Скоро затрещал ружейный огонь, и заревели пушки. Когда, по временам, умолкала пальба, тогда слышались странные звуки. Небо было затянуто дымом, и кое-где, среди этих зловещих туч, поднимались огненные языки. Пылали хлебные скирды, горели целые деревни. Слова барона Бомбы оправдывались, бал начинался.
Главные силы армии двинулись. Они шли медленно. Артиллерия ехала по шоссе. По обеим сторонам, по засеянному польз, шли кавалерия и пехота, растаптывая посевы и не оставляя позади себя ни одного колоса на корню.
Подходя к деревне Неседад, армия встретилась с неприятелем, которого уже давно завидели передовые пикеты. Он занимал на высоте очень крепкую позицию. Но впереди, на самой равнине, стояла на боевом порядке целая армия, которая бросилась на Ротозеев, как только завидела их.
— Эге! — сказал барон Бомба. — Хитрецы хотят побить нас нашим же орудием. Эти проказники крадут у нас нашу же ротозейскую тактику. Да ведь этого мало, затейники. Надо было бы уж заодно взять и наших солдат.
Барон не ошибся. После двух кровопролитных атак, мужественно отражённых Ротозеями, отступили, и в их рядах обнаружил некоторый беспорядок.
Из деревни Неседад спустилась тогда блестящая кавалерия. Во главе отряда ехал шагом молодой человек большого роста, в белой тунике и в серебряной каске. Все подзорные трубки штаба устремились на этого человека. Один адъютант сказал:
— Я его узнаю. Я ему представлялся две недели тому назад. Это — великий герцог во главе своих кирасиров.
— Великий герцог! — воскликнул Гиацинт. — Пусть никто до него не дотрагивается. Он мой.
Он хотел пустить свою лошадь вскачь, но барон, улыбаясь, остановил его.
— Государь, — сказал он, — времл геройских единоборств прошло. С тех пор, как выдуман порох, такие дуэли решаются пушками. Кроме того, прежде чем вы доедете до великого герцога, он уже будет сбит с лошади. Нами стрелки уже целят в него. Парадировать на лошадке в виду неприятеля — это, конечно, очень красиво; но это не война, это безумие.
Гиацинт чувствовал странное волнение. Великого герцога он ненавидел. Он с удовольствием убил бы его своею рукою в единоборстве. Но видеть этого молодого человека, как он, храбрый и доверчивый, ехал прямо на врагов, и думать, что пуля, пущенная откуда-нибудь из-за куста, того и гляди свалит его, как беззащитную птицу, — это возмущало великодушного юношу. Это было скорее похоже на убийство, чем на дуэль.
Все смотрели молча. Пока великий герцог приближался, стрелки ползли вперёд по траве и прятались по канавам; вдруг в ту минуту, когда молодой начальник, повернув голову, отдал своим кирасирам приказание броситься в атаку, раздался залп, как будто из земли; целые ряды кавалеристов повалились, и, среди всей суматохи раненых, умирающих опрокинутых и изуродованных лошадей, перепуганный рыжий жеребец без седока бросился прямо к неприятельским рядам. Великий герцог был убит. Обида, нанесённая Гиацинту, была заглажена.
— Теперь, государь, — сказал барон, хладнокровный по-прежнему, — начало сделано; надо продолжать. Видите маленькую церковь там на горе. Когда мы там будем, партия будет выиграна.
Добраться туда было нелегко. Три часа подряд дрались напропалую, а подвинулись всего на несколько шагов. Укрепившись в деревне, неприятель защищался с ожесточением; из каждого дома была сделана крепость, которую надо было брать приступом. Потери были огромны; целые полки исчезли; солдаты утомились, и к довершению несчастья с правого крыла стали получаться дурные известия: там неприятель одолевал. Ежеминутно прилетали во весь опор офицеры, требовавшие подкрепления; барон смеялся им в глаза и ругался как сапожник.
— Подкрепления, — кричал он, — где я им возьму подкреплений? Пускай околевают там, чёрт их разрази! Век они, что ль, жить собрались, собаки проклятые!
Вокруг короля лица были печальны; Гиацинт один был полон веры в счастливую звезду. Весёлость барона приводила его в восторг. Поэтому он немного удивился, когда генерал, отведя его в сторону, сказал ему потихоньку:
— Государь, теперь пришло время подраться по-солдатски. Коли мы через час не будем там на горе, нам останется только воротиться домой, чтоб нас осмеяли Ротозеи.
— Уж лучше умереть! — закричал король.
И, пришпорив лошадь, он бросился в самое опасное место.
