рядом ним и с азартом палит из револьвера.
— Вы бы пригнулись, вашбродь, — хмуро буркнул он и в очередной раз выстрелил.
— Мажешь, Будищев! — почти радостно закричал подпоручик и, опустошив наконец барабан, плюхнулся рядом.
— Черта с два, — закусив губу, тихонько ответил солдат и снова выстрелил.
Пуля ударила увлекающего за собой аскеров офицера в ногу, и тот как подкошенный свалился на землю, оглашая окрестности жалобными криками. Бегущие за ним подчиненные поначалу едва не затоптали его, но, вовремя остановившись, подхватили за руки и потащили назад.
— Мажешь, — снова воскликнул Линдфорс и, переломив «Смит-Вессон», начал набивать барабан патронами. — Немного выше бери, и прямо в грудь сукиных детей! Право, не узнаю тебя, ты же вообще не промахиваешься?
— А я и сейчас не промахнулся, — усмехнулся Дмитрий и перезарядил винтовку.
— То есть как, — изумился офицер, — ты что, специально по ногам метишь?
— Вот именно, по ногам, — пожал плечами Будищев. — Убитый что? Лежит тихо, никого не трогает, а раненый кричит, стонет, иногда — плачет. Его надо в тыл тащить, глядишь, вместо одного турка во вражеской цепи троих нет.
— Но это же жестоко, — возмутился Линдфорс.
— Война вообще жестокая штука, на ней убивают. Кстати, вашбродь, от вашей пальбы только шуму и дыму много, поберегите патроны и себя заодно. Не приведи Господь, подстрелят вас турки, кто реляцию писать будет?
Пока ошарашенный подпоручик хлопал глазами, не зная, что ответить на это, Дмитрий перекатился в сторону и, заняв позицию у соседнего дерева, снова открыл огонь.
Тем временем турецкий военачальник, возмущенный тем, что его аскеры в очередной раз были отбиты, выхватил вместо сабли револьвер и принялся стрелять по вздумавшим отступать. Это возымело действие, и турки были готовы снова пойти в атаку.
— Да стреляйте же в генерала! — заорал непонятно как оказавшийся среди болховцев нежинский полковник Тиньков.
Тут же загрохотали выстрелы, однако храбрый паша был словно заговоренный. Пули то и дело свистели вокруг него, одна даже сбила с головы феску с золотой кистью, но сам он оставался невредимым и продолжал воодушевлять своих людей.
— Ну что же ты, — крикнул Будищеву Линдфорс, — стреляй, черт бы тебя побрал!
Дмитрий в ответ лишь тщательно прицелился и, затаив дыхание, спустил курок. Сухо щелкнул выстрел, и турецкий командующий покачнулся и сполз с седла наземь.
— Ура! — закричал подпоручик и выбежал вперед, размахивая «Смит-Вессоном».
— Ура! — взмахнул саблей Тиньков, и его клич подхватили солдаты.
Бросившись вперед, они в мгновение ока добежали до противника, и бой тут же превратился в свалку. Стрельба почти прекратилась, и в дело пошли штыки, приклады, сабли, а кое-где и кулаки. Понесшие большие потери турки не смогли выдержать этот натиск и подались назад. Русские продолжали теснить их с удвоенной силой, и вскоре отступление османов превратилось в бегство.
Командир Нежинского полка был довольно грузен и не мог поспеть за своими солдатами. Тем не менее он целеустремленно пёр вперед, время от времени криками подгоняя отставших. Остановившись в двух шагах от лежавшего на земле паши, он принялся осматривать раскинувшееся перед ним поле боя, выискивая глазами офицеров. Неожиданно его взгляд встретился с револьверным дулом. Турецкий военачальник, которого все сочли убитым, целился в него и был готов спустить курок. Самое ужасное было в том, что в горячке боя никто не видел угрожавшую полковнику опасность и не мог прийти ему на помощь. Как бы ни тяжело был ранен паша, промахнуться, стреляя почти в упор, он не мог. Смотреть в лицо неминуемой смерти было невыносимо, но Тиньков не мог ни зажмуриться, ни отвести глаза в сторону. Затаив дыхание, он ждал развязки и, когда наконец грянул выстрел, почувствовал почти что облегчение. Пуля пролетела так близко, что он почувствовал легкое дуновение ветра. «Неужели не попал?» — изумленно подумал он, но, приглядевшись внимательнее, увидел, что кто-то метким выстрелом выбил у турка оружие, сохранив тем самым жизнь полковнику.
Растерянно оглянувшись, Тиньков увидел своего спасителя. Рослый солдат, со щегольскими усиками, ловко перезарядил винтовку турецкого образца и, подойдя к турку, внимательно на него посмотрел.
— Вот же паскуда, — покачал он головой. — Считай, одной ногой на том свете, а туда же!
— Спасибо, братец, век не забуду! — горячо поблагодарил Тиньков солдата, когда к нему вернулся дар речи.
— Не за что, ваше высокоблагородие, — пожал плечами тот, оставив офицера в немалом изумлении. — Я его специально только ранил, хотел в плен взять, а оно видите, как обернулось.
— Ты кто таков?
— Сто тридцать восьмого Болховского полка рядовой Будищев, — отрапортовал солдат, видимо сообразивший, что спасение спасением, а субординацию забывать не след.
— Какой роты?
— Охотничьей команды, ваше высокоблагородие!
— Получишь крест! — махнул рукой офицер.
— Покорнейше благодарю! — гаркнул Дмитрий в ответ и поспешил вперед.
Полковник же, потеряв интерес к странному солдату, вернулся к паше и внимательно посмотрел на него. Первая пуля пробила турку предплечье, а вторая раздробила руку, державшую револьвер. Тем не менее он был еще жив и с ненавистью смотрел на окруживших его русских.
— Кто вы такой? — по-французски спросил его Тиньков.
— Когда я был жив, — прошептал тот в ответ, — меня звали Азиз-паша.
— Да ты погоди хоронить-то себя, — перешел на русский полковник, — может, еще и выходим. Чай, не каждый день генералы в плен попадают.
С отступлением главных сил противника бой не закончился. Около полусотни аскеров засели в небольшой балке, вытянувшейся вдоль дороги, ведущей на Рущук, и продолжали упорно отстреливаться. Собравший свою роту поручик Михай сначала попытался вести с ними перестрелку, но затем, поняв, что та не причиняет особого вреда туркам, скомандовал:
— В штыки!
Несмотря на крайнее утомление после долгого марша под палящим солнцем и ожесточенного боя, солдаты дружно кинулись вперед и в яростной схватке перебили всех турок, однако и сами понесли тяжелые потери.
Хотя Езерджи и был занят, генерал Тихменев, получивший известия о том, что у противника между Езерджи и Разградом имеется не менее восемнадцати таборов пехоты, принял решение вернуться в свой бивуак.
— Федька! Федька, ты где? — высокий солдат метался от одной повозки к другой, пытаясь в наступающих сумерках разглядеть лица раненых.
— Какого тебе Федьку, анцыбал?[52] — ругнулся на него ездовой.
— Шматова, — с надеждой в голосе отозвался Будищев. — Не видал?
— Чудак-человек, на ём что написано, что он Шматов?
— Маленький такой, из охотничьей команды.
— Нет, не видал, много их тут таких.
Отчаявшись найти приятеля, Дмитрий отошел в сторону и на минуту задумался.
— Чего встал, малахольный? — снова подал голос ездовой, телега которого уже была полна ранеными. — Дай проехать!
Будищев хотел было выругаться в ответ, но вместо этого решительно
