Чернов Виктор Михайлович
Русское в еврейском и еврейское в русском
ВИКТОР ЧЕРНОВ
Русское в еврейском и еврейское в русском
7 декабря 2003 г. исполняется 130 лет со дня рождения Виктора Михайловича Чернова - видного политического деятеля России, лидера и идеолога одной из крупнейших российских партий - эсеров (социалистов-революционеров). Чернов родился на саратовской земле (г. Хвалынск), жил и воспитывался на волжских берегах (Камышин, Саратов) и на всю жизнь сохранил глубокую любовь к своей малой родине. Вынужденный большую часть своей жизни из-за преследований царских властей и большевиков провести в эмиграции, он никогда не переставал быть российским человеком, патриотом своей страны.
В то же время по жизни, по ряду направлений деятельности Виктор Михайлович и в России, и за ее пределами постоянно сотрудничал с представителями еврейского народа, многие из которых стали его друзьями и соратниками. Во время пребывания в США после Второй мировой войны местные еврейские рабочие организации обратились к нему с просьбой написать в газету "Форвердс" серию статей с воспоминаниями о близких ему евреях, сыгравших видную роль в истории партии социалистов-революционеров.
Чернов охотно откликнулся на эту просьбу, и на страницах газеты появился ряд его очерков (о М. Натансоне,
Г. Гершуни, М. Гоце и других), которые затем были собраны в книгу и изданы на идиш. Но, кроме этой книги, к сожалению, не переведенной на русский язык, в архиве Гуверовского института войны, мира и революций (США, Стенфордский университет, Калифорния) имеется много рукописей Виктора Михайловича, посвященных еврейскому вопросу (одну из них мы публикуем ниже).
Надо также отметить, что в Амстердамском Международном институте социальной истории находятся многочисленные материалы о поездке В.М. Чернова в Палестину в 1934-1935 гг. (об этом мы поговорим в следующей нашей публикации).
***
Есть в массовом американском еврействе одна необыкновенно характерная и глубоко трогающая не одного меня черта. Это - то теплое чувство, с которым относится оно к России и всему русскому. Им запечатлены все мои наблюдения - от мелких до крупных.
Эти широкие, приветливые улыбки, когда в тебе распознают русского; это живое внимание и участливые расспросы; этот жадный интерес - что-то там теперь и чего можно ждать? Спрашивается: откуда все это. Почему продавец газет в уличном киоске, почему любой приказчик в еврейском магазине, которыми кишит Бродвей [1], так оживляется, почему у него при мысли о России светлеет лицо и загораются глаза.
Что ему судьба Москвы, которую в России он знал лишь по имени и от которой отгораживал его порог "черты оседлости" [2]?
Что ему Россия? Ведь, как ни посмотри, почему-нибудь да покинул же он ее: она к нему поворачивалась в свое время не лучшими, а самыми неприветливыми, суровыми и мрачными своими сторонами.
Ведь даже к родным своим сынам историческая Россия часто бывала как будто не родной матерью, а мачехой; что же говорить о приемных? Откуда же столько какого-то иррационального чувства к ней? Сужу не по личным впечатлениям только, которые всегда случайны и спорны. Но вот бесспорный показатель, который вам подтвердят все сведущие люди. Почему, когда дела на русском фронте идут худо, сразу падает в типически-еврейских районах газетная розница вообще, и розничная продажа еврейских газет - в частности? И почему при известиях о поправлении дел на русском фронте газеты с утра начинают, что называется, отрывать прямо с руками.
Мне вспоминается недавнее великолепное массовое собрание Арбейтерринга в Манхэтэн Центер, где более тысячи собранных со всех углов страны делегатов напряженно, порою боясь проронить слово, слушали ораторов, призывавших их к одному: жертвовать, жертвовать и жертвовать, собирать, собирать и собирать деньги в помощь России -далекой, растаптываемой железною пятою гитлеровских когорт России...
Назывались цифры, для собственно-русской колонии головокружительные сотни и сотни тысяч долларов - деловито шла разверстка назначенной для сбора суммы между разными организациями - без шуму, без рекламы, без похвальбы, так, как будто выплачивается какой-то старый, не терпящий отлагательства, долг. Кому должны они? За что?
Я, видевший правые русские газеты, здешние и привозные, пышущие злобой к современной России за то, что она терпит существующий режим, и не скрывающие самого цинически-откровенного, озлобленного пораженчества, - я хотел бы пристыдить тех, кто эти газеты пишут и кто их читает: придите поучиться у евреев достойному человеческому отношению к вашей собственной родине. И не вздумайте отмахиваться привычной и жалкой, как "похлебка для бедных", фразой: евреи и большевики - одно и то же, знаем мы, откуда идет эта отзывчивость, это сочувствие... Ибо, побывав на таком митинге, вы убедитесь, что за самыми ничтожными исключениями, все собрание дышит одним чувством: "мы на все сто процентов против большевиков и на все сто процентов - за помощь России!"
