Отпирая входную дверь дома Соларов, Эстер почувствовала в нем странность. Было утро, все еще темно, но свечи не горели, а лампы излучали тусклый свет. В окна пробивались солнечные лучи, но их было недостаточно, чтобы разогнать тени, сгустившиеся в углах комнаты. Эстер открыла дверь в подвал, спустилась вниз, однако там ее также встретила темнота. Ни мигающих гирлянд. Ни рождественских гимнов на повторе. Из тьмы ей улыбалась дюжина ее собственных изображений с фотографий, вынуждавших вновь поверить в существование призраков.
Питер сейчас находился в больнице, проходил начальные этапы реабилитации после инсульта. И без него дом лишился удерживавших его корней. Потерял свой якорь. Казалось, стоит только подуть сильному ветру с деревьев, и их жилище взмоет в небо, как одуванчик.
На кухне, как и утверждала Розмари, Эстер обнаружила большое обгоревшее пятно, где предположительно вспыхнул и превратился в искру Фред. Эстер сомневалась, что а) это вообще произошло и б) Фред на самом деле являлся духом, якобы отдавшим свою жизнь за Юджина. Быть может, один из кроликов просто напугал его до смерти, и тот в приступе неконтролируемой петушиной ярости спонтанно самовозгорелся. Однако Эстер все равно опустилась на колени перед выжженным на деревянном полу пятном – формой оно, если прищуриться, напоминало петуха – и мысленно поблагодарила существо, которое, по убеждению ее матери, держало их на плаву последние шесть лет.
Затем Эстер вернулась в свою комнату, села на кровать и принялась размышлять над тем, что проклятия не существует. Юджина так расстроило не заклинание, а всего лишь депрессия. Отца погребла в подвале не магия, а всего лишь тревога. Мать пристрастил к игровым автоматам не сглаз, а всего лишь зависимость. Впервые в жизни разбитые осколки семьи и ее самой, казалось, можно было склеить; и пусть проклятие нельзя разрушить, но психическое заболевание можно вылечить.
Эстер встала, окинула взглядом комнату, свои костюмы, за которыми она, по словам Джоны, пряталась. Неужели так оно и было? Все эти годы она убеждала себя, будто носит костюмы, чтобы спрятаться от людей и от Смерти. А на самом деле с помощью них стремилась скрыться от себя?
Глаза обожгли слезы отчаяния, боли и предательства. Она принялась разрушать клетку страха, выстроенную ею же самой, разрывать полоски шелка и уничтожать недорисованные выкройки, пока не рухнула без сил на ковер, в кучу цветных тканей. Рыдая на полу, она вдруг заметила, что деревянные половицы под слоями бумаги и ткани имеют синий цвет – такого точно не было, когда она несколько лет назад застилала их персидскими коврами. Эстер убрала часть устроенного ею бардака, и на полу проявились новые синие пятна: местами цвета были светлыми, местами темными, почти белыми или почти черными, но все они составляли столь знакомый ей круглый узор, потому что она каждый день наблюдала его в сотнях вариаций.
Эстер отогнула ковер и сдвинула кровать к стене комнаты. На полу, ровно там, где несколько минут назад та стояла, кто-то нарисовал огромный назар – синяя, белая и черная краска выцвела и облупилась. Поверх амулета для защиты от дурного глаза были рассыпаны десятки листьев шалфея: одни свежие, другие высохшие и раскрошившиеся, третьи почти обратившиеся в пыль, – и на каждом из них маминым почерком было выведено какое-то желание.
Сбереги ее.
Придай ей смелости.
Дай ей возможность уехать из этого города.
Не позволяй ей стать похожей на меня.
Покажи ей, как сильно я ее люблю.
Покажи ей, как сильно я ее люблю.
Покажи ей, как сильно я ее люблю.
Эстер сгребла горсть листьев и прижала к груди, когда из коридора донесся звук, от которого перехватило дыхание. Сердце забилось чаще, а мозг зашептал «беги, беги, беги» от страха, но она осталась на месте. «Пускай чудовища придут, – подумала она, крепко сжав в ладони мамины желания. – Пусть только попробуют меня схватить».
