"До конца военной кампании 1917 г. оставалось уже не так долго. Общесоюзническая задача нашего фронта уже выполнена. Ленин в бегах (и его никто не ищет — А.А.); Советы отошли на задний план национальной жизни. Власть государственная окрепла. До Учредительного Собрания осталось только три месяца… Все это было совершенно очевидно…"
Увы, это не было очевидно. Как раз все было наоборот. Зыбкая власть Керенского держалась на тонкой ниточке, которая оборвется, как только Советы окажутся в руках большевиков и левых эсеров (что и хотел предупредить русский генералитет). Трагическое недоразумение происходит, когда Керенский наиболее выдающимся вождям этого генералитета, выходцам из простого народа — Корнилову, Алексееву, Деникину — непростительным образом приписывает, как и большевики, абсолютно чуждые им намерения — реставрацию старого режима. Керенский писал, что в основе выступления Корнилова лежала идея правых групп и классов: "Затевалась борьба не с теми или иными эксцессами" революции или с "безволием правительства Керенского", а с революцией как таковой, с новым порядком вещей. Конспиративная работа… подлинных реакционеров — заговорщиков мало известна”. Керенский приписывает Корнилову тот самый план, который с поразительной скрупулезностью осуществит через два месяца сам Ленин. В самом деле, сравните мнимый план Корнилова в трактовке Керенского с реальным планом захвата власти Ленина в октябре 1917 года. Керенский писал:
"Обстановка большевистского июльского восстания показала руководителям (корниловского) заговора:
1) слабость раздираемых внутренней борьбой Советов, 2) неустойчивость анархически настроенных "революционных полков" Петроградского гарнизона, и, наконец, 3) те нечаянные возможности, которые открываются перед предприимчивым, смелым дерзающим меньшинством. Тайно, по-большевистски (!) подготовить захват стратегических пунктов в Петрограде (правительственных зданий, телефонов, почты, самих Советов и т. д.); насытить столицу верными отрядами своих людей, подготовить агитацией в "своей" печати общественное мнение, и затем в удобный момент совершить быструю хирургическую операцию на верхах власти. Таков был внушенный июльским опытом деловой план переворота для достижения военной диктатуры".
К сожалению, как реставраторские амбиции, так и этот план существовал только в воображении Керенского. Керенский даже не замечает, что он противоречит самому себе, когда приводит "исповедь" самого Корнилова в беседе с Деникиным. Деникину, назначенному командующим юго-западным фронтом, Корнилов, после одного совещания в Ставке, сообщил:
"Ко мне на фронт приезжал Н. Он все носится со своей идеей переворота и возведения на трон Великого князя Дмитрия Павловича; что-то организует и предлагает совместную работу. Я ему заявил, что ни на какую авантюру с Романовым не пойду. В правительстве сами понимают, что совершенно бессильны что-либо сделать. Они предлагают мне войти в состав правительства. Но нет: эти господа слишком связаны с Советами и ни на что решиться не могут. Я им говорю: предоставьте мне власть. Тогда я поведу борьбу. Нам нужно довести страну до Учредительного собрания, а там пусть делают, что хотят: я устранюсь и ничему препятствовать не буду" (А.Деникин, "Очерки русской смуты", т.1, выпуск 2, стр.97).
Вот таков был "реставратор” и "заговорщик" генерал Корнилов, который, по свидельству многих участников событий, направил в Петроград с согласия самого Керенского (если даже не по его просьбе), третий конный корпус во главе с генералом Крымовым, чтобы свергнуть не власть Керенского, а власть Советов. Керенский пишет, что помнит ночь начала движения корпуса Крымова на Петроград — 28 августа, когда он один остался в Зимнем дворце, ибо как министры, так и общественные деятели "предпочитали, на всякий случай, быть подальше от "обреченного" места, но в ту же ночь пришли к нему и руководители ВЦИК Советов с предложением создать чисто социалистическое правительство, "включая и отрезвевших под отдаленный топот конницы Крымова большевиков… спасти страну, взяв в свои руки власть… без буржуазии". Керенский, правда, отказался составить "однородное социалистическое правительство", включая сюда и "отрезвевших большевиков", но тут же обратился через Советы к большевикам: помочь ему подавить Корнилова и разложить конный корпус, куда входили казачья дивизия и "туземная дивизия" (эту дивизию, состоящую из горцев Северного Кавказа, в русской печати называли "дикой дивизией"). Большевики не остались в долгу. Они послали в казачью дивизию своих опытных партийных агитаторов из казаков, а в "туземную дивизию" седобородых мулл и шейхов, чтобы объяснить северокавказцам, что они поедут в полном вооружении к себе домой, к семьям, если сорвут поход Корнилова на столицу. Теперь предоставим слово Троцкому:
"В дни Корниловского похода на столицу… все понимали, что если Корнилов вступит в город, то первым делом зарежет арестованных Керенским большевиков. ЦИК опасался, кроме того, налета на тюрьму белогвардейских элементов… Для охраны "Крестов" прислан был большой военный отряд. Он оказался, разумеется, не "демократическим", а большевистским и готов был в любую минуту освободить нас. Но такой акт был бы сигналом к немедленному восстанию, а для него еще не наступил час. Тем временем правительство само начало освобождать нас — по той же причине, по которой позвало большевиков — матросов для охраны Зимнего дворца (то-есть Временного правительства — А.А.). Прямо из "Крестов" я отправился в недавно созданный комитет по обороне революции, где заседал с теми самыми господами, которые посадили меня в тюрьму, как гогенцоллернского агента, и еще не успели снять с меня обвинения. Народники и меньшевики, признаюсь чистосердечно, одним видом своим вызывали пожелание, чтобы Корнилов взял их за шиворот и потряс ими в воздухе… Большевики впряглись в оборону и везде были на первом месте… Снова обнаружилось, что за Керенским и компанией нет никаких самостоятельных сил. Та армия, которая поднялась против Корнилова, была будущей армией октябрьского переворота" ("Моя жизнь", ч. П, стр.39).
