— Я ж говорил, не посылайте Педру, ему Мелаани раньше чем в четыре не отпустит, по новым правилам, — отозвался Антс.
— Пошли свинью срать, так сам иди подтирать! — выругался Хельдур. — Пойду-ка я, право, заведу свой тракторишко да съезжу поглядеть, где он застрял.
Никто из присутствовавших не обращал больше на Ханнеса внимания, даже не смотрел в его сторону, словно его и не было вовсе.
— Ох-хо, чертова жизнь, как говаривал мой бывший капитан Мяу! — Ханнес счел за лучшее отступить вместе с остатками своего достоинства. — Антс, может, у тебя найдется чуток рыбки, надо бы кошке кинуть, — обратился он к рыбаку.
— Столько-то найдется, — ответил Антс и словно бы нехотя поднялся с места, чтобы пойти к лодке.
Ханнес надел на голову свою серую клетчатую кепку, старую, но еще сохранившую благодаря пуговичке на макушке заграничный шик; (Кто не поленился бы, тот мог бы внутри нее на ободе увидеть яркую марку с надписью «Made in USA». Во время долгих морских рейсов Ханнесу удалось побывать и в Нью-Йорке, кепка была единственным напоминанием об этом городе; Ханнес приметил кепку в витрине одного из магазинчиков на Бродвее и купил за полдоллара, оставшиеся семь с половиной долларов он потратил на жену — тогда он еще верил, что сумеет удержать ее при себе подарками); Ханнес запахнул куртку и вышел из вагончика следом за Антсом.
Таави подождал, пока они отойдут достаточно далеко, и сказал Хельдуру:
— Смотри, как бы Ханнес и впрямь не отбил у тебя жену…
И Хельдур быстро отозвался, так быстро, будто ответ был у него уже давно наготове:
— Ну уж нет… этого не будет!
Уже возле лодки Антс спросил:
— Ты что, хотел для себя рыбы, а про кошку сказал просто так?
— Нет, все же о кошке думал. Но если у тебя есть побольше, так дай и на меня тоже! Разве это дело — я должен смотреть со стороны, как кошка рыбу ест!
Не говоря ни слова, Антс подошел к отсеку в носовой части лодки, откинул крышку, извлек оттуда примерно полукилограммового судака и такой же величины щуку.
— Сколько будет стоить? — поинтересовался Ханнес.
— Ну чего ты спрашиваешь, — ответил Антс чуть ли не сердито. — Бери и будь спокоен. Мне опять твоя помощь понадобится, когда начнется заготовка дров.
— Спасибочко! — поблагодарил Ханнес, засовывая рыбу в рюкзак. Но все же не удержался и добавил:
— У Хельдура, похоже, настроение сегодня хреновое. Похоже, продолжит…
— Так не ты ли ему и подправил настроение, — уколол Антс Ханнеса.
— Выходит, что так, — согласился Ханнес.
На дороге ему никто не встретился, лишь…
3
…возле магазина попался ему кээтеский Ээди.
— Ого, сто лет тебя не видал! — крикнул он Ханнесу. — Как поживаешь?
— Да все работаю, все работаю, — ответил Ханнес.
Ээди снял со спины свой заплечный мешок и положил его на крыльцо магазина; глядя на Ээди, снял свой полупустой рюкзак и Ханнес и положил рядом.
— В совхозе, что ли? — спросил Ээди.
— Нет, не в совхозе. В лесничестве. Был на лесных посадках, а теперь прореживаю.
— Неужто земля в лесу уже оттаяла! — сказал Ээди с удивлением.
— Куда там, местами все еще твердая, хоть топором руби, — уточнил Ханнес. — Но саженцам это не помеха, идут в рост, как ни в чем не бывало. Очень-то тянуть с посадкой нельзя, не то земля высохнет раньше укоренения. Тогда вся работа пойдет насмарку…
В то время как Ханнес объяснял это, Ээди успел извлечь из кармана ватника бутылку и снять с нее пробку.
— Примем-ка помалу лекарства! — Он протянул бутылку Ханнесу. — Я обещался мамуле принести, но приложиться-то можно.
— Раз обещал, так стоит ли? — засомневался Ханнес.
— Прими, прими! — настаивал Ээди. — У меня прокладка в кармане, потом чин чинарем закупорим.
«Если я сейчас выпью, — подумал Ханнес, — то должен буду тоже купить бутылку, как принято среди честных людей. А если я куплю одну бутылку, то запросто может случиться, что потом куплю еще и вторую…»
— Так и быть! — Ханнес протянул руку к бутылке, испытывая в душе злость то ли на себя, то ли на Ээди, то ли еще на кого — даже голос у него стал недовольным.
— Только погоди чуток, пока я в магазин схожу.
— Лады, я подожду! — быстро ответил Ээди с видом заговорщика. Наверное, он понял, что Ханнес — человек честный.
Когда Ханнес вышел из магазина и Ээди увидел его разбухший и отяжелевший рюкзак, он, будто жалеючи, повел такую речь:
— Что это мы посередь дороги стоим, давай-ка лучше пойдем ко мне. Мамуля меня ждет, а станем мы тут заводиться, поди знай, в какую чертову дыру нас в конце концов занесет.
