Первое обстоятельство. Это решение парламента поручить Контрольно-бюджетному комитету провести комплексное изучение вопроса расходования огромных по объему финансовых средств, поступающих в Россию по разным каналам в целях «содействия реформам» — по международной линии (МВФ, Всемирный банк и др.), а также по двусторонним и многосторонним соглашениям. Это наше решение смертельно напугало не только президентско-правительственную правящую бюрократию, но и определенные международные группы, имеющие отношение к их распределению, а также иностранных «экспертов» при российском правительстве.
Второе обстоятельство. Оно связано с прибытием в Москву нового посла США (на смену Роберту Страусу, с которым я попрощался со всей учтивостью), господина Пикеринга. Этот человек был маниакально враждебен Верховному Совету и вскоре превратил американское посольство в штаб заговорщиков по свержению Конституции и парламентарной демократии в России.
Таким образом, заговор с целью свержения конституционного строя и установления диктатуры марионеточного правителя в России приобрел международный размах, в котором участвовали руководители США (Клинтон), Германии (Коль), Англии (Мэйджор), Франции (Миттеран).
Однако в США были и весьма проницательные аналитики, которые понимали всю ошибочность курса президента Клинтона, его чрезмерное вмешательство в «русские дела» лишь с одной целью — во чтобы то ни стало поддержать Ельцина, независимо от насильственных, явно незаконных его действий в отношении парламента. Одним из таких был профессор Стив Коэн, который выступал с серьезными аналитическими статьями в американской прессе, предостерегая от чрезмерного вмешательства во внутренние дела России, тем более на стороне Кремля.
Никсон
Как мне кажется, весьма скверную роль в российской политике Клинтона сыграл экс-президент Ричард Никсон. В период его пребывания в Москве в феврале 1993 года МИД России попросил меня принять его. Я вспомнил крайне отрицательную роль Никсона в эскалации напряженности между Кубой и США еще в самый первый, начальный период кубинской революции. Тогда Никсон, после своей встречи с Фиделем Кастро, дал президенту Д. Кеннеди искаженную информацию относительно взглядов лидера кубинской революции, что повлияло на решение Кеннеди санкционировать операцию вторжения в заливе Кочинос. Я, к тому же чрезмерно занятый делами, не очень охотно согласился на эту встречу. К тому же просил настойчиво и посол Роберт Страус. С ним у меня установились неплохие отношения. Он часто бывал у меня, передавал какие-то законопроекты, исторические материалы, касающиеся взаимоотношений законодательной и исполнительной власти США, был приятным в общении человеком.
Я, насколько помню, в разговоре с ним еще пошутил: «Никсон после Уотергейта, возможно, вообще относится отрицательно к парламентам — не навредит ли он мне, вернувшись в США?»
Посол рассмеялся, сказал: «Вам трудно навредить, Руслан Имранович, даже если такое желание возникнет. — Нет, конечно, он не за этим просится на встречу с вами. Никсон интересуется русскими делами много десятилетий. Пишет книгу. Этот очень опытный политик возглавляет Фонд за демократию и развитие».
16 февраля я встретился с экс-президентом Никсоном, прибывшим в сопровождении профессора Д. Саймса, которого Никсон отрекомендовал в качестве своего давнего друга. Мы разговаривали около полутора часов. Вопреки моим ожиданиям, собеседник оказался приятным в разговоре, умным человеком. Он спрашивал меня о законодательной деятельности Верховного Совета, я разъяснял; затем перешел к вопросу о разногласиях между Законодателем и президентом. Слышать это было не очень приятно, я ответил в том смысле, что, насколько я знаю из истории, конгресс всегда находился и ныне находится в острых противоречия с президентской администрацией — и все это воспринимается как вполне нормальное состояние. Но почему-то наши рабочие противоречия между исполнительной и законодательной властью становятся предметом не только повышенного внимания в мировой прессе. Но им придается некий идеологический подтекст — якобы Верховный Совет стремится вернуть страну в прошлое. Это не просто лживая интерпретация ситуации, но и просто провокационная. Если я говорю, что экономическая реформа проводится некачественно — так капитализм не строится, и рассказываю, как возник капитализм в Западной Европе на протяжении последних 500 лет, — означает ли это, что я стремлюсь в прошлое? Никсон поспешил отмежеваться от такого рода мнений и спросил, сколько законопроектов мы принимаем по инициативе президентско-правительственной стороны и сколько — по инициативе парламента. Услышав мой ответ, что из 700 парламентских актов, принятых после событий августа 1991 года, направленных на изменение общественно-политического и экономического строя, президентско-правительственных законопроектов из них — менее 20%, удивился нескрываемо.
