Как и весь Восток.
Щедрость и власть.
И вновь мне вспомнилось заключение Игнатова: «Мы здесь впервые столкнулись с капитализмом...»
Приказ
Приближалась осень. В редакцию как-то заскочил худощавый, очень интеллигентного вида майор из спецпропаганды. Он мне понравился. Умный, ироничный, с тонким юмором. Майора звали Владимир Щур, и он сказал, что лично видел выписку из приказа по округу, где сказано о моем переводе в редакцию газеты «Фрунзевец» на должность корреспондента отдела боевой и физической подготовки.
Щур мне еще запомнился в ту пору вот чем. Я, узнав, что он – кандидат наук, уважительно спросил его о теме работы. Майор помедлил, снял очки, комично важно протер их и выдал: «Молодежное движение в Бангладеш». Я от души рассмеялся. Еще букет на могилку Кафке! А Щур не обиделся. Он был умен и тактичен. Кстати, от него же, позже, я услышал замечательную историю, как его отец, уже в преклонном возрасте, выучил французский язык только для того, чтобы прочитать «Кодекс Наполеона» в оригинале.
Насколько я понял, Щур был фаталистом. Мне довелось сопровождать его в несколько гиблых мест для переговоров и контактов с местными авторитетами, так он никогда не брал оружия.
– Ну, во-первых, вы до зубов вооружены, и если что, то защитите. А во-вторых, если подорвемся, так на кой этот пистолет нужен?
Знакомство наше продлилось на долгие годы. Щур был из тех «спецпропагандистов», которые вроде в Афгане и не служили, но провели там в командировках, на операциях года по три в совокупности, не меньше.
Уже под развал СССР за такими «спецами» признали право на «афганские льготы», то есть стали числить официально в воинах-интернационалистах. Тогда же в число участников боевых действий за «рубежом родной страны» включали и гражданский персонал 40-й армии, и работников Военторга. Это было правильно. Тот же водила автолавки или «шаланды» с мукой и сахаром, минералкой и соком – он шел в колонне, не всегда вооруженный. И его бросали в первую очередь. Не боевая потеря! У некоторых, правда, было свое оружие. Видел я у одного «ППШ» без приклада. Они оставляли свои обрезы в Хайратоне у знакомых, когда уезжали в Союз за товаром, а потом, возвращаясь, забирали. Вот ведь тоже заморочка: в Союзе за автомат без разрешения – лет пять могли впаять. А в Афгане, напротив, если ты без оружия, вроде как евнух.
Кстати, в самом «Свидетельстве о праве на льготы» было напечатано: «Предъявитель настоящего свидетельства за успешное выполнение заданий Правительства СССР имеет право на льготы, установленные постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 17 января 1983 г.». Это теперь смешно читать. Тем смешнее, что к печатному бреду в конце 90-х стали от руки приписывать следующее: «имеет право на льготы, установленные п.1 ст.16 Федерального закона о ветеранах». К сему еще полагались печати с орлами. Две эпохи в одной восьмушке. А льготы главные вот какие для меня получились: в сортир на вокзале бесплатно, на автобусе тоже и, хвала КПСС, на электричке и в метро. Все там остальное офицер, отдающий себя службе, реализовать не мог. Какое, на хрен, «садовое товарищество»? И вот что интересно: мало кто читал это постановление ЦК КПСС. В свое время оно было «закрытым», а позже необходимость в нем отпала. «Афганцы», ушедшие в криминальный бизнес, и криминал, оседлавший «афганские льготы», быстро разобрались, что к чему, и без ЦК КПСС. Но при поддержке со стороны молодой и очень хищной своры – ЦК ВЛКСМ. Но это все в будущем. А пока год за два, и до постановления ЦК еще три месяца.
Ноябрь 1982 года. Кундуз. Дожди. Тоска. Ответственный секретарь оборзел: все время держит дверь закрытой. Ну да, луноликая у него там пропадает. А корреспондент, тот опять чем-то умаслил политотдел и в Союз с фанерным чемоданом...
Да и мне пора за дело браться в окружной «воюющей» газете.
Смерть Ильича
С пятого, если не ошибаюсь, ноября, с утра по «Маяку» погнали классику. Виолончель гундит, скрипки рыдают... Шостакович, Рахманинов. Ну, обычный заупокойный набор. И молчат. Ну уж скажите, что Брежнев умер!
Вот ведь ситуация! День или два «классикой» душу рвали. Если умер – жалко, конечно. Про Леонида Ильича уже ведь и анекдоты перестали сочинять. Он профессионально болезненно выглядел, как зомби. Грех ведь над старым человеком издеваться. А его все эксплуатировали! Да и потом, все мои годы сознательные в его время начались. А как я бойцам в 1987—1989 годах «Целину», «Малую землю» и «Возрождение» читал! А стихи Леонида Ильича откопали потом в какой-то старой газете... Кто-то же должен торжественно сообщить о кончине «главного ленинца» в «расцвете духовных и физических сил», который наступает, оказывается, в семьдесят лет!
