Князь Вершина сжимал зубы от досады, но возражений не находил. Он отлично знал, что князь является первым представителем своего племени перед богами и предками, а значит, еще менее других имеет право нарушать порядок.
– Перед богами все равны, князь, – отрезала Володара. – На том наша вера родная стоит, на справедливости белый свет держится.
– Ну, нашалил парень по глупости, с кем не бывает! – Толига единственный, кроме Замилы, пытался что-то сказать в защиту Хвалиса.
– Нет, это не шалости! – Молигнева покачала головой. – Боги за такие шалости всю землю угрянскую благословения лишат, нашлют на нас голод, мор и погибель.
– Да уж лучше бы Далянка за него замуж пошла, давно бы все сладилось! – в сердцах воскликнул Вершина. – Ты, мать, чем меня почтению учить, лучше бы девку уговорила не ломаться! Для кого бережешь? Для своих? Твоим не надо, за твоих ты богов сама попросишь. А Хвалису надо, за него ведь заступиться некому!
– А меня никто спросить не хочет? – с возмущением воскликнул Немига. – Нужен ли мне такой зять?
– Где он есть-то, Хвалис? – гремел Богомер. – Где прячется?
– Не знаю! – Толига развел руками. – Перуном клянусь, не знаю. Со вчерашнего вечера не видел его.
– Когда к Перуну Мокрому ходили, он был с нами? Ты кормилец, ты следить должен.
– Кормилец! Кормилец до семнадцати годов следит. А дальше он уж сам…
– Не болтай, Толига! Был он с нами?
– Как есть… не припомню. – При всем желании выгородить воспитанника Толига не мог солгать. – Не видал я его. Да я и не смотрел, правда. Не малец он беспортошный, чтоб за ним смотреть…
– А ты? – Богомер повернулся к Замиле. – Куда отрока спрятала, говори!
Младшая жена Вершины отвернулась с оскорбленным видом, и вместо нее ответил сам князь:
– Не ведает она. Сама извелась, не знает, куда подевался. Боится, не нашли ли его…
Он бросил красноречивый взгляд на старшую дочь, которая так и не выпустила из рук свою сулицу, являя собой грозный образ Марениной волчицы.
– Затаился где-нибудь… под корягой! – презрительно ответила Лютава. – Но я его найду! Сей же час в лес пойду и волков на помощь позову! Они его и под землей достанут!
Она сердилась на себя, что позволила какой-то челядинке себя обмануть, и была готова не спать хоть три ночи подряд, но выследить эту дичь, которая однажды от нее ускользнула.
До глубокой ночи князь Вершина не ложился спать. Сродники уже разошлись по землянкам, на все лады обсуждая происшествие, охая, строя разные предположения. Постепенно все успокоилось, стемнело, двери закрылись, народ улегся спать, и только князь все ходил по небольшой истобке. Иногда он останавливался около окошка с отодвинутой заслонкой и напряженно вслушивался в ночную тишину, а потом снова принимался ходить.
Мучили его два вопроса: где теперь искать непутевого сына и куда потом спрятать, если удастся найти его раньше волков во главе с Лютавой? Меру своей вины Хвалис понимает, раз не посмел показаться в Ратиславле. Подсмотреть за женскими обрядами, особенно за такими, при которых используется мало одежды, было тайной мечтой каждого без исключения мужчины – в каждом вечно живет мальчик, жаждущий нарушать запреты. Все старинные сказания как раз об этом и говорят. Но даже если удастся ублажить богинь, волков и Лютаву лично какой – нибудь иной жертвой, оставить Хвалиса жить по-прежнему дома едва ли получится. В лучшем случае Ратиславичи потребуют его изгнания. Да и лучший ли этот случай? Куда ему идти? Человек без рода – не человек, пустое место, сухой листок, несомый ветром. Кто угодно его обидит, а заступиться некому. В другой род его не примут – кому нужна чужая беда! – а без рода прожить невозможно. Останется идти куда-нибудь подальше, если еще сумеешь дойти живым, и там продаваться в челядь кому-то из знати. Но сыну хвалиски, даже по внешности такому чужому среди славян, податься будет совершенно некуда. В человеке без рода умирает душа, лишенная поддержки богов и предков, – а без души стоит ли жить и телу? Без души ты упырь, а не человек.
А решать приходилось быстро. К ночи поднялся ветер – на небе появились облака, в воздухе повисло томительное предчувствие. Боги не остались равнодушны к произошедшему сегодня. Но что они пошлют земле угрян – живительный дождь или губительную грозу с градом? В этом случае смерч общего гнева сметет не только Хвалиса, но и Замилу, а то и самого Вершину. Нового голодного года ему не простят, тем более что несчастье пришло из его собственной семьи. Уже много лет в Ратиславле недовольны тем, что он слишком приблизил к себе хвалисскую пленницу, слишком много воли дал ей и слишком много почета – ее сыну. Многие твердо верили, что Замила приворожила, присушила к себе князя, который любит ее сильнее, чем знатных жен из родного племени. Но кого она может присушить, глупая женщина, до сих пор почти ничего не понимающая в славянских богах, не умеющая творить никаких чар?
