При всей внешней суровости жизнь в этих сумрачных городах была вполне обустроена. Хватало всяческих ремесленных мастерских, лавок и гостиниц. Но Мерсер в гостиницах не останавливался. Приходилось ограничиваться постоялыми дворами. Денег оставалось в обрез, а цены в Открытых Землях были выше, чем на побережье. Следовало добрым словом помянуть меркантильность Анкрен, которая в Свантере настояла на том, чтобы продать оружие и лошадей убитых наемников и поделить выручку. А заодно и Китцеринга, ни гроша не взявшего за постой, какими бы соображениями он там ни руководствовался.
Сейчас наличных хватало лишь на то, чтобы заночевать под крышей, и на черный хлеб с овощами. Ничего, бывало и хуже. Да и не задерживался Мерсер ни на постоялых дворах, ни в городах, и на рассвете, что ни день все более позднем и туманном, выезжал на дорогу, тянувшуюся вдоль темнеющих гор, мимо холодных рек, перегороженных мельничными запрудами.
Несколько раз Мерсера останавливали военные патрули. На рудниках и заводах здесь работали не каторжники, а вольнонаемные. Так было не всегда, однако нынче считали, что использовать каторжный труд при всей его дешевизне в центре империи выходит себе дороже, особенно памятуя о событиях в Эрде. Поэтому каторжников теперь отправляли горбатиться в колонии. Но, обезопасив край от больших потрясений и кровопролитий, достичь идеального порядка все равно не удалось. Случались и грабежи, и поджоги, и вооруженные стычки, и войска, как и в прошлом веке, исполняли в Открытых Землях полицейские функции.
Бумаги Мерсера, выправленные в Эрденоне, были в полном порядке, и встречи с патрульными не принесли ему неприятностей. А тех, за кем патрульные, возможно, охотились, от него Бог отвел. Так что ехал он без особых происшествий – и это в его жизни тоже могло сойти за происшествие, – пока под клубящимся небом на серой равнине не встали перед ним красно-бурые стены Галвина.
Слишком много людей, чьи имена мелькали в разговорах недавно минувшего лета, так или иначе были связаны с этим городом. А некоторые здесь жили. Как Лейланд Оран. Или капитан Бергамин.
Мысль о том, что комендант-литератор может быть замешан в эрдскую интригу, уже не казалась Мерсеру такой нелепой, как раньше. Почему бы и нет? Только потому, что облик унылого типа, который служебным положением обязан дружеским чувствам стареющей куртизанки к еще более унылой сестре капитана, никак не вязался с образом хладнокровного зачинщика жестоких преступлений? Но по внешности Бергамина столь же трудно было заподозрить, что он обладает умом и талантами, потребными знаменитому писателю. А Бергамин, как ни относись к его книгам, не только имел дар рассказчика – он был весьма наблюдателен, что из тех же книг и явствовало. К перечисленным талантам необходимо прибавить хорошую память – и умение все эти таланты скрывать. Он был в Эрденоне весной, когда завязались нынешние события. И он был знаком с Мерсером и мог догадаться, чем тот занимается. И вывести на него Венделя.
А что знал Мерсер о Бергамине, кроме вышеперечисленного?
Ничего.
Он даже не знал имени Бергамина. Романист везде предпочитал называть себя капитаном – и на обложках книг, и в светских салонах. А сестра его до недавнего времени вообще представала существом безымянным, лишь Мария Омаль проговорилась, что зовут ее Магдалиной…
Мария и Магдалина. Забавно…
Что ж, Бергамин тоже не знает имени Мерсера. Зато прозвище наверняка запомнил. И никакие «Корнелисы ван Бойды» и «лейтенанты Виллье» здесь не сработают.
Что же делать? Бергамин – комендант здешней крепости, в пределах Галвина он – то же самое, что Джайлс Форсети в Эрденоне (кстати, оба в капитанском звании). Укрыться от него при том, что намерен предпринять Мерсер, было бы затруднительно, даже назвавшись другим именем…
А Мерсер и не станет скрываться. Он явится прямо пред светлы очи сочинителя авантюрных эпопей. Это, конечно, опаснее, чем визит в имение Олленше-Тевлисов. Крепость в Галвине – она же и тюрьма, помимо прочего. Остается уповать, что Бергамин, как бы извращенно ни работал его ум, мыслит не как эрденонский капитан, вечно рыщущий в поисках, кого заточить…
Крепость в Галвине в настоящее время находилась внутри городских стен. А город показался Мерсеру больше, чем его собратья, и деревянных домов он здесь почти не увидел. Но близкое знакомство с городом Мерсер решил отложить. Надвигался вечер, а Галвин, пусть и вел свое происхождение от благоустроенной Древней Земли, еще не знал ночного освещения улиц. Иногда, конечно, это бывает полезно – как в Эрденоне при той истории с ангелистами. Но не сейчас. К тому же начал моросить омерзительный мелкий дождь. В Эрденоне об эту пору дождей уже не бывает, может и снег пойти, а здесь – пожалуйста.
У ворот крепости Мерсера, естественно, остановили, но записку для коменданта приняли. Мерсер озаботился начертать ее загодя, на постоялом дворе, упоминая о встречах в Тримейне и общих столичных знакомых. Но Марию Омаль не назвал.
Интересно, что на самом деле связывает ее с Бергаминами? Мерсер был уверен, что они не родственники, что бы там ни болтали в столице о благородном происхождении куртизанки. Однако будет забавно, если Бергамин не захочет его принять. Какими бы ни были мотивы.
Мерсер опасался напрасно. Из дверей караульной высунулся солдат и, шмыгая носом, сообщил, что комендант ждет.
Они прошли по мощеному двору, пустынному по случаю дождя и вечернего времени, к угловой башне, где располагалась квартира коменданта. Это снова напомнило Мерсеру о визите в Стор-Бирену. Но башня в крепости ничем не была похожа на ту, где обитал наследник Олленше-Тевлисов-Дагнальдов. Грубая кладка стен, лестница с высокими ступенями, как бы на случай отражения штурма. Судя по запахам, на первом этаже располагался какой-то склад. На втором этаже было несколько уютнее. Поверх каменного пола уложили дощатое покрытие и соломенные циновки, стены утеплили, да и печь здесь топилась, и не только ради тепла: при квартире имелась кухня, и оттуда доносились приглушенные женские голоса.
Бергамин встретил Мерсера на пороге. При том что одет он был по-домашнему и сапоги успел сменить на мягкие туфли, выглядел примерно так же, как при прежних встречах. Ибо латная кираса и лавровый венок украшали его только на портретах. Длинное лицо с прямым, опущенным книзу носом, что долженствовало служить признаком аристократизма, напоминало почему-то свечу с оплывшим воском. Парика Бергамин не носил, у него были волосы до плеч, темные, с заметной проседью, свисавшие неопрятными жидкими косицами. Карие глаза выглядывали из-под набрякших слезных мешочков осторожно, словно из-за бруствера.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
