Тело же, наоборот, онемело, точно неживое, обескровленное и замороженное. Боль сковала его, осела свинцовой тяжестью в груди, распирая хрупкие ребра.
Я никогда не видела и даже не представляла себе, как отвратительно это выглядит со стороны. Я вообще запретила себе думать и вспоминать тот день. Просто вычеркнула его из своей жизни. А сейчас как будто вернулась на два года назад и снова погрузилась в тот кошмар. Почувствовала себя раздавленной и беспомощной. Казалось, даже низ живота опалило как тогда острой болью, а на коже появилось ощущение липкой грязи.
Сергей Михайлович что-то говорил и говорил, я с трудом улавливала лишь отдельные слова не в состоянии связать их в осмысленные фразы. Потом ему позвонили, он ответил на звонок, затем поднялся и вышел из кабинета, оставив меня одну.
Не знаю, сколько его не было — для меня время остановилось, замерло в одной точке. И я сама застыла.
Постепенно этот парализующий ужас стал меня отпускать, но боль никуда не делась. А следом пришёл и страх: если он так быстро раскопал это видео, то вдруг ещё кто-то его найдет? А потом этот гипотетический кто-то померк, стоило подумать о Тимуре. Господи, пожалуйста, нет! Я же не переживу, если Тимур увидит это.
Даже мне видеть себя там было омерзительно, а что испытает он — я и представить не бралась. И дело даже не в том, как он отреагирует. Я сама этого не вынесу…
Сергей Михайлович вернулся. Наверное, его не было достаточно долго, потому что он сказал:
— Ты еще здесь? Хорошо. Я думал, ты ушла, не дождалась. Не мог прерваться. Ну, продолжим тогда.
На него я так и не могла взглянуть. Жгучий стыд душил меня. Он же всё видел. Видел меня в самом неприглядном свете, видел мой позор и унижение. Теперь мне даже казалось, что я и сама сижу перед ним нагая. Хотелось закрыться, да что там — вообще провалиться сквозь землю.
— И как ты понимаешь, я не могу допустить, чтобы мой сын связал жизнь с… той, кто снимается в порно, — последние слова он произнёс, не скрывая брезгливости. — Надеюсь, ты хотя бы ничем его не наградила?
Я дернулась как от пощечины, вскинула на него глаза. Он и впрямь взирал на меня как на грязь, как на гниющий зловонный мусор. Едва не кривился от отвращения. Но зато его слова вмиг отрезвили меня, вывели из тяжелого вязкого оцепенения, в котором я застряла как в трясине. Даже голос сразу прорезался.
— Зачем вы так говорите? Зачем оскорбляете меня? Ведь вы же ничего не знаете!
— Чего я не знаю? Или хочешь сказать, это не ты на этом видео? Может, у тебя есть сестра-близнец? Насколько я знаю, ты — единственная дочь у своих родителей. Или, может, это двойник? — он хмыкнул.
— Нет, это я. Но вы не знаете, как всё это произошло, а судите…
— А, дай угадаю. Тебя, чистую и невинную, заманили, опоили и использовали? Или, может, силой принудили? Под дулом пистолета, да? — насмешничал он.
— Да, нас обманули, сказали, что будет обычная фотосессия, а потом действительно чем-то опоили.
— Ну, конечно, как иначе. Обманули, опоили... Придумала бы что посвежее. Только потом выплатили неплохой гонорар, да? Мошенники обычно так и поступают, угу. — Затем он перестал усмехаться. Лицо его резко окаменело, превратившись в суровую маску. Он наклонился вперед, ближе ко мне. — Эти твои басни, может, Тимур и проглотил бы, но не я. Ему ты голову хорошо запудрила, но со мной твои уловки не пройдут. Мои люди выяснили, что эта студия до сих пор работает. И девочки там весьма неплохо получают. И приходят туда заработать добровольно. А что касается тебя, то моим удалось достать копию твоего договора. Или это не ты его подписывала? Тогда, может, ты обратилась с заявлением в милицию?
— Я сказала вам, как всё было.
Я видела — ему сейчас что ни скажи, он не поверит ни единому слову. Он всё уже для себя решил. Заклеймил меня намертво.
— Не будем переливать из пустого в порожнее. Перейдем к сути. А суть такова, что в моей семье подобной грязи не было и не будет. Я не позволю тебе позорить нашу семью и не позволю калечить жизнь моему сыну. Ты должна его оставить. Со своей стороны я улажу твою проблему с Яшей Черным. Ну а ты расстанешься с Тимуром. Навсегда исчезнешь из его жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет.
