Все это так и было. Троцкий и Луначарский были первыми и наиболее яркими помощниками Ленина в подготовке всех трех заговоров — июньского, июльского и октябрьского, а членам своего ЦК, бывшим противникам "Апрельских тезисов", Ленин доверял менее ответственные роли, видя, как они без всякого энтузиазма впряглись в его тележку, которую Ленин, опираясь не на свой ЦК, а на Троцкого и его "межрайонцев" превратил в локомотив будущей Октябрьской революции. Достаточно назвать только несколько имен интеллектуалов, активных руководителей Октября из "межрайонцев", чтобы оценить их вклад в дело Ленина: Троцкий, Луначарский, Урицкий, Мануильский, Володарский, Иоффе, Юренев, Антонов-Овсеенко и десятки других. Каждый из них не только яркая личность, но и цельное понятие в русском социалистическом движении, тогда как, например, о существовании Сталина мало кто знал в широкой партийной массе. Ближайшие соратники Ленина — Зиновьев и Каменев вообще были против всей заговорщической стратегии Ленина и Троцкого. 3 июля 1917 г. в ЦК у Ленина происходило совещание с участием избранных лиц (в числе которых были Троцкий и Луначарский), посвященное закрытым директивам для непосредственных предводителей выступления 4 июля. Ленин был настолько скрытен в оглашении стратегической цели выступления 4 июля, — а именно перевести демонстрацию в восстание для свержения правительства, захватив сначала власть над Советами, Центральным и Петроградским, с тем, чтобы легче было свергнуть само правительство, — что этого плана Ленина не знал даже и самый узкий круг. Это видно даже из того, что Троцкий высказался за то, чтобы солдаты и рабочие вышли на демонстрацию без оружия, раз демонстрация "мирная". Каменев доказывал, что для демонстрации сейчас не подходящее время, надо ограничиться митингами на заводах, фабриках и в казармах. Но Ленину нужна была демонстрация "мирная", но обязательно вооруженная. Поэтому он предложил редакции "Правды" и работникам большевистского штаба, чтобы те на вопросы из казарм, выйти ли им на демонстрацию с оружием в руках, ответили уклончиво. Это задание Ленина, по свидетельству члена редколлегии "Правды" Демьяна Бедного, Сталин, например, выполнял более изобретательно: на запросы из казарм, выйти ли солдатам на демонстрацию с оружием, Сталин неизменно повторял одно и то же: "Это вам виднее, мы, журналисты, свое оружие — карандаш — всегда носим с собой". Однако активисты партии в казармах открыто требовали, чтобы солдаты на демонстрацию вышли вооруженными. План Ленина видимо был тот же, что и во время июньского заговора: солдаты и рабочие окружают Таврический дворец, требуя, чтобы социалистические министры — Керенский, Чернов. Церетели и Скобелев — выходили к ним выслушать требования демонстрантов и, независимо от их ответов, арестовывают их тут же. Вот тогда кадетские министры сами разбегутся, а Ленин объявит, что требование народа исполнено: "Вся власть Советам!" Новое правительство будет не однопартийное, а коалиционное из большевиков во главе с Лениным и из "межрайонцев" во главе с Троцким. Косвенное подтверждение такого замысла Ленина мы находим во многих воспоминаниях современников и участников июльских событий. Вот как развивались эти события в изложении Суханова, когда вооруженные солдаты из Кронштадта, запасной полк из Красного Села и пулеметный полк из Петроградского гарнизона тесным кольцом окружили Таврический дворец:
"Во вторник, 4 июля, я вышел на улицу около И часов. При первом же взгляде вокруг было ясно, что беспорядки возобновились. Повсюду собирались кучки людей. Половина магазинов закрыта. Трамваи не ходят. Чувствовалось большое возбуждение — с колоритом озлобления, но отнюдь не энтузиазма. Разве это только и отличало 4 июля от 28 февраля во внешнем облике Петрограда. В группах людей что-то говорили о кронштадтцах. Я спешил в Таврический дворец. Чем ближе к нему, тем больше народа… Масса вооруженных солдат… В сквере так густо, что трудно пройти… Броневики возвышаются над толпами. В залах совершенно та же самая картина, что и в первые дни революции. Страшная духота. Окна открыты и в них лезут вооруженные солдаты. Я не без труда пробираюсь к комнатам ЦИК. В зале много народа… Луначарский с кем-то горячо спорил… он бросил мне, не здороваясь, сердитые слова: Я только что привел из Кронштадта 20 тысяч совершенно мирного населения… Я, в свою очередь, широко раскрыл глаза: Да? Совершенно мирного? Кронштадтцы, несомненно, были главной ставкой партии Ленина и главным решающим фактором в его глазах… В часы ночных колебаний Кронштадт стал единственным козырем тех членов большевистского ЦК, которые отстаивали восстание… Это "мирное население” в двадцать тысяч человек с оружием и со своим оркестром направилось к дому Кшесинской… Кронштадтцев вели известные большевики Рошаль (этот старый большевик был специально откомандирован ЦК в Кронштадт — А.А.) и Раскольников. И они привели их к Ленину. Шансы восстания и переворота вновь поднялись чрезвычайно высоко… Сейчас была возможность произвести желанный переворот".
