– Я здесь! – крикнула она и, повернувшись, пошла назад к реке.
Галица подождала, пока фигура старшей княжны скроется за деревьями и зовущие ее голоса стихнут. Потом еще подождала. Потом осторожно встала с колен, огляделась еще раз и подошла к нижнему концу лежащего ствола. Падая, ель вывернула вместе со своими корнями огромный кусок черной болотной земли, оставив внизу яму. Однако на первый взгляд все выглядело так, будто на дне неглубокой ямы сплошной мох, слегка присыпанный мелкими желтоватыми листиками.
– Вставай. Ушла она, – совсем другим голосом, без следа страха и уничижения, произнесла Галица.
Мох на дне ямы под выворотнем зашевелился, приподнялся… Из-под корней поднялась человеческая фигура в белой рубашке; поначалу казалось, будто человек поднимает спиной моховой покров, но тут же морок растаял. Перед Галицей стоял Хвалис – усталый, напуганный, зажимающий левой рукой рану на правом предплечье. Его смуглое лицо было искажено болью и досадой – он обмирал от сыда и унижения, вспомнив, как мчался, не чуя под собой ног, спасаясь от женщины, собственной сестры, которая гнала его, как волчица олененка. И догнала бы, не наткнись он здесь на Галицу.
– Пойдем. – Женщина поманила его за собой.
– К-куда? – спросил Хвалис. – Ты бы перевязала меня, что ли?
– Придем – перевяжем. Промыть надо, а то как бы земля лесная в рану не попала.
– Куда пойдем-то? Если я домой в таком виде приду, она сразу поймет!
– Домой тебе пока не следует. К Просиму пойдем. Там я тебя перевяжу, и у него пока побудешь. А завтра я в Ратиславль схожу и узнаю, можно ли тебе возвращаться.
– А он не выдаст?
– Не выдаст. Он оборотня не сильно любит. Не бойся со мной ничего, сокол мой, я тебе в любой беде помогу.
Не отвечая, Хвалис молча пошел за ней. Желание повидать наконец Далянку, по которой он так соскучился за время поездки, могло дорого ему обойтись. Но Галица не зря обещала ему помощь – без нее он, вероятно, сейчас уже лежал бы на дне омута. С сулицей в груди.
Глава 10
Когда мужчины вернулись от Перунова дуба – по такому поводу, угощая бога, и самим медовухи выпить неплохо, все равно день не рабочий, – князя Вершину уже поджидала Молигнева. Приведя себя в порядок, одетая уже не в цветы и травы, а в рубаху, поневу с занавеской, увенчанная рогатым убором многодетной матери, еще немного красная после обряда, она вид имела внушительный и даже грозный.
– Ну как, матушка? – весело спросил князь. – Хорошо ли ваше дело сладилось? Услышал ли Перун ваши мольбы?
– Нерадостная весть у меня, брате! – ответила старшая жрица. – Подсматривал кто-то, как мы дождь заклинали, отсюда и все беды эти. Надо виноватого искать.
– Подсматривал? – в изумлении повторил князь. – Быть не может!
– Лютава сказала.
– А ей не показалось?
– Да здесь она, сам спроси.
Князь вышел во двор и увидел старшую дочь. С разлохмаченной и кое-как приглаженной косой, с волчьей накидкой, свернутой и перекинутой через плечо, румяная и возбужденная, она стояла посреди двора, держа в руке свою сулицу, а вокруг нее толпились женщины, участницы обряда. Почти все, как Лютава, были взбудоражены, у многих рубахи липли к мокрому телу, у девушек травинки и увядшие цветочные стебельки запутались в косах. Пахло от них речной водой и травами, так что все мужчины вокруг жадно втягивали запах, жмурились, крутили головами – дескать, эх…
– Когда заклинали мы дождь, кто-то с другого берега подглядывал за обрядом, – говорила Лютава. – Я его видела и сулицей моей его ранила. Посмотрите, люди, нет ли кого раненого?
Мужчины загудели.
– Да кто ж такой-то? – заговорили со всех сторон. – Да не может быть! Что же у нас, глупые такие?
– Леший это был, Лютавка! – кричал Витомер, старший сын Богони.
– Померещилось тебе, волхва! – оторопело воскликнул Толига.
– Не могло мне померещиться! Я свое дело знаю! Я тебя воевать не учу, и ты меня сторожить не учи!
– Это верно, княжна свое дело знает!
– Ты, Новина, до смерти так сулицу метать не научишься, как она!
– Да все здоровые у нас, княжна. Косень только хромает, так ведь он с весны хромает.
– Ну, я все равно найду!
– Она найдет! – Боярин Будояр кивнул с таким видом, что, дескать, не поздоровится тому, кого она найдет.
– Что ты такое говоришь, волчица моя? – обратился князь к старшей дочери. – Говоришь, видел вас кто-то?
– Да, батюшка. Был человек на том берегу, я его видела и сулицу в него метнула. Потом гнала его по лесу, да он затаился где-то. Я бы нашла его, да Галица мне попалась.