По дороге собрали всех попавшихся рассеянных солдат, гренадеров, егерей, стрелков, спешенных драгунов и уланов; с этим священным батальоном сделали последнее могучее усилие. Два раза Гиацинт водил этих храбрецов на приступ, к церкви; два раза его отбивали. Вокруг него пули летали, люди падали, как подкошенные колосья; его раненая лошадь рухнула под ним и чуть его не придавила; ничто не пугало короля. Напротив того, порох и кровь его опьяняли. Он вскочил на ошалевшую лошадь и, с обнажённой головой, с развевающимися по ветру волосами, со шпагою в руке, при криках: „Да здравствует король!“ ещё раз привёл в порядок свои войска и наконец победителем въехал в церковь, давя копытами лошади мёртвых и умирающих.
Там стали оглядывать друг друга.
— Где барон? — спросил Гиацинт.
— Государь, его отнесли тут поблизости в один дом: он ранен.
Король побежал к своему старому другу; старый друг лежал на вязанке соломы и отдавал приказания, чтобы артиллерия, заехав во фланг неприятелю, довершила победу. У барона был полон рот крови; он шёпотом говорил со своим адъютантом; он был ранен пулею в грудь навылет.
— Любезный генерал, — сказал Гиацинт, — я надеюсь, эта рана не будет иметь никаких серьёзных последствий, и вы скоро будете наслаждаться вашим торжеством.
— Мои счёты покончены, — сказал барон, — меня хватит не надолго. Всё равно; неприятелю задали жару, и Ротозеи не над нами будут потешаться! Государь, займитесь армией; ещё не всё кончено. Прощайте, благодарю вас.
Гиацинт вышел, опустив голову и стараясь скрыть слезу. Барон подозвал солдата.
— Нет ли водки? — спросил он.
— Извольте, ваше превосходительство! — сказал сержант Лафлёр, подавая свою фляжку.
— Спасибо, старик. Заверни меня в плащ и поверни на бок. Сон был хорош, да короток. Прощай.
Это были его последние слова. Он больше не шевельнулся. Через час его не стало.
С церковной колокольни Гиацинт следил за поражением врагов. Оно было полное. Находясь под влиянием панического страха, несчастные больше не защищались. Они бежали, бросая ружья, сабли и ранцы. Батареи были заклёпаны, зарядные ящики опрокинуты, кавалерия неслась во весь опор и давила всё на своём пути. Напрасно офицеры старались остановить обеспамятевшую толпу. Их увлекали, ругали, сбивали с ног. Страх слеп и глух; тысячи людей тонули в реке, спасаясь от врага, который их больше не преследовал.
Так разыгралось знаменитое сражение при Неседаде, которое покрыло позором Остолопов и переполнило радостью сердца Ротозеев.
В тот же вечер один из генералов короля Остолопов привёз Гиацинту письмо следующего содержания:
'Милостивый государь брат мой!
Победа ваша, у меня нет армии. Я прошу приостановки военных действий и мира; вы сами назначите условия; я предаю себя вашему великодушию. Побеждённый, я, по крайней мере, имею одну привилегию, за которую я плачу достаточно дорого, чтобы иметь право пользоваться ею в настоящую минуту. Я восхищаюсь храбростью и дарованиями, которые вы обнаружили сегодня. Я желал бы кончить так, как вы начинаете.
За сим, милостивый государь брат мой, я молю Творца, да хранит вас под святым своим покровом».
Король тотчас же велел прекратить военные действия, а переговоры отложил до завтрашнего дня. Он уже шестнадцать часов был на коне и нуждался в отдыхе. В наименее развалившемся доме ему приготовили постель из нескольких тюфяков, собранных с разных сторон. Он бросился на эту постель разбитый усталостью, с пылающею головой. Перед ним проходило такое множество картин, в нём самом поднималось столько мыслей, что он, не-: смотря на сильнейшее утомление, не мог заснуть. Но не столько слава, сколько мысль о Тамарисе прогоняла его сон. Он думал, что скоро явится перед нею победителем и к ногам своей возлюбленной положит свою шпагу.
В соседней комнате генералы и адъютанты угощали за своим столом гонца от короля Остолопов. В королевских фургонах нашлась подходящая провизия, и собравшаяся военная компания весело попивала, припоминая события пережитого дня. Каждый из собеседников рассказывал свои подвиги, и у каждого выходило так, что именно он один выиграл сражение. Все единодушно осудили излишнюю смелость великого герцога; сказали, что он убит но собственному безрассудству; тем и ограничилось произнесённое ему надгробное слово. Много говорили о бароне Бомбе и о трёхстах офицерах, погибших вместе с ним; интересовались преимущественно вопросами о том, кто будет назначен на места покойников; ещё больше говорено было о производстве и об орденах; но всего усерднее превозносили счастие армии, которой достался на долю молодой и храбрый король, Если с шестнадцати лет он начинает воевать, то нет таких чудес, которых нельзя было бы ожидать в будущем от его гения! Гиацинт уснул при сладостном ропоте этих похвал.