Постепенно Никсон стал рассказывать некоторые аспекты взаимоотношений Белого дома с конгрессом. Попутно затрагивал тему противоречий между высшей исполнительной и законодательной властью и просил моих комментариев. Я, как всегда в таких случаях, кратко разъяснил, не делая ударения на конкретных действиях Кремля и выводя за пределы критики Ельцина. Никсон задавал уточняющие вопросы, был очень внимателен, что отличало его от Рональда Рейгана. (Я заметил, что Рейган может слушать собеседника неотрывно не более 1—2 минут.) В конце беседы он сказал следующее (цитирую по стенограмме): «Б последнее время много дискуссий вокруг разногласий между исполнительной и законодательной властью. Я не считаю, что это плохо. Я думаю, что вы согласитесь со мной в том, что целью как законодательной, так и исполнительной власти должна быть разработка таких программ, которые способствовали бы прогрессу в развитии экономики, и в развитии политических систем. Конфликт между двумя ветвями власти не должен заводить в тупик. Я с удовлетворением отмечаю, что в последние дни вы начали преодолевать те проблемы, которые у вас образовались с вашим президентом, в поисках взаимоприемлемого решения. Я не призываю вас к тому, чтобы все члены Парламента обязательно соглашались с тем, какую позицию занимает исполнительная власть. Одной из сильных сторон в демократическом направлении является существование различных точек зрения и различных мнений, и лучшее побеждает. Некоторые ваши критики, господин спикер, попадают мимо цели. Я имею в виду критиков не здесь, в России, а в западных средствах массовой информации. Некоторые говорят, что если вы не на 100% поддерживаете Президента, то вы являетесь противником реформ. Насколько я понимаю, это неправда. Вы поддерживаете политические реформы, реформы экономические, но вы не согласны с тем, какими средствами это достигается... Споры по поводу того, как и какими темпами должны осуществляться реформы, если эти споры не заходят слишком далеко, они являются конструктивными, полезными и здоровыми... Я хотел бы, господин спикер, чтобы вы знали, что я уважаю вашу лидерскую роль. Я, как и мои коллеги, отдаем дань уважения президенту Ельцину. Единственная надежда у всех на то, что вы два сильных политических лидера, найдете способ работать совместно... Если говорить обобщенно, то я уже давно был сторонником, и убежденным сторонником самой обширной и самой действенной помощи реформам в России. Я считаю, что важнейшей проблемой американской внешней политики является обеспечение успеха экономических и политических реформ в России. Поэтому я просил этой встречи с вами... Меня знают как антикоммуниста, но я всегда был пророссийским политиком. У меня были хорошие отношения с Хрущевым, Брежневым, Микояном, Косыгиным, Громыко. С самого начала я поддержал ваши реформы. Я с самого начала выступал за то, чтобы Соединенные Штаты оказывали экономическое содействие, которое я считаю недостаточным. Сейчас я считаю, что самым полезным был бы следующий сценарий. Вы, господин спикер, известны как очень сильная личность, с устойчивым, независимым мнением. Ельцин славится тем же. И на Западе складывается впечатление о том, что это безысходный тупик, поскольку две сильные личности столкнулись лбами. Я не пытаюсь здесь вам давать советы. Может быть, после встречи в верхах объявить перемирие с тем, чтобы люди смогли посмотреть на вас обоих и убедиться в том, что два самых сильных политика России — оба за прогрессивные реформы и разногласия сводятся всего лишь к средствам осуществления этих реформ...»
Это был сильный спич Никсона, уже после, размышляя, мне показалось, что Никсон в эти минуты был необычайно искренним, вряд ли он планировал такую искренность и чувственные советы, исходящие из честного отношения к российским политикам, пусть даже это длилось несколько минут. Прощаясь, уже вне протокола, при прощальном рукопожатии, сказал: «Вы, господин спикер, молодой, талантливый государственный деятель, хорошо знающий Запад. Ельцину сложнее, он все еще в плену партийной системы, в которой служил. Вы оба могли бы дополнять друг друга. Ваш интеллект, знания — и его напористость. Я хотел бы вашего примирения»... Хорошее впечатление оставил и профессор Д. Сайме, он, в частности, рассказал о своем пребывании в Латвии, положении русскоязычного населения...
