— Поздравляю.
— И даже несмотря на то, что я не вижу законной защиты для человека, признавшего себя вакцинатором и сторонником теории эволюции, вы таковую видите?
— Да.
— И что же это?
— Моя вера.
— Ваша вера?
— Закон Храма гласит, что вера человека — его неотъемлемое и неотчуждаемое право. Отрицать ее значит разжигать религиозную ненависть. Так вот, я верю в вакцинацию. И в эволюцию тоже! Я верю, что мы можем познать материальный мир на основе фактов и логических выводов, не считая, что он находится во власти сверхъестественного существа. Такова моя вера! Имя моего Бога — Естественный Отбор. Это Он меня сотворил! А закон гарантирует мне право на веру.
Наступила пауза. Похоже, Парижская Кокотка временно утратила дар речи.
— На каком основании вы называете верой нелепые измышления обезьянолюдей? — наконец спросила она.
— Я полностью убежден в том, что это не измышления, а реальность.
— Быть убежденным в реальности чего бы то ни было еще не означает иметь веру, — с апломбом заявила Парижская Кокотка. — Я убеждена в реальности сладкого вина и имбирного печенья. Я убеждена в реальности крыс и тараканов, но все это не составляет предмета моей веры.
— Печенье — материальный объект. Крысы — творение природы, вроде нас самих. Но эволюция — это понятие, которое мы постигаем разумом, и в этом отношении оно ничем не хуже Бога.
Парижская Кокотка на мгновение задумалась. Траффорду показалось, что спор задел ее за живое.
— Вы говорите, что теория эволюции — предмет веры, потому что вы в нее верите. — Она скривилась. — Объясните мне — почему?
— Потому что она прекрасна, логична и доказуема. Это единственное — подчеркиваю, единственное удовлетворительное объяснение возникновения на Земле столь разнообразной жизни! Все открытые до сих пор факты, вплоть до самых мельчайших, подтверждают эту теорию, и нет ни одной мелочи, которая бы свидетельствовала о том, что вселенная была создана за неделю, а человек за один день. Человек не мог появиться за один день! Какой бы ни была причина его появления, будь то Бог или космическая случайность, которую можно назвать Богом, это произошло не за один день! На это потребовался даже не один миллион лет.
— Значит, вы говорите, что убеждения обезьянолюдей можно доказать? — спросила Парижская Кокотка.
— Да, если не с полной надежностью, то уж определенно в рамках разумного.
— Ага! — торжествующе воскликнула Кокотка. — Тогда они не могут быть предметом веры!
— Почему?
— Верить по-настоящему можно лишь во что-то, не поддающееся доказательству. Если нечто может быть доказано, то это факт, а чтобы верить фактам, не надо быть истинно верующим человеком. Таким образом, по закону ваши воззрения не считаются правомочными.
— Поскольку они верны?
— Поскольку вы утверждаете, что их можно доказать с помощью фактов. Никакая вера не может быть обоснована с помощью фактов, иначе это уже не вера. Либо идеи обезьянолюдей не имеют научного подтверждения и в этом случае их можно назвать предметом веры, либо они основаны на научных выводах, а стало быть, не являются предметом веры, вследствие чего закон не считает их правомочными. Какой вариант вы выбираете? Можно ли доказать эффективность вакцинации или вы просто верите в нее? Основана ли ваша теория эволюции на твердых фактах или о ее справедливости говорит вам ваше религиозное чувство?
— Эффективность вакцинации можно доказать, а теория эволюции основана на твердых фактах.
— В таком случае все это не имеет ни малейшего отношения к вере, и вы будете осуждены как еретик.
Траффорд невольно улыбнулся.
— Что ж, — покорно сказал он, — я и не рассчитывал вас переспорить.
На лице Парижской Кокотки отразилось облегчение. Она повернулась к веб-камере, подключенной к ее компьютеру.
— Итак, мы заносим в протокол, что обвиняемый не пожелал выдвигать аргументы в свою защиту и добиваться смягчения приговора.
Она встала, чтобы уйти. Она выполнила свой долг и явно не собиралась задерживаться здесь дольше, чем следовало. На пороге она еще раз обернулась к Траффорду.
— Надеюсь, вы понимаете, что вас скорее всего сожгут на костре?
— Моя дочь умерла, — ответил Траффорд.
— Да будет вам, — сказала Парижская Кокотка. — На детях свет клином не сошелся.
Железная дверь камеры захлопнулась с лязгом.