Однако, в виду колебания большинства ЦК и неуверенности, как себя поведет советское большинство, на чьей стороне будет Петроградский гарнизон, Ленин и сам начал сомневаться в реальности своего плана, но еще не сдался. Это сказалось как раз в тот решающий момент, когда согласно первоначальному замыслу Ленина кронштадтцы приступили к арестам министров-социалистов. Вот как описывает Суханов арест первого социалистического министра земледелия эсера Чернова, за которым должны были последовать, вероятно, аресты и других министров-социалистов:
"Моя старая знакомая эсерка, бледная и потрясенная до крайности: — Идите скорее… Чернов арестован… Кронштадтцы… Вот тут во дворе… Надо скорее, скорее… Его могут убить!… Я бросился к выходу. И тут же увидел Раскольникова… Я взял его за руку, объясняя в чем дело… Раскольников (на требование освободить Чернова) подавал двусмысленные реплики… Чхеидзе предложил Каменеву, Мартову, Луначарскому и Троцкому поспешить на выручку Чернова… Где были другие, я не знаю, но Троцкий поспел вовремя".
Остальное рассказывают Троцкий и Раскольников. Вот выдержки из "Моей жизни” Троцкого:
"Весть об аресте Чернова и грозящей ему расправе проникла во дворец…"
Дальше я предоставляю слово Раскольникову, лейтенанту Балтийского флота, приведшему на демонстрацию крондпггадтских матросов:
'Трудно сказать, сколько времени продолжалось бы бурливое волнение массы, если бы делу не помог тов. Троцкий. Он сделал резкий прыжок на передний кузов автомобиля (в который посадили Чернова) и широким энергичным взмахом руки подал сигнал к молчанию… Водворилась мертвая тишина. Громким, отчетливым металлическим голосом Лев Давыдович произнес речь и закончил ее вопросом: "Кто за насилие над Черновым, пусть поднимет руку… — никто даже не приоткрыл рта — гражданин Чернов, вы свободны, — торжественно произнес Троцкий".
Тех матросов, которые искали в залах Таврического дворца меньшевистских министров Церетели и Скобелева и эсеровского министра Керенского вернули обратно. Только потому, что приказ Ленина Раскольникову был двусмысленным, а приказ Троцкого освободить Чернова Раскольников, по всей вероятности, ошибочно оценил, как исходящий от Ленина, июльский заговор Ленина сорвался. В июльской демонстрации большевиков, как и в предыдущей июньской демонстрации, участвовало по советским данным около 500.000 человек. Небольшевистские источники считают эту цифру преувеличенной.
Это было в последний раз, когда "революционная демократия" проявила какую-то волю к жизни и мужество в отпоре заговорщикам Ленина. Ничего подобного она не проявит, когда эти же заговорщики через месяца три-четыре с ледяным хладнокровием толкнут Россию в пучину чудовищных бедствий, из которой она не может выкарабкаться до сих пор.
Единственная причина, почему Ленин и его партия отважились на новый заговор, заключалась в том, что, объявив приказ об аресте Ленина и Зиновьева и арестовав некоторых его соратников (Троцкого, Луначарского, Каменева, Крыленко, Раскольникова, Коллонтай), которых, конечно, очень скоро освободили, Временное правительство и ЦИК Советов не осмелились судить заговорщиков. Напрасно Ленин считал, что правительство и Советы додумаются до таких радикальных мер, как роспуск партии и физическая расправа над ее вождями. Вот свидетельство Троцкого: "5 июля утром я виделся с Лениным. Наступление масс уже было отбито. "Они теперь нас перестреляют, — говорил Ленин, — самый подходящий момент для них". Но Ленин переоценил противника… — не его злобу, а его решимость и способность к действию". Ленин довольно скоро убедился, что имеет дело с политическими дилетантами, оказавшимися по случайному стечению обстоятельств на гребне революционной волны. Сам Ленин из своего поражения вывел ценную для партии доктрину о восстании, как о "науке и искусстве", когда писал:
