Сегодня я училась доставать стилет из рукава одним движением, до ударов мы так и не дошли. К моему изумлению, ни на какие скрытые пружины трехгранник не крепился, что бы эффектно в нужный момент выскочить. Все надо делать самой. И крепить, и сдергивать, и бить. На все про все секунда. На деле выходило жалко.
— Что с рукой? — спросил дядька, потирая обширную лысину.
— Ничего, — сказала я, собираясь повторить упражнение.
— Думаешь, не отличу травму от неловкости?
— Потянула, — соврала я.
— Тогда урок закончен и, пока иголку с ниткой держать не сможешь, не приходи. — Он взял тренировочный стилет и пошел к выходу.
Я хотела было крикнуть, что и так могу, но передумала, потому как он бы потребовал доказать, но рука болела, а после упражнений особенно.
О Пашке я вспомнила как раз через три ночи, проведенные в темных подвалах снов. От подруги не было ни слуху ни духу. Она и раньше могла пропасть на долгий срок, но в этот раз на душе скребли кошки, не верилось, что она сдалась, сидит дома и, как примерная домохозяйка, высиживает яйцо.
Бабка косилась с подозрением, темные круги у меня под глазами ей не нравились. Мне, собственно, тоже. Спать Марья Николаевна сегодня ушла рано, может, надеялась, что я последую ее примеру, а может, что более соответствовало звуку включенного телевизора, торопилась на очередную серию «Доктора Хауса». На сериал она подсела сразу, как увидела личный телевизор и получила в цепкие лапки пульт. У нее что ли насчет руки проконсультироваться?
Ввиду моих регулярных посещений подземелий спать не хотелось совершенно. Это плюс легкое беспокойство, и я решилась на ночную прогулку по селу. Вторую на моей памяти, но в этот раз к явиди, а не куда глаза глядят.
Я жила на юго-западе Юкова, на окраине. За моим участком поднимался кустарник с человеческий рост, постепенно перемешиваясь с деревьями, подлесок переходил в лес, а потом в ЛЕС, темный, густой и наверняка непроходимый, мало кто проверял, так как шел он не по стежке, а вдоль нее. Легко пропустить момент, когда овраги, заваленные буреломом, и стволы в два обхвата укутывались туманом, в котором мелькали неясные тени, и темный лес становился ЛЕСОМ безвременья.
Пашка жила ближе к центру с западной стороны. Семь-десять минут неторопливого прогулочного шага, Юково не очень великое село, но и не деревушка в три дома. Темнота улиц после тьмы подземелья меня не пугала. Силуэты домов, светящиеся окна, ветер, шевелящий ветвями деревьев и скидывающий целые кипы снега на землю. Наши редко охотились дома, но «редко» не значило «никогда», да попугать они любили.
Явиди не было дома. Ни огонька, ни звука и запертая дверь, она-то и поставила меня в тупик. В нашей тили-мили-тряндии с замками обходятся просто, их не замечают, особенно если чуют, что хозяин дома. Вывод? Пашки нет. Где она? Не в поисковом штабе, явидь не из тех, кто проглатывает гордость. Значит, ищет Константина одна. Где? Где угодно. Но проверить из всех мест я могу только одно. Если вспомнить, с какой настойчивостью она рвалась в старый дом, логично предположить, что в настоящий она уже успела заглянуть, но все-таки… я бы на ее месте вернулась, в безумной надежде заметить то, что могла пропустить в спешке первых поисков.
Святые, вы смеетесь надо мной? Опять к дому целителя? Выбора собственно нет, разве что забыть про явидь, вернуться домой и лечь спать. Как-то не хочется. Какими словами я ругала себя! Ругалась и шла. Легкая прогулка пробудила неприятные воспоминания.
Дом нашего экспериментатора, как и ожидалось, был полностью освещен. Надеюсь, подвал пуст, такого дежавю моя совесть не выдержит. Я поднялась на крыльцо, до последнего надеясь, что выглянет Ефим и предельно учтиво попросит удалиться или Семеныч сделает то же самое, но далеко от учтивости. Дверь была приоткрыта, доски крыльца перерезала тонкая полоса света. Никто не вышел.
Я задержала дыхание и вошла. Место, где я хотела бы побывать меньше всего, за некоторым исключением вроде Серой цитадели, Дивного городища или жертвенного алтаря. Прихожая, расширяющийся в большую комнату коридор, несколько дверей в разные стороны — все открыты. Мешанина из вещей, посуды, бумаг и одежды на полу. Именно такой обыск порадовал бы мою бабку, в лучших традициях КГБ.
— Ау, — крикнула я.
Тишина.
Кухня. Спальня. Кабинет. Я остановилась на пороге. Стол завален пластиковыми папками, пол — бумагой, гудел включенный компьютер. Большая часть книг сброшена с полок. Тонкие и толстые, большие и маленькие, потрепанные и новые валялись вперемешку. Я скользнула взглядом по развалу, повернулась, чтобы уйти, как делала это в остальных комнатах, и остановилась. Посмотрела снова. На открытой странице одной из книг темнел знак из подземелья. «Знак рода!» — прокричал голос в голове. Я стащила перчатки и подняла книжку. Средней толщины карманного формата в темном кожаном переплете, тонкие страницы, черно-белые рисунки с правой стороны текста и четкая угловатая инопись. Я не знаю ни слова этого старого, как мир, мертвого языка.
Знаки были разными. Каждый заключен в круг и подписан. Если предположить, что этот горизонтальный интеграл — знак черных целителей, значит, и остальные символизируют какой-то род. Я захлопнула книгу.
— Надеюсь, вы не будете возражать? — спросила я в пустоту, пряча перчатки в карманы, — и не превратите меня в лягушку.
Я сунула томик под мышку и еще раз оглядела кабинет. Не помешал бы и словарь, но поиски его в этом бардаке могут занять ночь, а то и больше, к тому же я знаю, где его можно достать, вернее, попросить.
Никогда раньше я не испытывала проблем с языком в нашей тили-мили-тряндии. Исторически сложилось, что язык стежки всегда соответствовал той области, стране, в глубине которой она находилась. Россия очень большая страна, и переходов на ней раскидано огромное количество, так что ничего удивительного, что официальным языком Северных пределов стал русский. Для семидесяти процентов поселений под властью Седого этот язык родной, остальные тридцать либо учили инопись, единственный язык этого мира, дошедший до наших дней либо пользовались on-lain-переводчиками, либо не испытывали тяги к путешествиям. Но нечисть живет долго, очень долго, и так или иначе русским владели все, хотя бы отдельными фразами. На нем заказывались и издавались книги, печатались новости, велась переписка в чатах, отписывались в блогах любители выставлять личную жизнь напоказ, впрочем, на сайте вы в любой момент могли перейти на любой другой.
Более универсальным языком, чем русский, в северных пределах была инопись. Очень сложный язык, в котором каждое слово в зависимости от соседнего могло иметь два или три значения. На нем написаны книги, сохранившихся с прежних эпох, у которых вместо страниц настолько тонко выделанная кожа, что рвется под пальцами. Сейчас забытым языком пользуются редко, либо отдавая дань традиции, либо если при переводе написанное утрачивает смысл и силу. Есть книги, которые не переводят и вообще не открывают.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
