Так на том и порешили. Нельзя же оставлять на произвол судьбы тезку своего капитана. Прошел месяц, как-то Ханнес опять был у соседей. Эне сказала:
— Ты что, идешь прямо домой? Так прихвати Мяу, уже пора, не то дом не полюбит.
Что еще оставалось Ханнесу делать, сунул он тезку своего спутника по далеким морским рейсам, своего капитана Мяу, за пазуху, только ушастая голова торчала наружу — так они, двое мужчин, и топали домой в тот темный октябрьский вечер.
И с этого момента вплоть до весны следующего года, точнее — до конца апреля, еще точнее — до предутренних часов сегодняшней ночи (три часа, время первых петухов, уже не совсем ночь, но еще и не совсем утро) они жили вдвоем в полном согласии и взаимопонимании. Мяу не ленился мурлыкать, Ханнес, в свою очередь, обучал кота разнообразным, полезным для дела приемам: подкрадываться, прыгать, выслеживать и прочее… Но вчера ночью, нет, сегодня утром это…
…и случилось: Ханнес внезапно проснулся, вначале он никак не мог понять, что именно его разбудило, не молния ли ударила во дворе?.. Но звук сразу же повторился, он был очень знакомый и исходил из кухни. Когда же Ханнес прошел в кухню и включил свет, то увидел Мяу, — кот стоял посреди стола и смотрел на своего хозяина сверкающими от возбуждения глазами. А внизу, на полу, казалось, так же возбужденно сверкали осколки стакана, из которого Ханнес пил молоко. — Это ты тут буянишь?.. Пьян ты, что ли?! — прикрикнул Ханнес на кота, взял его за шиворот, поднял на воздух, дал свободной рукою шлепка по заду. — Не научился уважать ночной покой, так… — И Ханнес вышвырнул Мяу за дверь. — Побудь на дворе, покуда разума не наберешься!
Лишь утром, убирая со стола посуду, Ханнес догадался, что заставило Мяу среди ночи лезть на стол: край белого батона был будто сточен маленьким напильником — такую ювелирную работу могла проделать только мышь. Чтобы не возникало никаких сомнений, мышь оставила на столе и свою визитную карточку…
Тут-то Ханнес и понял, что был несправедлив к Мяу: кот внял его наставлениям, кот ловил первую в своей жизни мышь, а как поступил он, Ханнес?
Он бы сразу, уже с утра, и исправил свою оплошность, попросил бы прощения, но Мяу нигде не было видно. Так Ханнес и ушел на работу, отложив выяснение отношений на обеденное время. Вообще-то он уже утром предчувствовал, что задача эта не из простых…
— Ты что, все еще злишься? — спросил он Мяу. — Ну и зря… — Ханнес попытался заглянуть Мяу в глаза, но тот сидел к нему боком и на слова хозяина даже ухом не повел. — Зря ты сердишься. Ты просто-напросто избалован… И у Эне, и на хуторе Пыдра, и в Кээте, ну, я мог бы назвать тебе сто мест, где кошки в ночное время — на улице. А ты из-за какой-то одной ночи, нет, из-за половины ночи, устраиваешь скандал, — тут Ханнес почувствовал, что ведет себя нечестно, просто-напросто пытается выйти сухим из воды. В конце концов он сам, и уже с самого начала, приучил Мяу ночевать дома…
Ханнес посмотрел на кота с удивлением и даже с некоторой тревогой. Такого еще не случалось, чтобы в то время, когда он, Ханнес, ест, Мяу сидел бы в стороне да еще не обращал бы на него никакого внимания, даже не смотрел бы в его сторону. Похоже, тут одними извинениями не отделаешься. Придется, наверное… Да, если люди с этим свыклись, если задабривание и подкуп превратились, так сказать, в обычное средство общения, то почему бы в таком случае и кошкам…
Он поднялся из-за стола, взял с края тарелки ломоть ветчины и положил на пол перед котом. — Возьми, ну, возьми же! — Кот наклонился, понюхал, поднял голову, посмотрел в пространство, словно обдумывая что-то, взглянул разок на Ханнеса — не в упор и не пытливо или вопросительно, а так, словно бы мимоходом — и лишь после этого вновь склонился над куском ветчины, принялся его грызть.
— Ешь, ешь! — сказал Ханнес.
Ханнес вновь сел за стол, посматривая на Мяу, ест ли тот ветчину.
— Откуда мне было знать, что ты как раз ловишь мышонка, — произнес Ханнес. — Откуда мне было знать, что ты занят именно этим важным делом. Ну, остался без добычи, словно пес без сладкой кости… А, чего уж, признаю — моя вина… Так ведь я пытаюсь ее загладить. Мышей я для тебя ловить не стану, пойду принесу свежей рыбки, — Ханнес поднялся и отнес коту второй ломоть ветчины. Он не стал говорить ему, что так или иначе собирался зайти на рыбпункт, и вовсе не ради Мяу. Ханнеса самого уже два-три дня томило желание поесть свежей рыбы. Но зачем Карле знать об этом!
