XV. Обратная сторона медали
Во время сна королю привиделось видение, В лучистом сиянии перед ним явилась женщина в белом платье, с жезлом в руке. То была фея дня. Гиацинт узнал свою крёстную мать. Он так долго любовался портретом белой женщины, висевшим в большом салоне дворца! Фея посмотрела на него долгим, внимательным взглядом и прошептала со вздохом:.
«Бедный ребёнок, что бы с тобою было, кабы я о тебе не заботилась?»
И жезлом своим она обвела три круга около своего крестника.
Гиацинт проснулся вдруг на поле сражения, но уже не королём и победителем, а ещё раз в гнусной шкуре собаки. Утром судьба подняла его на такую высоту только затем, чтобы ещё глубже столкнуть его в бездну.
Была ночь; луна освещала равнину, и при её бледном свете тень холмов казалась ещё чернее. Кругом заколдованного короля всё было тихо и мрачно; в отдалении виднелись лагерные огни. Направо и налево, среди убитых лошадей, разбитых лафетов, разбросанных ружей, солдаты, повалившись навзничь, спали вечным сном.
На эти лица, искажённые страданием и яростью, сама смерть не смогла набросить свою печальную безмятежность. Их зубы были стиснуты, губы покрыты пеной, глаза навыкате; они ещё как будто грозили, или роптали, или просили Бога отмстить за их легкомысленно растраченную кровь.
На каких-то часах, вдалеке, медленно пробило двенадцать, тот час, когда мертвецы просыпаются. Гиацинт вздрогнул. Не чувствуя себя способным переносить долее взгляд этих остановившихся глаз, он забился в темноту, чтобы там укрыться.
Там-то и ожидало его ужаснейшее зрелище. Пользуясь темнотою, два мародёра, с потайными фонарями в руках, грабили мертвецов и глумились над смертью. Гиацинт, дрожа всем телом, притаился за опрокинутою пушкою.
— Вот этот женат, — говорил один из воров, — у него кольцо на пальце, только никак не снимешь.
— Отрежь палец, бестолочь, — сказал другой. — Видишь серьги, я их вырвал из ушей у этого солдата. Ведь издохли, так им всё одно.
— Офицер! — заговорил первый. — Будет пожива. У него часы есть.
— Ты поищи. Должен быть кошелёк.
— Да. А вот и портфель с запечатанным письмом.
— Лучше кабы с банковыми билетами, а впрочем, ничего, давай сюда. Посмотрим, что-то он пишет своей душеньке. Позабавимся.
Разбойник развернул письмо и стал читать:
«Добрая моя мать, когда ты получишь это письмо, у тебя уже не будет сына, Предчувствие говорит мне, что меня завтра убьют. Пишу это письмо на всякий случай; надеюсь, что дружеская рука перешлёт его к тебе. Я хочу, чтоб ты знала, что мой последний вздох принадлежал тебе, и что я продолжаю любить тебя за пределами гроба. У меня нет ничего, кроме моей шпаги; я оставляю тебя без средств; я доверяю тебя Господу Богу; он тебя утешит. Я же умираю достойный тебя, верный тому чувству чести, которое ты мне внушила, счастливый тем, что проливаю кровь за величие короля и для спасения отечества.»
— Ну, — сказал другой вор, — долго ты, что ли, будешь жужжать эту чувствительную чепуху? Примемся за работу. Сюда скоро заглянет месяц, нас увидят, и тогда, того и гляди, станут в нас стрелять.
— Да, твоя мать получит это письмо, — сказал мародёр торжественно, — и счастливы те, кто умирает по-твоему.
— Вот, — заворчал его товарищ, — опять ты мелодраму играть начинаешь. Чёрт их возьми, тех людей, что в школе побывали, вечно у них фразы на языке! Постой, тут что-то блеснуло, точно золото. Что бы это было?
Он поднёс фонарь поближе. Испуганная светом лошадь, покрытая великолепным чепраком, вскочила на ноги, заржала и стала лягаться. То был рыжий жеребец великого герцога. У него в брюхе была огромная рана, и он путался ногами в своих окровавленных кишках. Пройдя несколько шагов, он упал, судорожно вытянул ноги и околел.
В ту же минуту стая собак, взявшихся неизвестно откуда, с лаем бросилась на благородное животное и начала рвать его на части. При этом шуме воры побежали, не заботясь об оставленной добыче. По равнине замелькали фонари в большом количестве; подходил рунд.
— Эка пожива! — говорила одна из собак своим товарищам. — Что бы людям почаще задавать нам такие праздники.
— Вон там, — говорил другой пёс, — волки едят кирасирский полк.
— Видели, сколько воронов было сегодня вечером? — сказал бульдог.
— Завтра будет во сто раз больше, — ответил первый, — да что ж за беда? Мяса и крови хватит на всех.
— Да, — сказал борзой, — только завтра всё зароют.
