— Хочешь, я тебя сменю, шкипер? — предложил Диоклей. — Ты уже очень давно правишь судном.
Пока келевст не упомянул об этом, Менедем и не осознавал, как вымотался. Но он и впрямь слишком долго простоял на одном месте. Ноги ныли, руки и плечи болели, рукояти рулевых весел заставляли болезненно отдаваться в теле каждый новый толчок морских волн. Менедем открыл было рот, чтобы ответить начальнику гребцов, но вместо этого зевнул.
— Ты справишься? — спросил он.
— Думаю, да, — ответил Диоклей. — Если почувствую, что устал, кликну одного из гребцов, чтобы он ненадолго меня сменил. У нас полно людей, которые провели в морях достаточно времени, чтобы изредка практиковаться в управлении судном. Все, что нужно, — это держать «Афродиту» прямо по ветру, так?
— Я не хочу, чтобы волны били в борта, — ответил Менедем. — Тогда мы все можем шлепнуться на задницы.
Диоклей снова потер свое кольцо.
— Ты прав. Иди поспи немного, если сможешь.
Менедем сомневался, что сможет заснуть, когда «Афродита» подпрыгивает на волнах и дождь льет как из ведра. И все-таки он улегся на юте, даже не позаботившись о том, чтобы укрыться. Какой смысл укрываться в такую-то погоду? Он закрыл глаза…
А когда открыл их, все еще было темно. Менедем сперва усомнился, что вообще спал, но тут заметил, насколько более плавным стало движение галеры. Дождь все еще лил, но уже не был таким сильным.
— Сколько сейчас времени? — спросил он человека, стоявшего на кормовых веслах.
— Точно не скажу, капитан, но за полночь уже перевалило, — ответил тот.
Это был не Диоклей, а плотный моряк по имени Хагесипп.
— Давно сменился начальник гребцов? — поинтересовался Менедем.
— Я совсем недолго стою на кормилах, — пояснил Хагесипп. — Он передал мне их как раз, когда погода стала улучшаться.
— Это похоже на него.
Менедем зевнул и потянулся. У него все еще ныло все тело, но пора было возвращаться к своим обязанностям. Ведь как-никак «Афродита» была его судном.
— Теперь я возьму рулевые весла, Хагесипп. Иди поспи. Можешь лечь на мое место, если хочешь.
— Если не возражаешь, капитан, я лучше вернусь на свою банку. Я привык спать на ней, когда мы в море.
И Хагесипп двинулся к середине акатоса.
— Как хочешь. — Менедем хлопнул моряка по голому плечу.
Хлопок прозвучал громче, чем он ожидал: его рука была мокрой, как и тело Хагесиппа.
Теперь, когда дождь стал не таким сильным, сквозь его шум можно было расслышать храп. Гребцы, не сидевшие на веслах, торопились отдохнуть, пока есть такая возможность. Менедем вспомнил о павлинах: как они перенесли шторм?
Он пристально посмотрел в сторону бака, надеясь увидеть там длинную, угловатую фигуру Соклея, вырисовывающуюся на фоне неба. Не увидев двоюродного брата, капитан слегка рассердился. Он знал, что это глупо — Соклей тоже имел право на отдых, — но ничего не мог с собой поделать.
Поскольку Менедем был раздражен, он не сразу понял, что на севере видны звезды. Дождь ослабел, превратился в моросящий, а потом и вовсе кончился. Над «Афродитой» проносились облака. К тому времени как розовоперстая Эос начала раскрашивать восточный небосклон, шторм стих как и не бывало.
Диоклей открыл глаза, увидел, что Менедем стоит на рулевых веслах, и сказал:
— Что ж, я не сомневался, что увижу тебя именно здесь. Когда ты принял вахту у Хагесиппа?
— Где-то после полуночи, — пожав плечами, ответил Менедем. — Так он мне сказал, и откуда мне знать точнее?
— Неоткуда, — согласился келевст.
Он встал, потянулся, как недавно потянулся Менедем, и огляделся по сторонам.
— Хорошая погодка установилась после шторма.
— Я бы предпочел хорошую погоду вместо шторма, а не после него, — сказал Менедем.
Диоклей рассмеялся.
Легко смеяться под голубыми небесами посреди тихого, спокойного моря. Менедем тоже засмеялся.
Вскоре после этого проснулись моряки. И Соклей, который спал между рядами павлиньих клеток.
— Все птицы хорошо выглядят! — крикнул он Менедему.
Потом снял хитон, чтобы высушить его, и стал расхаживать голым, как большинство моряков.
Менедем решил последовать его примеру. Голышом оказалось куда удобней, чем в промокшей шерсти.
Менедем приказал тем морякам, что не гребли, достать несколько имевшихся на «Афродите» деревянных ведер и начать вычерпывать воду, которую они набрали во время шторма. Это было медленной, тяжелой работой. Но Менедем знал, что лучшего способа, чем вычерпывать воду ведрами, не существует, а обойтись без этого нельзя.
— Где мы находимся, капитан? — спросил наемник Филипп. — Меня всего перетряхнуло и вывернуло наизнанку во время этого ужасного шторма.
— Где-то в Ионическом море, — ответил Менедем.
Судя по виду Филиппа, он желал бы получить более точный ответ. Менедем тоже желал бы получить такой ответ, но не знал, откуда его взять.
— Я не смог бы сказать тебе точней, если бы даже погода осталась идеальной. Если мы правильно плывем на северо-запад, то рано или поздно увидим итальянский материк. Как только мы его увидим, обещаю, мы найдем Тарент. Этого тебе довольно?
— Пожалуй, — с сомнением проговорил наемник. Содрогнувшись, он продолжал: — Это ведь был самый ужасный шторм, в который ты когда-либо попадал, да?
— Ничего подобного, — покачал головой Менедем. — Нам даже не пришлось опускать рей, — он указал на длинный рангоут, к которому крепился парус, — не говоря уж о том, чтобы выкидывать за борт груз, чтобы остаться на плаву. Мы попали в слабенький шторм, бывают и гораздо, гораздо хуже, уж поверь мне.
— Пусть поразит меня Зевс, если я еще хоть раз в жизни ступлю на борт лодки!
И с этими словами Филипп поспешно спустился с юта. Менедем даже не успел окатить наглеца водой за то, что тот обозвал его судно лодкой.
Соклей провел меньше времени в морях, чем Менедем. И он был более мыслящим человеком, способным куда ярче вообразить, что могло бы случиться, повернись все к худшему. Поэтому он перенес шторм тяжелее, чем его двоюродный брат.
И сейчас, в кои-то веки, Соклей почти обрадовался, что ему надо ухаживать за павлинами. Когда занят делом, не остается времени для праздных размышлений.
Он не мог позволить птицам разгуливать по палубе, пока моряки вычерпывали воду, — на тесном судне павлины бы всем мешали. Соклею не требовалось задавать птицам воду — по крайней мере, еще некоторое время: они получили ее достаточно во время шторма. Но он мог засыпать ячменя в их кормушки, что и сделал. У Соклея стало легче на душе, когда павлины с аппетитом принялись есть. Это был самый верный признак того, что шторм не причинил птицам вреда.