Я сидел у приемника, но черный чемодан с ручкой – военное чудо – «Интеграл» упорно нудил виолончелью. И тут звонок. Замначальника особого отдела, жилистый, насмешливый подполковник, поинтересовался: чего это я так поздно на рабочем месте.
– Жду... – с ехидством ответил я.
– Ну, жди. Сейчас буду.
Вот тебе раз! В одиннадцать ночи? Вот его-то я не жду. Но компетентные органы к полуночи... это всегда интересно!
– А чего ждешь? Вам ведь, журналистам, все известно, – особист уселся на стул, внимательно глядя в глаза.
– Все тут ясно. Умер?
– Я этого не говорил. А вот если умер, то кто заменит, как думаешь?
– Ну, не министр обороны, конечно. Из Политбюро. Только не Громыко.
– Да. Ну ты даешь... А вот скажи, у тебя есть клише членов Политбюро?
– Есть. Мягкие. (Пластмассовые, очень качественные клише присылали из ТАСС, через округ.)
– Андропов есть? Какой размер?
– Тринадцать на восемнадцать. А что?
– Давай так: вопросов чтобы у бойцов не было. Возьми двух человек надежных. На хорошей бумаге двести портретов отпечатай. Утром заберу. Но чтобы ни одна душа до полудня не знала.
На глянцевом картоне (240 граммов на квадратный метр) мы всю ночь печатали портрет Ю. Андропова. Бог был на нашей стороне – качество отменное. В шесть утра особист забрал продукцию, попросив сжечь при нем приправочные экземпляры.
– А что ты знаешь об Андропове? – уходя, спросил подполковник.
– Знаю, что руководил КГБ СССР, знаю, что был дипломатом. Да вот еще, говорят, танцор был в молодости отменный.
– А кто говорит? – широко улыбнулся он.
– «Свобода», – не стал выкручиваться я.
Чего там скрывать? Вся редакция вроде террариума. Все под контролем. Да ухватить не за что. Ну, бабы, ну, водка, анекдоты. А так ведь все за советскую власть. И жизнь готовы за Родину... Свою, и чужой не жалко...
Значит, умер... Я приказал оставить место на первой полосе, а со второй снять «армейский юмор».
– Леня, – озадачил я начальника типографии, – вспомни, как траурные номера оформляются. Подготовь линейки, набирать будем на линотипе. Флаг найди и ленточку черную.
Долгое ожидание привело меня к мысли, что правы мусульмане, когда хоронят до захода солнца. Если русские от скифов произошли, то тоже нечего три дня держать покойного. У него свои дела.
А вот объявят, так выпью за упокой души человека – Леонида Ильича Брежнева. Был бы он в уме, так не подсунули бы нам Афган. Явно старика подставили.
А радио все пело бархатным голосом. Все скерцо, траурные этюды. Шопен вот пошел. Это хоть слушать можно. Есть в шопеновской грусти что-то светлое, жизненное. Простор, любовь, сила сдерживаемая... И ненависть. Ну, это к России! Царской, конечно.
Торжественность момента была испорчена на все сто процентов!
На двести!
В эти самые скорбные часы в модуле, пьяный с утра, лежал на койке прапорщик-консул. Тот самый, что выдавал и принимал паспорта и регистрировал смерть и очень редко браки. Он-то и услышал первым официальное сообщение. Я-то, как на грех, в это время стоял, покуривая, у калитки.
Из модуля вырвался долговязый, волосатый субъект в армейских ботинках и трусах в горошек. Волосы всклочены, глаза безумные. Размахивая руками, он понесся к штабу и далее по линейке, крича во весь голос:
– Умер! Умер Брежнев. Умер Брежнев!
На крыльцо вывалила толпа офицеров, и начальник штаба добавил к общей суматохе свою команду:
– Держите дурака! Держите. Это белая горячка!
Вот так народ узнает о смерти своего вождя.
Консула изловили уже у батальона связи, у штаба разведчиков. Всех известил. Привели в модуль (барак) и привязали к койке. Он плакал...
Я решил не отступать от намеченного плана. Разлил по трем стаканам бутылку водки, позвал начальника типографии и секретаря.
– Ну, за помин души... Хороший был человек...
– А можно, командир, ведь на третьи сутки поминают, – замялся Леня Юша, не выпуская, однако, стакана из рук.
– Леня, я боюсь, что уже пятые пошли. Ну третьи точно.
Выпили. В Афгане, по прохладе, водка хорошо шла. Закусили соленым, перченым свиным мясом. По-человечески...
Теперь, согласно указаниям, уже поступившим, надо было вешать траурные флаги, соблюдать спокойствие и отменить все развлечения. Ну, мы были спокойны, развлечений не предвиделось и без кончины лидера. А вот флаги... Да и траурной ленты нет.