Когда они оба были уже на дворе, Ханнес вспомнил еще кое о чем (ведь вот, все время в голове держал, а тут вдруг забыл!). Он пошел назад в кухню, налил молока в пустую, специально для этого предназначенную консервную банку из-под килек, отрезал кусок хлеба, намазал его салом и засунул все это под скамейку возле двери.
Было похоже, что Ханнес собирается вернуться домой не так-то скоро.
Ханнес обогнул дом и зашагал прямиком по тропке. Длинные прошлогодние стебли пырея, полевого хвоща и ярутки полевой шелестели под его резиновыми сапогами — другим он помогал заготавливать сено, а траву возле собственного дома не смог, не захотел скосить! Тропка вывела Ханнеса к шоссе, и в конце концов, спустившись под гору, он вышел…
2
…к рыбному пункту и остановился перед дверью желтого вагончика (вагончик был доставлен сюда шефами, строителями мола и пристани, поначалу — для своих работников, чтобы им было где приткнуться, приготовить пищу и поспать; но за время строительства мола и причала шефы с рыбаками побратались, так что в итоге уже и не осталось чужих, все были своими; когда же одни «свои» закончили наконец работу и с тракторами, с бульдозерами и с экскаваторами собрались в обратный путь, то этот старый жилой вагончик просто-напросто оставили другим «своим») — да, Ханнес остановился перед входом в вагончик и прежде, чем нажал дверную ручку, услышал внутри него гул мужских голосов, а точнее, одного голоса, голос этот был знаком Ханнесу, и Ханнес, еще до того, как вошел, знал, что в вагончике находится его сосед Хельдур, — то ли тоже забрел сюда в поисках рыбы, то ли бог знает по какой надобности, то ли просто проводил время. Так что, когда Ханнес отворил дверь и переступил порог, для него вовсе не было открытием, что Хельдур сидит за столом, а если что и было открытием, так скорее присутствие других: Антса и Таави, и Рауля, который, как и Хельдур, был трактористом, — мужчины сидели за столом, хотя на столе не было ни бутылок, ни вообще чего-нибудь; бутылки либо уже были опустошены, либо еще находились на пути из магазина, первое предположение казалось более верным, по всему было видно, что сидели здесь уже долго: помещение наполнял сизый дым, воздух был спертый, так что Ханнес закашлялся, лица у мужчин были красные (правда, причиной этому мог быть и холодный ветер, в особенности у возвратившихся с озера), кроме дыма пахло еще рыбой, дегтем, мазутом, бензином — так что уже по запаху можно было определить, какого сорта мужчины здесь собрались.
— …только тебя тут и не хватало… — произнес Хельдур, не отрываясь от беседы, как бы мимоходом, лишь затем, чтобы дать знать, что Ханнеса приметили и узнали, и продолжал прерванный разговор: —…я сказал: «Какого хрена тебе еще надо, я целый день распахивал этот чертов луг, два раза меня вытаскивал Рауль, два раза я его выволакивал, я потел и копался в грязи, а вечером еще рыбакам пахал под картофель… Надо ж, в конце концов, человеку хоть чуток дух перевести…» Верно ведь, Рауль, я ей так в открытую и сказал, можно ли сказать еще яснее? Неужто мне надо было пойти еще дальше, неужто я должен был сказать и о том, что я три года не отдыхал, ежели в колхозе после того, как ты им накланяешься, и дадут когда выходной, так он оборачивается домашним рабочим днем, а когда ты приходишь домой после работы, тебя ждет еще с десяток дел, и отложить их нельзя… Неужто я должен был так напрямки и сказать ей, что я — вечный раб при работе? — вопрошал Хельдур, обращаясь к Раулю. И Рауль ему ответил — Нет, не должен был, она озлилась бы и того больше, а в ней и так было под завязку ее праведного гнева! — Но Хельдур оставил слова Рауля без всякого внимания и продолжал. — Но даже скажи я ей это, думаете, она перестала бы браниться? Как же, держи карман шире! Бабы уж отроду такие, выбьют тебя, как старый тулуп… Нет у них никакого уважения к человеку, ты с утра до вечера работай и тебе же еще говорят: «Ну что это за работа — сидишь да за руль держишься!» Оно, конечно, сидеть-то я и впрямь сижу, но эта работенка похуже, чем у того, кто беготней занят, при нашем-то сидении нервы без передыха натянуты, как тросы, когда ты трактор напарника вытаскиваешь. Гм! Что по сравнению с этим — выгребать навоз из-под коровьего зада?! Санаторий, а не работа!
Хельдур перевел дух — все, что он успел наговорить, он выложил на одном выдохе. Рауль, умевший в любой ситуации оставаться товарищем, другом и напарником, воспользовался паузой и быстро добавил:
