- В Орловской и около нас в Курской губернии живут больше от пеньки и конопляного масла, да плохо нам - цена дешева на пеньку, а на масло все жалуются, что оно горькое. Кабы крестьяне только сеяли да выращивали эту пеньку, а потом брали бы ее на фабрики, которые следует завести около Орла для обработки, тогда бы пенька шла в отвоз в лучшем виде, а со временем бы и в виде тонкой пряжи. Нам досталось бы рубля по три на пуд лишнего; а это составило бы большое увеличение доходов в нашем краю. Со временем, разумеется, перешли бы и к тому, что стали бы из тонкой конопляной пряжи ткать трико и прочее, награждая за выделку всего этого своих сограждан, а не чужеземцев.
Не знаю, почему вместо конопляного масла не возят от нас из Орла и Курска конопляное семя, например, сюда на Север и вообще в те губернии, где нет коноплянников; здесь бы выбивали из семян всегда свежее масло, а кстати, на Севере места лесные, бочонки дешевле. Остатки от маслобоен шли бы на корм свиней и домашней птицы, которых так ценно продают в Петербурге, а у нас в степи они нипочем!
На это откликнулись уроженцы Новгородской и Тверской губерний:
— А как бы нам хорошо иметь этот корм! Остатки от масло боен, называемые жмыхами, составляют отличное питание и для рогатого скота. У нас в корму недостаток, а заводить более скота нужно для земледелия, не говоря уже о выгодности сбыта его. Но, впрочем, и сбыт дело не лишнее: очень полезно было бы для продавца и покупателя получать хорошую ветчину за 25 коп. вместо 75 коп., платимых Елисееву и другим за фунт английской свинины, откормленной русским добром.
— Неужели русским? Как это?
— Да. Англичане берут у нас льняное и конопляное семя, дома выбивают из него масло для краски крыш и смазки своих машин, а остатки употребляют на корм свиней, которых везут потом к нам, да и выворачивают через продажу их значительную часть того, что за
семя нам заплатили.
Дайте же Костромской и Вологодской губерниям в том же роде, как о масле говорили, подать свой голос насчет пшена. У нас, на Севере, не в ходу гречневая каша, все едят пшенную, а пшено по большей части горькое, от того что его привозят с низовья Волги; но если бы завели круподерки и обдирали бы по мере надобности в Рыбинске и Вологде, то оно бы не портилось, сохраняясь просом в шелухе; а шелуха эта, которая в низовых губерниях пропадает даром, была бы для скота гораздо питательнее соломы, которой мы кормим коров почти всю зиму, от чего они так обессиливают к весне, что и в поле выйти не могут.
Заговорили вологжане:
- Речь о пеньке идет и к нашему льну, растущему в Вологодской губернии и других, как-то: Ярославской, Костромской и Псковской; ему тоже нужна фабричная обработка, для улучшения его качества и возвышения ценности.
Но сколько есть предметов искусного труда, почти вовсе не известных! В Сольвычегодском уезде Вологодской губернии есть деревня Тимошино, где делают такие замочки, что в 12 штуках только золотник весу. Надобно особое искусство взять в руки этот замочек, равный ячменному зерну, отпереть его; а между тем он сделан мозолистыми руками в курной русской избе, и как эти замочки никому не нужны, то и труд пропадает даром. А жаль, что умение мастерить не получило выгодного приспособления! Из такой деревни легко могла бы образоваться вторая Женевская фабрика карманных часов, деревня бы процвела, и мы имели бы свои дешевые часы!
А приписанное иностранцам открытие Артезианских колодцев давно известно на Руси. В Сольвычегодске, Тотьме, Балахне, Яренске, Солигаличе земля пробуравлена на сто сажень и более в глубину. Способ буравления и инструменты и ныне можно видеть в Тотьме. Там и ныне употребляют бур для получения рассола на выварку соли, и остатки старых стосаженных колодцев, называемых трубами, видны на многих местах. Старики не помнят, когда их буравили; но есть одна труба, называемая Феодосиевскою, потому что буравление ее было производимо преподобным Феодосией Тотемеким Чудотворцем. И до сих пор, по передаче из рода в род, сохранились еще многие инструменты, употребляемые по различию пород при буравлении. Названия их, кажется, такие: долота, венки, тюреки, желонки, трезубцы и проч. Сам я видел, как местные кузнецы ковали эти инструменты, а главными мастерами буравления были Жданов и Новожилов, из коих последний помер в великой бедности. Значит, эти люди могли бы устроить нам колодцы для пресной воды в Новороссии и везде, где нужно?
— Да где же все это делается?
— В уездах Тотемском и Яренском.
— В Херсонской губернии и около нее все живут пшеницей; возят ее в Одессу - сбыт верный.
— А интересно бы знать, что делают с пшеницей в чужих краях?
— Разумеется, мелют муку.