В заключение Троцкий констатирует факт, что в панике от Корнилова и Крымова Керенский по существу попал в плен Ленина и Троцкого. Он пишет:
"Мы использовали опасность, чтобы вооружить рабочих… Но Корнилов не пришел. Революционный подъем масс так могуществен, что корниловский мятеж просто растаял, испарился. Но не бесследно. Он пошел целиком на пользу большевиков” (там же, стр.39–40).
Как это случилось, что большевики как один, стали на защиту режима Керенского, который загнал в подполье Ленина и Зиновьева, а их ближайших соратников посадил в тюрьму? Тут безошибочно сработал ленинский стратегический ум. Об этом потом, но теперь спросим себя, какая же была действительная цель Корнилова?
Корнилов хотел, руководствуясь вполне естественным для людей его образа мыслей патриотическим чувством, предупредить гибель национально-исторической России. Что Корнилов и его сторонники были не карьеристы, жаждущие власти, а русские патриоты, желающие счастья собственному народу, свидетельствует и сам Керенский, когда пишет:
"Корнилов всю свою жизнь оставался по своим вкусам и привычкам человеком простым из народа. В нем ничего не было от человека петербургского, дворянско-аристократического круга. Кстати, все три главных военных героя "белого движения” — Корнилов, Алексеев, Деникин — все они пришли с низов и пробились на вершину военной иерархии собственным горбом… Все трое к привилегированной гвардейской среде относились очень отрицательно. Все трое блестяще кончили Академию Генерального штаба”.
Керенский подчеркивает, что ни Корнилову, ни его соратникам не может отказать в "мужественности и боевом русском патриотизме". В чем же тогда состоял их "заговор"? Это был заговор против Ленина и Троцкого, а не против Керенского и Чернова, заговор против тирании за демократию. Это был заговор против будущего Чека и его "Красного террора", против "военного коммунизма" и концлагерей, наконец, заговор против чудовища, которое будет жить в веках в памяти народов — заговор против сталинщины.
Обратимся теперь к тактике и стратегии Ленина в период корниловского похода. После июльских дней Ленин повелительно указывал своей партии и ее ЦК, что отныне недопустимы любые прямые или косвенные контакты с партиями меньшевиков, эсеров и их общественными организациями для каких-либо совместных политических акций. В статье "Слухи о заговоре" (речь шла о готовящемся выступлении генерала Корнилова) Ленин писал: "Ясное сознание массами предательства меньшевиков и эсеров, полный разрыв с ними, такой же бойкот их всяким революционным пролетарием". Зная, что ЦК и МК уже вступили в блок в Москве (там был создан Временный революционный комитет с участием меньшевиков, эсеров и большевиков), Ленин протестовал против этого. (ЦК без ведома Ленина также направил в состав "Информационного бюро" ЦИК Советов своих представителей — членов ЦК Свердлова и Дзержинского). Ленин потребовал, чтобы эти члены ЦК немедленно были отозваны и отстранены от работы до нового съезда партии. Однако, когда предполагаемое выступление Корнилова стало фактом, Ленин резко меняет собственную тактику, подчинив ее интересам своей общеизвестной стратегии захвата власти. В "Происхождении партократии" я назвал политику Ленина этого периода "шедевром тактического искусства". Так оно и было. Ленин наметанным глазом революционного стратега увидел в акции Корнилова свои собственные шансы: организовать против похода Корнилова на Петроград такой мощный контрпоход, который сметет не только Корнилова, но и самого Керенского. Велики были эмоциональные препятствия к такому резкому повороту — большевистские лиде-
