Я растерянно молчала… Я особо не обращала внимания на землю, если не было ярких вспышек боли от умирающей любви, или погибших влюбленных. Медленное угасание от болезней растянуто во времени и не так бьет по чувствам. Я медленно опустила голову в задумчивости и обратилась к информационному банку. Да. Он прав. Слезы навернулись у меня на глаза.
— Значит все бесполезно? — прошептала я, — то, что я прихожу к тебе, мы работаем вместе, я вставляю тебе палки в колеса, точнее пытаюсь… Все это пустое?
— Дорогая моя Любовь, — Грант оказался вдруг так близко, что я даже немного испугалась. Присев на корточки рядом с креслом он положил обе ладони на подлокотники, полностью окружив собой, — я тебе сразу сказал, еще год назад, что ничего из твоей затеи не выйдет. Я согласился с твоими дурацкими требованиями только потому, что хотел видеть тебя рядом.
Я подняла на него красные глаза и уткнулась в бездонные серые провалы, прожигающие насквозь.
— Я сделаю все, что ты хочешь, — горячо прошептал мужчина, наклоняясь ближе, — все что угодно, чтобы видеть тебя рядом… — и хрипло добавил, — Ты всецело владеешь мной и я без ума от тебя…
Я еще была в расстроенных чувствах, дезориентирована от недавних неприятных открытий, от своей глупости и недалекости, поэтому молча сидела и всхлипывала. Грант почти нежно дотронулся пальцем до щеки, стирая слезинки.
— Моя Любовь, — шептал он, — ну что мне с тобой делать? — Он сел на ковер и обхватил мои ноги, положив голову на колени. Мои руки непроизвольно, как будто живя собственной жизнью, потянулись к нему, и зарылась в волосы. Он ласково гладил пальцами мои лодыжки, проводил горячей ладонью по икрам, а я перебирала длинные густые пряди, наслаждаясь почти земным, забытым ощущением покоя, доверия, почти семейной идиллии.
Мысли вяло шевелились в голове. Ни хотелось, ни о чем думать, планировать, ссориться, бороться… Хотелось просто сидеть рядом с мужчиной и гладить его по волосам.
Так мы и сидели, почти до самого вечера.
* * *
Аманда заявилась ко мне на следующий день.
— Ну что, тебя можно поздравить? — воскликнула она с порога.
— С чем? — обернулась я на возглас, отвлекаясь от кормежки Рыжика с Ночкой.
— Ну как же! Я вчера почувствовала такой всплеск чувств… И нежность, и страсть, и ласка… Подумала, что вы, наконец, с Грантом.
— Нет, — резко прервала я Аманду, — ничего не было… Я просто расстроилась, он меня успокаивал.
— Люба! Ну, ты даешь, — Аманда плюхнулась на кушетку, — вы уже больше года тесно общаетесь, это помимо наших обычных еженедельных встреч, и ты до сих пор не залезла к нему в постель? Ты меня пугаешь, дорогая.
— Иногда я сама себя пугаюсь, — вдруг рассмеялась я… И тут же перед глазами возникло мужественное красивое лицо человека, который стал мне за это время… Небезразличным? Чувственные губы, которыми я брежу, как только закрою глаза. Запах, преследующий меня дома, в своем родном замке. Я испуганно дернулась. «Мамочки» — прошептала мысленно. «Я пропала».
В следующую субботу я не пошла к Гранту. Зачем? Я поняла, что он был прав — я никудышный стратег, ничего из моей идеи о всеобщем мире не вышло. Как он сказал год назад «Чем меньше меня будет на Земле, тем больше будет Альфреда и Анжелики. Люди все-равно будут умирать». Он был прав, как это не прискорбно.
А через пять минут после моего предполагаемого по времени посещения, Грант заявился в мой замок.
— Струсила? — заявил он с порога.
— Нет, — холодно ответила я, — просто какой в этом смысл теперь?
— Смысл в борьбе, — отрезал Грант, — смысл пытаться, а не сидеть и смотреть на застывшие картины великих мастеров… — я дернулась от жестких слов, — смысл проигрывать и выигрывать, смысл что-то делать, а не стенать и говорить «У меня все-равно ничего не получиться».
— Ну, ведь у меня действительно ничего не получилось! — крикнула я.
— Значит, нужно будет попробовать другую стратегию, — ответил Грант, — думай, борись, планируй.
— Не хочу я ничего пробовать, — вздохнула я, — я не умею бороться.
— Значит, сложишь лапки и позволишь мне творить что угодно на Земле? Военные конфликты? Офисные войны? Религиозные распри? — мне показалось или меня подстрекают?
— Ты жестокий, — я сузила глаза и нахмурила брови, — ты говоришь то, что не хочется слышать.
— Я не жестокий, — мужчина фыркнул и сложил руки на груди, — я справедливый.
Мне вдруг захотелось его уязвить. Сделать больно, как больно сейчас мне. Сказать что-нибудь обидное, грубое, оскорбительное. Уязвить, ударить. Я зло рассмеялась.
— Какая же была справедливость в том, чтобы убивать невинных женщин? Я помню, как ты приказал расстрелять двух молодых девушек. Этот сон я никогда не забуду. Они плакали. Ты зверь! — мужчина нахмурился, вспоминая.
— Ты наивная, как ребенок, — саркастически произнес он, — ты увидела краткое мгновение сна и сделала такие далеко идущие «правильные», — он особо ехидно подчеркнул это слово, — выводы.
— А какие еще я выводы должна была сделать? — не отступала я.
— Эти две невинные, по твоим словам, девушки, — сжал руки в кулаки Грант, успокаиваясь, — под видом шлюх пробрались в наш военный лагерь и убили в общей сложности около пятидесяти человек, сначала в постелях, потом подсыпав яд в ужин. Я в тот вечер не ел из общего котла, ужинал в городе, а когда вернулся в лагерь — больше сотни человек кричали от диких болей в животе. Более сорока из них не выжили, остальные остались инвалидами. Я собственноручно догнал шпионок уже на границе страны и привез казнить в лагерь, перед всеми… — Грант помолчал. Я не смела поднять глаза, мне было так стыдно за свои поспешные выводы, и в большинстве случаев не правильные.
— Да, Любовь… Я считаю, если женщина идет воевать наравне с мужчинами, она перестает быть женщиной. И должна отвечать по всей строгости военного времени, как солдат. У тебя же тоже в больнице не было мужчин и женщин. Все были пациентами.
Я попыталась улыбнуться и развеять тягостную атмосферу.
— Это другое… Не сравнивай… И, — я тронула его за рукав, — прости меня… Я сказала, не подумав. Ты, действительно справедлив и честен. Ты же борьба в чистом виде, — хмыкнула я, вспомнив слова Посланника.
Грант медленно повернулся ко мне и бережно взял за руку, как будто боясь спугнуть.
— Люба, — осторожно начал он, — Я всегда говорю то, что чувствую… И больше всего на свете сейчас я хочу…
— Нет! — крикнула я испуганно, прервав мужчину, — я ничего не хочу слышать…
Мне вдруг стало страшно. Не хотелось разрушать почти дружескую атмосферу, установившуюся между нами. Я стояла на распутье с одной стороны — моя застарелая ненависть, уже почти непонятная для меня и истлевшая от старости. С другой — все возрастающее чувство невольного уважения и симпатии к Гранту…