Нет, вовсе не большевикам - как воображают себе иные, а ВСЕМ русским передовым, прогрессивным, народным, рабочим направлениям и партиям еврейский народ дарил, не скупясь, лучших своих сынов. И посмотрите: как легко и свободно входили они в русское освободительное движение, до чего с ним срослись, сроднились. Скажу больше: до какой степени оказывались они в нем на месте, как неполны и незавершенны были бы без них коллективные партийные жизнеописания соответствующих партий.
Попробуйте только представить себе кадетов без Гессена [3] и Винавера [4], большевиков без Троцкого [5], плехановцев без Дейча [6] и Аксель-рода [7], меньшевиков без Мартова [8], Абрамовича [9] и Дана [10], эсеров без Григория Гершуни [11] и Михаила Гоца [12]!
Вы можете здесь, в Нью-Йорке, познакомиться с "союзом русских евреев", по своему происхождению и сердцевине тесно связанным с прежним парижским "обществом русско-еврейской интеллигенции".
Присмотритесь к нему, вдумайтесь в его коллективную психологию. Вы не найдете в нем ни тени сомнения, что и наименование союза, и особая сила его сцепления - не случайны.
Трудно себе представить, чтобы такой же необходимостью и естественностью образовались такие же союзы или общества французско-еврейской, немецко-еврейской, польско-еврейской интеллигенции.
Да они и не образовались, об их образовании никто и не помышляет. Почему? Разве отдельные евреи-интеллигенты самой высокой квалификации не вростали и в другие великие мировые культуры, не исключая германской?
Достаточно вам вспомнить такие имена, как Гейне [13] и Берне [14] в прошлом, как Эйнштейн - в настоящем. Но нет, или, если угодно, "ТО, ДА НЕ ТО". Вглядитесь в самое глубочайшее существо взаимоотношений Гейне и Берне с современной им Германией. Если хотите, их можно даже назвать немецкими патриотами: они болеют всеми болями германского народа, они хотят быть, говоря словами самого Гейне, быть барабанщиками его армии прогресса. И все же, вся их любовь - какая-то особая, надрывная, трагическая, - говоря словами русского поэта, "ненавидящая любовь".
А Эйнштейн? В германском мире он стоял одинокой горной вершиной духа, холодно-снежным Монбланом. В других странах мыслящий еврей постольку прилеплялся к чужим культурам, насколько отлеплялся, отодвигался и от еврейства, и от национальной стихии вообще, денационализируясь и космополитизируясь. "Zur Judenfrage" Карла Маркса - бессмертная иллюстрация этого. В России же более, чем где бы то ни было и чаще, чем где бы то ни было, еврейский интеллект приникал к родникам русской культуры, не только в ущерб своему еврейскому естеству, но даже наоборот: чем более им проникаясь и его углубляя, тем интимнее сроднялся с культурою русской.
Самое национальное по замыслу из еврейских движений, сионизм, в своем Палестинском воплощении - дело рук более всего русских пионеров, русских халуцим; недаром во время споров о языке рабочей Палестины один из крупнейших палестинских сионистов, Усышкин [15], выдвинул было даже странно, как абсурдно звучащую дилемму: "иврит о русит".
(ldn-knigi: на ивр. - "иврит или русский")
Недоумение здесь законно: сионизм есть безоглядно-смелая попытка возврата к историческим первоисточникам еврейской жизни; это - временный уход еврейства как бы целиком в самого себя; а в этом смысле, казалось бы, все заимствования равно "наносны"; все не только языковые, но и всякие иные - идейные, культурные, морально-психологические "руситы", не менее, чем такие же "германиты". В чем же дело? Вглядимся пристальнее.
Идиш - это еврейское противоядие франкфуртского "германита" трехсотлетней давности - язык существенно городской и местечковый.
А сионизм - это своего рода еврейское народничество, еврейская тяга к природе; тяга к "поэзии земледельческого труда" чуть не по Глебу Успенскому, тяга к деревенско-трудовому опрощению чуть ли не по Толстому, только с напряженно-страстным, захлебывающимся упоением Достоевского вдобавок. Читатель понимает, что не споры между сионистами и противниками их меня сейчас занимают; я рассматриваю на тех, как мог бы рассматривать на других, лишь отсветы "русского на еврейском и еврейского на русском". В их многочисленности и глубине - я вижу факт, значительность которого до сих пор недостаточно взвешена, а социально-историческое происхождение - почти не продуманно. Пробел этот должен быть заполнен, и, конечно, будет заполнен.