— В один день не успеют, приятель, — ответила дворняжка. — Тут работы будет на неделю. А по лесам, по оврагам, по скалам, по канавам лежит много запропавших солдат и лошадей, мили на две кругом. Их не станут разыскивать да собирать. Славная штука — война. Настоящий пир для собак, для воронов и для волков!
Гиацинт в ужасе убежал. Он направился к той деревне, где несколько часов тому назад он блистательно рисковал жизнью. Там произошёл решительный удар; там мертвецы, наваленные друг на друга, тонули в лужах крови. Гиацинт ещё раз собирался бежать без оглядки от этих ужасных сцен, когда вдруг он услышал стоны. Он подошёл поближе. Офицер, ещё молодой и красивый, полз на обеих руках, с трудом волоча за собою ноги, разбитые ядром.
— Воды! — бормотал он. — Воды! Помогите! Я за вас умираю, а вы меня бросили, чтоб я околел как собака! Проклятая война! Воды или смерти, из сострадания!
Подвигаясь таким образом вперёд, изнемогая от боли, он упал на труп другого офицера.
— Фляжка, — крикнул он, — я спасён! Нет ничего, разбита! А! Пистолет — заряжен, слава Богу! Гиацинт, счастливый победитель, жаль, что ты не видишь…
И твёрдою рукою он размозжил себе голову.
При звуке выстрела умирающий поднял голову и осмотрелся кругом бессмысленными глазами. То был Нарцисс. Гиацинт узнал его и подошёл к нему.
— Это ты, Фидель? — вскрикнул солдат, заливаясь слезами. — Поди, поди сюда, я тебя, поцелую. Тебя Жирофле прислала, не правда ли? Скажи ей, что я её люблю. Ах, не видать мне её больше.
— Сюда, ребята, — сказал грубый голос, — да прошу не рассуждать. Сержант Лафлёр знает, что делает, он старый усач, а вы все молокососы. Говорят вам, он здесь упал; я узнаю место, черти проклятые! Тут шестерых адъютантов в три минуты убило; один мне своим мозгом всё лицо забрызгал. Давайте фонарь… видите, вон тут двое лежат; другие тоже недалеко. Тут и есть. Нарцисс, голубчик, умер, что ли? — закричал он громовым голосом.
— Сержант, — послышался глухой стон.
— Вот он я, милый. Здравствуй, Нарцисс. Как дела?..
— Да вот видите сами, дядя Лафлёр.
— Что делать, друг, война! Нынче тебе досталось, завтра придёт мой черёд. Ты положись на мою чувствительность, уж я тебя так не оставлю. Эй вы, давайте носилки.
Чуть только тронули Нарцисса, ему сделалось дурно. Всё его тело было сплошною кровавою раною.
— Сержант, — сказал один из солдат, — не стоит его тащить — кончился.
— Советоваться я с тобою, что ли, буду? — ответил Лафлёр. — Кабы ты по-моему знал порядки, пустая твоя голова, так ты бы помнил, что человек кончается только тогда, когда майор его в свой реестр запишет. Идём, идём, да не разговаривать.
Завидев толпу, король-пудель спрятался в кучу трупов; он вышел оттуда в перепуге и побежал…
Чтобы уйти от этой бойни, наводившей на него ужас, Гиацинт свернул на просёлочную дорогу, шедшую к одной деревне. Война и сюда заглянула. Скот был раскраден, заборы разнесены, дома сожжены. Везде дымящийся пепел, везде запустение, развалины.
На навозной куче хрипел умирающий крестьянин. Он защищал родину против неприятелей или имущество против мародёров. Его убили ружейным выстрелом. Возле него, с грудным ребёнком на руках, сидела на соломе его жена; четверо мальчиков, из которых старшему ещё не было двенадцати лет, обмывали поочерёдно бледное лицо отца. Сзади умирающего седой старик обращался к небу с бессильными жалобами и проклятиями.
— Отмсти за бедняка, Господи! — кричал он. — И за вдову! И за сирот! И за отца! Видишь, я отец, ты дал мне сына, а живодёры эти его убили! Чего ж ты, Господи, смотришь? Чего ты даёшь в обиду невинных?
— Успокойся, дедушка, — сказал один из мальчиков. — Мы отмстим за отца, ведь нас четверо. Придёт наше время, мы тоже их станем душить.
— Пойдём, брат, — сказал младший, — возьми камень; будем разбивать головы раненым.
— Дети, — закричала мать, рыдая, — не ходите. Вас убьют.
Гиацинт печально удалился.
«Боже мой! — думал он. — Куда бежать? Где спрятаться? Спасите, помогите!»
— Успокойтесь, государь, успокойтесь — произнёс голос адъютанта.
Гиацинт увидел себя на своей постели и осмотрелся кругом растерянным взглядом.
— Простите меня, что осмелился вас разбудить. Но вы изволили так стонать, что я счёл за лучшее положить конец удручавшему вас видению.