Эстер вышла в коридор и вдруг увидела то, чего не заметила раньше. На полу, у двери в ванную, Розмари выложила длинную цепочку из своих украшений: бусы из тигрового глаза, кольца с янтарем, назары, опоясывавшие лодыжки. Одежда – с вшитыми монетами, набитая травами для удачи и процветания – была аккуратно сложена рядом с побрякушками. Из ванной послышался еще один звук. Плеск воды.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Эстер распахнула дверь. Розмари в одном нижнем белье стояла на четвереньках; колени и подошвы ее ног были в алой крови. Под тонкой кожей проглядывали ребра. Сеточка голубых вен. Пугающий хребет позвоночника. Между коленями она зажала ведро с мыльной водой. Плитка была скользкая от отбеливателя, крови и чистящего средства. Эстер всегда казалось: если режешь запястья, жизнь вытекает из тебя спокойно и поэтично, собираясь аккуратными лужицами по бокам. Но все оказалось не так. Несмотря на поврежденную кожу, сердце продолжало жить, качая кровь со скоростью четыре мили в час. Стены покрывали кровавые дуги. Брызги были даже на потолке. Юджин изо всех сил старался умереть в этой маленькой комнатке, а его сердце изо всех сил старалось сохранить ему жизнь.
Эстер в ужасе ахнула при виде открывшейся картины, и Розмари только в эту секунду заметила ее присутствие.
– О нет, Эстер! – воскликнула она; ее худое тельце вскочило на ноги. Кровь струилась по ее рукам и коленям – кровь сына, которого она чуть не потеряла. Господи, бедная женщина… – Я сама справлюсь, – продолжала она, выталкивая дочь из ванной. – Ты не должна этого видеть. Я не хочу, чтобы ты это видела.
Эстер прижала руку к ее щеке. Вытерла пятнышко крови.
– Дедушки больше нет.
– О, дорогая, – Розмари попыталась обнять ее локтями, дабы не испачкать окровавленными руками одежду. – Дорогая, мне так жаль!
Эстер положилу голову на мамино плечо и обняла ее за тонкую талию в надежде, что Розмари почувствует то, для чего она не способна была подобрать слова: «Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю».
Нет ничего плохого в желании цепляться за то, что уже сломано. Все эти годы она осуждала Розмари, поскольку та осталась с ее отцом, когда могла порвать все связи и убежать. Но имела ли Эстер право ее судить? Розмари ушла от первого мужа, потому что тот был чудовищем, а Питер по-прежнему оставался хорошим, добрым, благородным человеком. Возможно, эти качества стоят того, чтобы остаться, даже если сам человек разбит.
Глядя на то, как ее мать вновь опустилась на колени и принялась вытирать кровь сына, Эстер наконец поняла женщину, которая ее вырастила. Однажды Джона сказал: когда-нибудь каждый человек на свете поймет, что его родители – такие же люди, как и он сам; иногда они бывают хорошими, иногда – не очень. Но он забыл кое-что упомянуть, именно в эту секунду она начала это осознавать: чаще всего люди не хорошие или плохие, не добродетельные или злые – они просто люди.
И порой любви – если ничего другого они тебе дать не могут, – более чем достаточно.
В этом она была уверена.
37
О братец
![]()
Несколько дней спустя, вернувшись с похорон Реджа, Эстер обнаружила у себя дома Хефцибу: та растянулась на ее кровати с Флийонсе на спине, открыв перед собой ноутбук. На экране мелькали знакомые фигурки, за которыми гонялась орда гусей-убийц. Глядя на них, Хефциба хихикала.
– Что ты делаешь? – прошептала Эстер.
Хеф обернулась и приподняла брови.
«Смотрю ваши веселые, бесстрашные похождения», – жестами показала она, улыбаясь.
Эстер захлопнула крышку ноутбука.
– Больше не смей это смотреть. Джона выложил эти ролики в Интернет, хотя я специально просила этого не делать. Неужели ты не понимаешь, насколько это подло?
«Ролики очень красивые».
– Но это не делает их нормальными.
«Понимаю, но… он не пытался обидеть тебя. Наоборот, хотел помочь. Мне кажется, ты должна дать ему шанс извиниться. И объясниться, – продолжала Хеф. – Это будет очень смелый поступок».