39
Когда Траффорд встретился с Чанторией за кулисами сцены на стадионе Уэмбли, он увидел ее впервые после того дня, как она, окровавленная, лежала рядом с ним на полу камеры. С тех пор ее привели в порядок, загримировав рубцы и синяки с помощью специальных средств. Теперь она выглядела гораздо лучше, хотя поросшая щетиной голова придавала ей какой-то диковатый вид, особенно в сочетании со странным, отсутствующим выражением глаз.
— Здравствуй, — сказал Траффорд.
— Мы грешники. Мы это заслужили, — был ее единственный ответ.
Конвоиры провели их по пандусу для подъема сценического оборудования и оставили за рядом гигантских динамиков. Снаружи закончилось исполнение песни. Раздался громоподобный рев, а затем — приглушенный голос певца, который обращался к публике. Поскольку акустическая система была направленной, Траффорд не различал отдельных слов, однако не сомневался, что певец призывает людей сделать сны явью и стать теми, кем они видят себя в своих мечтах.
Траффорд взглянул на Чанторию. Интересно, помнит ли она их последнее совместное посещение стадиона, когда они были частью ликующей толпы и программа концерта не включала в себя такого леденящего кровь номера, какой предусмотрен сегодня? Это было совсем недавно, и все же до чего длинный путь они успели пройти! В тот вечер он во второй раз заговорил с женой о прививках для Кейтлин. Логично, что их путешествие должно завершиться именно здесь.
Траффорд с удивлением отметил, что внутренне он совершенно спокоен. Наверное, подумал он, произнести еретическую речь перед четвертью миллиона человек не так уж страшно, если знаешь, что тебя все равно сожгут на костре.
Вплоть до этого момента Фестиваль Веры проходил по своей обычной схеме. Как всегда, вначале было объявлено, что это самый грандиозный из всех фестивалей, намного превосходящий по масштабу и значению предыдущий, который также побил все прежние рекорды. Затем несколько звезд одна за другой сообщили толпе, что все мировые проблемы исчезнут, стоит ей только этого захотеть, что нищета, болезни и несправедливости обязательно уйдут в прошлое, если только все зрители возьмутся за руки и споют хором. Затем мужчины на пару секунд взвалили женщин на свои хилые плечи, и те помахали баннерами. По ходу дела были съедены сотни тысяч гамбургеров и пончиков, и теперь вечер приближался к своей стандартной кульминации, каковой должно было стать коллективное излияние скорби по умершим детям.
Однако сегодня эта кульминация имела особый характер. Зрителям предстояло увидеть торжественный суд над еретиками, в котором Траффорд с Чанторией выступали в качестве обвиняемых. Нагие и в цепях, они стояли за кулисами огромного концертного комплекса, дожидаясь, пока последняя поп-группа распрощается с толпой и покинет сцену вместе со своими танцовщицами, менеджерами, подсобными рабочими и известным комиком, который ее представлял. Потом, даже не взглянув в их сторону, мимо прошествовал главный исповедник Соломон Кентукки; телохранители помогли ему пробраться между штабелями аппаратуры и выйти к публике, которой он должен был объяснить всю важность предстоящего события.
— Друзья и собратья по вере! — раздался его возглас. Дикция у Кентукки была прекрасная, и даже звуковые искажения не мешали Траффорду понимать, что он говорит. — Сегодня, как всегда, мы собрались, чтобы воздать хвалу Любви и возблагодарить ее за спасение наших невинных младенцев, вознесшихся на небеса. Давайте скажем все вместе: аминь!
— Аминь! — прогремело в ответ.
— Аминь, — услышал Траффорд тихий шепот Чантории.
— Кстати, о невинных младенцах, — продолжал Соломон Кентукки. — Я хочу кое-что вам сообщить. Сегодня нам предстоит разоблачить тягчайшее преступление против веры! Его совершили двое закоренелых грешников, до того подлых и коварных, что им удалось обмануть даже всевидящее око Храма. Давайте воскликнем все вместе: моря любви!
— Моря любви! — эхом отозвались зрители.
— Давайте воскликнем все вместе: нивы радости!
— Нивы радости! — еще громче проревела толпа.
— Ниврад, — прошептал Траффорд, и в этот момент к ним торопливо подскочил один из представителей техперсонала.
— Ничего, если я вас озвучу? — спросил техник и, не дожидаясь ответа, повесил на шеи Траффорду и Чантории хомутики с радиоаппаратурой. — Здесь не помешает? — добавил он, вынимая липкую ленту и приклеивая маленькие микрофончики к цепям, в которые были закованы пленники.