Такое предложение было для Ханнеса несколько неожиданным. Ему и прежде случалось выпивать за компанию с Ээди (или, как говорил Ээди, принимать лекарство), но каждый раз это происходило либо на лоне природы, либо у самого Ханнеса, либо еще где-нибудь, но в доме у Ээди он еще не бывал.
«Отыди от меня, сатана!» — сказал, нет, подумал Ханнес. Но сразу же внутренне усмехнулся своей мысли: если сатана и впрямь лицом и деяниями похож на Ээди, то он не более чем жалкий мужичонка, тощий и щуплый. Единственное, что в данном случае подошло бы князю тьмы, так это голос Ээди — резкий, надтреснутый бас.
— Так и быть, если только твоя мамуля не рассердится….
— Она рада, когда гости приходят.
Мужчины без лишних слов отправились в путь — назад по той же дороге, откуда Ханнес только что пришел. Вначале шагали по песку через государственный лес, потом через поле, правда, уже вспаханное и засеянное, но все еще белесо-коричневое, без единого зеленого росточка. Затем они свернули в кээтеский бор, где в прежние времена жена Александера Кээте, образованная городская госпожа по имени Ильдекаарт, совершала вечерние прогулки, обутая в высокие желтые сапожки, с плеткой для верховой езды в руках. Да, с той поры прошло добрых сорок лет, да еще и с хвостиком… Теперь же этой дорогой шагали двое мужчин, вид у них был более чем будничный, и ни один из них не знал ничего толком ни о кээтеской Ильдекаарт, ни о ее желтых сапожках, а если что и знал, то лишь понаслышке. Они не заметили даже и того, что прошли через кээтеский заливной луг, прежде чем выйти к кээтескому дому, крыша которого виднелась между старыми липами (липы тоже были еще голые, они словно бы ждали приказа, чтобы разом, за одну ночь высунуть из почек зеленые язычки листочков); в отведенном под ригу конце дома и проживал Ээди со своей семьей.
По дороге Ханнес и Ээди поговорили о том, о сем, но все о своих собственных, а не о кээтеских делах (да и что за дела еще могли быть здесь у Кээте, если осенью сорок четвертого он отбыл, прихватив с собою Ильдекаарт и белую лошадь по кличке Тилу, а в придачу и охотничье ружье на всякий случай, — отбыл перво-наперво в Пярну, затем в Германию, затем в Америку, где он теперь и проживал).
Если Ээди нужны прутья для метел, сказал Ханнес, то пусть приходит за ними — в молодом лесочке за горой Мейеримяэ наберется несколько возов. Ээди ответил, что да, он возьмет, хотя совхоз и платит за метлу на две копейки меньше, чем давали в колхозе, но вязать все же можно…
Когда мужчины, доверительно беседуя, подошли наконец к кээтеской риге, Ханнес остановился и сказал:
— Чего мы эту наполовину выпитую бутылку будем вносить в дом, вытащу-ка я лучше целую.
— Вообще-то мамуля ворчать уже не станет… Ну да пусть будет так…
И приятели — Ханнес впереди, Ээди позади — вошли в кээтескую кухню.
— Видишь, мамуля, я сказал, что скоро вернусь, разве обманул? Да еще и гостя привел! — обратился Ээди к жене.
Низкорослая смуглая Альвийне — она хлопотала возле плиты, варила картошку свинье — подняла голову, и по ее лицу пробежала тень улыбки — похоже, она ничего не имела против гостя. (Правда, вскоре Ханнес заметил, что женщина была возбуждена, словно кого-то или чего-то ждала, а несколько позже он и узнал, что именно ждала Альвийне.) Мужчины присели на край скамейки возле кухонного стола, окутанные запахом варящейся свиной картошки, которым с незапамятных времен, с тех самых пор, как в Эстонии начали выращивать картофель и держать свиней, были пропитаны хуторские кухни — их бревенчатые стены, закопченные потолки, половые доски… во всяком случае, так обстояло дело здесь, в деревне Коорукесте, где не было хуторов с черными, предназначенными специально для надобностей скота, кухнями; даже тут, в доме Кээте (настоящее название хутора — Татрик), хотя здешний хозяин когда-то и славился по всей волости своими девяноста гектарами угодий, из которых тридцать было чистой пашни, — даже здесь картошку для свиней варили в большом котле все на той же кухонной плите, на той самой плите, возле которой теперь хлопотала Альвийне, время от времени с беспокойством поглядывая на стол, где красовалась бутылка «Экстры». Ханнес истолковал беспокойство Альвийне по своему разумению, он взял со стола бутылку, вначале в правую руку, затем в левую, сковырнул задеревеневшими от работы большим и указательным пальцами жестяной язычок пробки, сорвал ее с бутылки и огляделся, во что бы налить. На лоне природы дозволительно, и даже предпочтительнее, с бульканьем пить из горлышка бутылки, но если ты вежливенько сидишь в кухне и в обществе дамы, то это не годится. Альвийне заметила взгляд Ханнеса, прошла к кухонному буфету, отыскала там чайный стакан и с видимым сомнением поставила его на стол.