– Галица?
– Она. Сказала, что она и была – собирала, дескать, землянику, а как меня увидела, напужалась и бежать! – сердито передразнила Лютава. – Как увидела меня, так бух на колени, мордой в мох тычется и твердит: прости, не губи, не убивай!
– Так, может, она и была? – с надеждой спросил князь. – Она – девка, на нее боги не огневаются.
– Не она, батюшка! – Лютава подавила досадливый вздох. – Я тоже удивилась, да сперва вроде поверила. А потом уж поняла – я ведь сулицу метнула в того, кто подглядывал, и ранила его. А Галица была целехонька, и рубаха не рваная, и крови ни капли.
– Точно ли ты ранила? Где же в лесу, сквозь ветки, сулицей попасть?
– Точно ранила, – уверенно ответила Лютава. – Здесь – следы крови! – Она показала сулицу, которую подняла в лесу после первого броска. – Чую, свежей кровью пахнет. Вот только не могу сказать, чья она…
– Надо, князь, виноватого искать! – снова сказала Молигнева. – А не то разгневаются боги, не прислушаются к мольбам нашим, не дадут дождя. Поля выгорят, и будет у нас опять голодный год.
Народ загудел. Два недавних голодных года всем были памятны, повторения их никто не хотел.
– А где же Галица-то? – спросила Богониха, старшая жена Богони. – Давай ее сюда, мы уж выведаем, кого она под подолом прятала!
Женщины вокруг засмеялись. Князь кивнул, несколько девчонок кинулись к жилищу Замилы, но вскоре вернулись ни с чем: хвалиска сказала, что Галицы не видела с самого утра и сейчас ее нет.
– Ну, придет, никуда не денется. – Княгиня Володара махнула рукой. – А мы и без нее виноватого найдем.
– Да разве я мешаю, мать? – Князь развел руками. – Что от меня требуется, скажите, я все исполню.
– От тебя сейчас одно требуется: вели всем Ратиславичам и мужикам из себров на лугу собраться.
Князь отдал распоряжение, разослал отроков гонцами по ближним весям. Лютава пошла у Любовидовне, чтобы немного отдохнуть, – ей еще предстояла сегодня нелегкая работа.
Ближе к вечеру на лугу стали собираться мужчины. Женская стая тщательно обыскала каждый двор Ратиславля, начав с княжьего, чтобы убедиться – ни один ходячий старик и ни один мальчишка, облаченный в порты,[21] не остался дома и не забился где-нибудь в угол.
Мужчины собирались в середине луговины, а по краям их омывала пестрая женская толпа. А в самой середине луговины, в окружении людского моря, стояли две женщины – Молигнева и Лютава. «Сестра волков» держала в руках небольшой кудес, тоже с бубенчиками.
Виновен был кто-то один, но мужчины знали, что сейчас духи Навного мира помогут «волчице» его выследить. Мороз продирал по коже при виде отрешенного лица Лютавы – она уже искала, уже нащупывала свою, нахоженную за шесть лет, прошедших со дня посвящения, тропку в Навный мир.
Не дожидаясь и не глядя, все ли собрались и слушают ли ее, Лютава закрыла глаза и мягко ударила в кудес. Время пришло, невидимая рука подала ей знак: пора! Услышав первый, еще негромкий удар, люди замолкали, даже старались дышать потише.
Из-за леса, леса темного,Из-за полюшки широкого,Вижу, конь бежит, земля дрожит, —
негромко запела Лютава, постукивая в кудес.
Она пела, стучала, и каждый удар в кудес был шагом ее души прочь отсюда, шагом в Навный мир. Кудес звучал все быстрее, она начала приплясывать на месте, потом вращаться. Это было не так уж обязательно, но в присутствии большого количества народа битье в кудес, песня и движение помогали ей лучше, словно притягивая и наматывая, как нить на веретено, объединенные силы сотни душ.
Лютава стучала в кудес, кружилась и пела, потому что это доставляло ей удовольствие, хотя прекрасно могла бы обойтись и без внешних действий. Это могли не все волхвы, но она теперь могла, вооруженная духом Хромой Волчицы. При первых же словах песни-заклинания, произнесенных вслух или мысленно, у нее словно открывалось что-то внутри и дух устремлялся вдаль; по коже бежали мурашки, в глазах выступали слезы, но это тоже было приятно. Она продолжала видеть окружающий ее Явный мир, но смотрела на него словно бы издалека, сквозь какую-то прозрачную стену, наполовину глушившую звуки, а главное, делавшую содержание Явного мира не важным. Внутри нее образовавалось иное пространство, беспредельное по сути, и сама себе она тогда казалась огромной, как Марена. Сияющая звездная ночь, темная вода, омывающая берега бытия, оказывалась волшебным образом заключена в тесную и хрупкую оболочку человеческого тела, не теряя своей мощи. А она, Лютава, в такие мгновения ощущала счастье, какого не могут дать никакие земные блага.