Сейчас, когда неизвестно, от кого придется отбиваться – от княгини Избраны смоленской, от Святомера оковского, а то и от хазар, сохраните чуры, – раздор в Ратиславле погубит все племя угрян. Положение нужно исправить любой ценой. Знать бы еще, что это за цена и кому ее выплатить… Нет, непременно завтра надо собрать на совет всех волхвов – и Перуновых, и Велесовых, и бабку Темяну не забыть. Пусть берут что хотят, но сделают что-нибудь.
Пока князь ходил из угла в угол, погруженный в эти тягостыне раздумья, Замила почти не умолкала.
– Ты не любишь меня, не любишь! – твердила она. – Я, я одна из всех твоих жен люблю только тебя, тебе одному отдаю все силы моей души, весь жар моего сердца – ведь у меня нет на свете ни другого господина, ни другого защитника, кроме тебя! У меня нет ни рода, ни племени, ни своей земли, ни даже бога! Ваши боги не принимают меня, я чужая им по крови, а Аллах давно отвернул от меня, живущей по обычаям неверных, свое лицо! У меня нет ни отца, ни братьев – никого, только один ты! Все твои жены только и думают, как бы угодить богам, своей родне, любая из них может уйти от тебя, если что не так, и только я одна привязана к тебе до самой смерти – а ты не ценишь моей преданности! Мой сын, единственный из твоих сыновей, никогда не предаст тебя, потому что у него тоже никого нет, только ты! Каждый из этих отроков, твоих сыновей, может убить тебя и занять твой престол сам, им все это сойдет с рук, потому что за них заступятся их родичи, эти женщины из святилищ, и только за нас с Хвалисом не заступится никто, поэтому мы умрем вместе с тобой! Поэтому нас так ненавидят! Нас хотят погубить! На нас наговаривают! Неужели ты не защитишь нас!
– Ну, на реку-то его никто за руку не приводил! – с досадой ответил князь. – Мало ли, я, может, тоже, пока не женился, все мечтал на реку сбегать посмотреть, что там и как, мы с парнями все друг друга подбивали – так ведь не пошли же! Голова, чай, есть на плечах!
– Это не важно! – отмахнулась княгиня. – Если бы не это, то что-нибудь другое! Они нашли бы другую вину, ведь они хотят погубить нас! Все они ненавидят меня и нашего сына. И я не понимаю, почему ты, князь и отец, это терпишь!
– Я и им тоже отец.
– Но я же говорю тебе, что никто из твоих сыновей не будет так предан тебе…
– Перестань.
Княгиня снова принялась рыдать.
– Семиладины-то дети не уймутся, это княгиня правду говорит, – вставил Толига, пощипывая бороду. – Лют ведь знает, что Хвалис за ним следом идет. Боится его, видать. Вот и сестру свою натравливает, чтобы терзала, как волчица лютая. Ее бы замуж отдать куда подальше. Лет-то ей сколько, у других таких уж по трое детей! Неужели не подберешь ей никого? Ты бы с Молигневой-то поговорил, отец. Да и княгиню можно на нашу сторону перетянуть. Ей тоже не надо, чтобы Лют слишком много получил, тогда ее парням маловато достанется. Уговори старших жен Лютаву выдать за кого-нибудь, лучше подальше отсюда.
– Ее поосторожнее выдавать надо, – хмуро напомнил князь Вершина. – А то ведь зять-то, знаешь…
Толига вздохнул. С древности существовало поверье, что мужчина, живущий с женщиной, может угадывать все замыслы ее отца, даже те, о которых тот еще никому не сказал ни слова. Причем вне зависимости от желания самой женщины и ее преданности своему роду. Особенно в этом способствует брак со старшей дочерью, связь которой с отцом наиболее сильна.[22] Поэтому отдать кому-то в жены свою дочь, особенно старшую, – для князя знак наивысшего доверия к зятю, заверение в полном отсутствии враждебных намерений. Поэтому старейшины племени угрян так забеспокоились, когда в руки вятичей попали сразу две старшие дочери Вершины.
– Я не понимаю, чего хочет Лют, когда он не твой сын! – непримиримо вставила Замила. – Он ведь сын Велеса! Вот пусть Велес выделяет ему наследство! Он живет в лесу, и там ему самое место! Почему же он непременно хочет стать князем, если он не твой сын!
