нырнула в постель.
На подносе лежали на скорую руку приготовленные бутерброды и ароматный, черный, как смола, дымящийся кофе.
– Тебя устроит столь незамысловатый завтрак? – спросила она, улыбаясь.
– Конечно, устроит. Я вообще не большой любитель всяких излишних усложнений, – ответил я и, схватив самый большой бутерброд, вонзил в него свои зубы.
– Этой ночью я не заметила, чтоб ты был противником излишних усложнений.
Я не придумал хорошего ответа и просто промычал что-то совершенно неразборчивое набитым ртом.
– Я получила ни с чем не сравнимое удовольствие, – продолжала Светлана.
Будучи воспитанным в семье с пуританскими нравами, я, несмотря на всю свою подготовку и долгие годы холостой жизни, все еще краснел от одного упоминания о сексе. Поэтому я поторопился перевести разговор в другое русло.
– Вчера я встретил около твоего дома несколько частных полицейских. Что они тут делают?
Светлана внимательно посмотрела на меня и сказала:
– Надо же! Ты покраснел! Вот уж не думала, что тебя можно вогнать в краску. – Она рассмеялась и добавила: – Этой ночью ты стеснялся гораздо меньше.
– Прошу тебя, давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Меня очень интересует, как ты себя чувствуешь после этой ночи, – насмешливо продолжала Светлана. – Сердечко не болит?
– Может, все же поговорим о полицейских, которые надавали мне вчера по морде. Они меня тоже очень интересуют.
– После убийства Торвальдской банды жильцы нашего блока потребовали нанять охрану. Самым дешевым вариантом оказалась частная полиция. На голосовании жильцов было решено собрать деньги и заплатить им за патрулирование нашего квартала. Со вчерашнего дня они приступили к работе.
– Откуда ты все это знаешь?
– Комитет жильцов назначил меня ответственной за переговоры с ними. Я переговорила с их начальниками и получила все, что мне требовалось.
– Нисколько в этом не сомневаюсь. Ты бы покорила любое древнее царство, если бы захотела, да и современное тоже, – засмеялся я, вспомнив начальника вчерашних полицейских.
– Спасибо за комплимент. Кстати, тот, которого назначили начальником патруля в нашем районе, даже пытался меня пригласить вчера на ужин.
– Ну и как, удачно? – весело спросил я, беря новый бутерброд.
– Если бы ему это удалось, я бы вряд ли сейчас была с тобой, – ответила она с насмешливой улыбкой. Это прозвучало как фраза: «Ты глуп, дорогой».
– Кстати, сколько сейчас времени?
– Неужели тебя это интересует больше, чем занимательная беседа со мной? – насмешливо спросила она. – А меня, кстати говоря, все-таки очень интересует, как ты себя чувствуешь.
– А меня сейчас очень интересует, сколько времени, черт возьми, потому что в 11.00 мне обязательно нужно быть в конторе. Иначе меня выгонят с работы.
Светлана встала и прошла по комнате. Ее обнаженное тело словно плыло в солнечных лучах, заливавших через распахнутые окна всю ее квартиру. Нимфа солнечного света. Никогда в жизни я не видел более прекрасного зрелища.
– Если тебя так интересует время, то сейчас 9.52, – сказала Светлана и подошла ко мне. – Однако если ты все же не слишком торопишься… – Она обняла меня и поцеловала.
Сэр Найджел очень не любит тех, кто опаздывает, поскольку считает их недостаточно дисциплинированными для нашей работы. Особенно тех, кто опаздывает на свидание к нему, поскольку считает это еще и неуважением к своей персоне. Однако, я думаю, он бы меня понял, если бы я объяснил ему причину опоздания. Я думаю, меня бы понял даже святой Августин.
– Ты говорил, что тебе надо идти, – с насмешкой сказала она, слегка отстранившись.
– Да пошло все к черту! – ответил я, привлек ее к себе и крепко поцеловал.
– А как же твоя работа?
– Да пропади она пропадом! Что для меня может быть важнее, чем ты? – воскликнул я, еще крепче прижав ее к себе. Наши губы встретились, и ее язычок тотчас пустился в исследование моего рта. Мои руки скользнули вниз, нежно гладя ее обнаженные бедра, затем поднялись вверх и поиграли с ее вмиг набрякшими сосками. Она негромко застонала и еще крепче прижалась ко мне, в то время как ее язычок скользнул по моей шее вниз.