— Это было не предложение. Ты расстанешься с Тимуром, это не обсуждается. Или я…
— Покажете ему это видео? Показывайте. Я ему сама всё расскажу. Может, он и захочет со мной расстаться после этого, но это будет его решение, а не ваше. И я его приму, но вы...
— Нет, ты не поняла. Ты ничего ему не расскажешь. И я ничего ему не покажу. Он этого даже знать не должен. Не стоит ему травмировать психику лишний раз, он и без того… — Он осекся. Несколько секунд молчал, потом продолжил: — Тимур сейчас в тебя влюблен и поверит всему, что ты расскажешь. Но что будет потом, ты подумала? Если он тех мужиков, которые с вас просто долг трясли, чуть не сжег, то тут… даже мне, а я многое повидал... мне страшно представить. И во что это всё выльется — тоже. Он или сам кого-нибудь там убьет и сядет, или его. Нет, — Сергей Михайлович помотал головой. — Он не должен это видеть.
Потом, прищурившись, уставился на меня, словно пытаясь поймать упущенную нить разговора.
— Я другое хотел сказать. Если ты не оставишь моего сына в покое, я тебя попросту уничтожу, — произнёс он это спокойно, почти устало. — Да. Собственно, мне даже делать ничего не придется, ты всё сама уже сделала.
Он встал из-за стола и отошёл к окну, повернувшись ко мне спиной. И продолжал говорить, глядя в темноту ночной улицы и на собственное отражение в стекле.
— Для начала этот фильм увидят твои родители. Твой отец и твоя мать, школьная библиотекарь, у которой серьезные проблемы с сердцем, кажется? Не исключено, что такая новость просочится и дальше. Это очень просто — такие вещи расползаются моментально. Скоро вон год начнется учебный. Как думаешь, каково ей будет, если коллеги, а то и, не дай бог, школьники, узнают, чем промышляет её дочь? Соседи, знакомые… пальцем будут показывать, обсуждать… Народ у нас охоч до грязных сплетен. Особенно в мелких городишках, вроде вашего Зареченска. Я сам из села и знаю, что раз опозоришься и всё, не отмыться, не скрыться. Каждая собака будет знать. И вовек тебе твой позор не забудут и не простят…
— Вы этого не сделаете, — леденея, произнесла я.
Он обернулся.
— Сделаю. И не только это. Я ж сказал — для начала. Но вообще, чтоб ты понимала, я за своего сына и убить готов. Так что это ещё мелочи, поверь. В конце концов, родители твои всего лишь узнают, кого вырастили. Но ты себе и вообразить не можешь, как далеко я могу зайти. И зайду. Но втягивать Тимура в эту грязь, ломать ему жизнь я не дам. Не по-хорошему, так по-плохому.
— Но Тимур вам этого не простит, — глухо произнесла я, уже понимая, что всё тщетно. Он, как бульдозер, будет идти напролом и сметет всё на своем пути. И меня раздавит глазом не моргнет.
Но, господи, как же больно! Он ведь сейчас жизнь мою рвал в клочья, крушил, втаптывал.
— Чего? Твой фильм? А при чем здесь я? Я тебя сниматься в нем не заставлял. Нечего перекладывать с больной головы на здоровую. Кроме того, Тимура не будет. Я его в любом случае отправлю за границу. Он должен получить хорошее образование.
— Но он любит меня, — беспомощно возражала я, глотая слезы, которые уже не могла остановить. — И я его люблю. На меня вам плевать. Но он… Вы не понимаете разве, что ему будет очень больно?
— Ну а как говорят хирурги? Иногда приходится сделать больно, чтобы потом человек жил здоровой полноценной жизнью. А какая может быть здоровая жизнь с таким срамом, который как ни прячь — все равно вылезет? Нет уж, врачи правы — лучше отсечь гнойный нарост сразу, пока он не пустил корни, пока не отравил организм. Перетерпеть разок и всё. У Тимура ещё всё будет. И любовь настоящая, и достойная жизнь, и будущее… А если ты, как говоришь, любишь Тимура, то и не тяни его на дно. Дай ему жить нормально, отпусти его. Пусть его эта грязь не коснется. Потому что этот твой секрет в любой момент может всплыть и что тогда? Я уж молчу о том, что для единственного сына хотелось бы порядочную девушку… Нет уж, девочка, влезла в грязь — разгребай её сама.