- Конечно, так. Да ведь эта мука не дает понятия о белизне нашего крупчатого хлеба. Справиться можете у всех бывших за границей для наблюдений, а не ради одного гулянья и траты денег.
— Отчего же это? Ведь крупчатка и у нас из пшеницы делается?
— Нет, не из пшеницы, а из нескольких пшениц: берется озимая, яровая и так называемая русская. Все зависит от уменья соединить пшеницы: иной завод и у нас делает лучше, а другой - хуже.
Надобно пустить в ход за границей нашу крупчатку, тогда за выделку ее деньги останутся дома; а иностранцы увидят, что это уже совсем не то, что у них выходит из одной нашей пшеницы. Прежде, когда не было пароходства, перевозка на парусных кораблях совершалась продолжительно, и оттого мука могла слежаться в пути; а теперь, при пароходном сообщении, требуется на доставку из Одессы в Марсель менее двух недель, и если бы ввели отпуск не зерном, а крупчатой мукой, то все наши купеческие пароходы, существующие и будущие, были бы всегда с верной работой.
Да это было бы притом и очень разительно: иностранцы учат нас, в чем надобно являться на обед, чему мы и повинуемся раболепно, надевая фрак, белый галстук и натягивая машинкою перчатки; а мы бы, отсталые, вдруг предложили им, как дойти до того, чтобы за обедом был не один белый галстук, но и белый, рыхлый тающий во рту хлеб. За такую науку мы взяли бы очень дешево, гораздо дешевле, чем иностранцы берут с нас за моды: мы не довели бы их до залога имений в кредитных установлениях, а взяли бы только поденную плату за приготовление крупчатки да оставили бы у себя шелуху от пшеницы на корм наших тощих коров.
В Псковской губернии, при самом быстром проезде через нее, ярко бросается в глаза минувшее богатство и настоящая бедность.
Представьте себе, что в Торопце, Порхове, Великих Луках и других городах по нескольку десятков церквей и огромные линии каменных лавок, а жителей нет в количестве, соответственном объему города. Лавки все пусты, торговли никакой; но если они выстроены, значит, была потребность в них, были и продавцы, и покупатели, были капиталы, избытки коих отделялись на постройку церквей. Где все это? Где же рост? Скорее замечаешь во всем недород. Жизнь верно перешла в другие губернии. Послышались такие рассказы:
- В Вологде целые линии лавок пустые. Недавно каменный корпус, принадлежащий наследникам купца Митрополова и вмещающий в себе до 30 лавок, продан за 6000 руб. На лучших пунктах получается в год за лавку 40 руб., т. е. половина того, сколько нужно на платеж за 3-ю гильдию, а не платящему за гильдию, не дозволяется иметь лавку даже и пустую.
Это правило, быть может, и пригодно в столицах; но в Вологде и тому подобных городах оно очень тягостно, в особенности для малолетних, которые торговли не ведут, а если они наследовали лавку, то обязаны платить гильдию. От этого происходит то, что сирота, имеющий в Вологде лавку, гораздо беднее не имеющего ее.
В Тверской губернии, Торжке и Старице больше половины опустелых лавок.
В Костроме тоже все пустеет; лавки, полотняные фабрики, дома стоят себе с провалившимися крышами.
— Но верно заметен большой рост в хлебородных губерниях?
— И этого нет: в Волхове, Брянске, Севске, Рыльске и прочих, даже в самом Орле, все лавки пусты, а в Мценске, где хлебная пристань, целые площади заросли травой и внутренность огромных деревянных рядов стали разбирать уже на дрова.
— Не перешло ли городское изобилие к крестьянам; быть может, в деревнях богатеют?
— Не могут богатеть в деревнях, когда города бедны. Города заключают в себе рынки, для сбыта произведений земли; а когда на этих рынках стоят пустые лавки, торговля замирает, то какой же сбыт найдет тут земледелец предметам своего труда? Доказательством страшного недочета в крестьянских приходах может служить уже один ячмень, сбыт коего, например, по пивоварению упал на 70 процентов. За 25 лет тому назад Москва потребляла пива 2 млн. ведер, а теперь ей нужно только 400 тыс. ведер. Возьмем уездные города: в Вязьме требовалось 100 тыс., а теперь довольно 5 тыс.
— Но отчего же откупа дорожают, когда пива выходит менее?
— Дорожают оттого, что количество расходуемых денег на пиво не уменьшается, а только народ получает менее пивной жидкости от дороговизны цены на оную, в чем и кроется причина возрастания ценности откупов, применяемая к вину и водкам. Прежде можно было купить ведро пива 2 руб. ассигнац., а теперь оно стоит в 8 1/2 раз дороже, т.е. 17 руб. 50 коп. ассигнац. А жаль, что сбыт ячменя убит: это единственный, скорорастущий в нашем климате
