Вот теперь я могу поздороваться и с Нелли…
Как всегда, на столе горячий чай, а Нина принесла еще шоколад и сладкое печенье, я должен это съесть, а завтра она принесет еще свежее молоко, чтобы я скорей поправился. А я не знаю, как мне ответить на такую беззаветную любовь и только целую Нинины руки.
…Сегодня мне приходится прятаться, да не один раз, а два — лезть в железный шкаф, в котором — рубильники под напряжением. В первый раз ненадолго, кто-то зашел минут на пятнадцать, но все равно они кажутся вечностью, когда стоишь там, боясь шелохнуться. А вот второй раз это продолжалось, как рассказала потом Нина, почти час. Приходили монтажники и меняли проводку на одном из щитов. Нина даже расплакалась… Она бы меня совсем не отпустила, да мне надо до конца смены побывать еще в цехах.
Ничего, теперь у нас опять пропуска, так что возвращаться в лагерь мне не обязательно с той же сменой. И Нина скрепя сердце отпускает меня, а я обещаю, что обязательно загляну сюда сегодня еще раз.
Скоро час дня. Медленно шагаю по морозу в мартеновский цех, к Ивану Федоровичу. Встретились так, словно давно пропавший без вести брат вдруг вернулся домой. Сыплются вопросы — где я пропадал и что со мной было, никто ведь точно не знал. Я все это рассказываю, и, конечно, за мое благополучное возвращение приходится выпить водки. Закуска — сардины в масле и свежий, так чудесно пахнущий хлеб. Потом еще… Отпускает меня Иван только после того, как его срочно зовут к одной из печей. Сердечно обнимает меня, как это делает на людях он один, и прощается: «Do poslezawtra!»
Я однажды спросил Ивана Федоровича, не боится ли он, что на него донесут за такое общение со мной, военнопленным. А он ответил: «Знаешь, Витька, пошли они все… туда-то. К черту их всех, и к черту мою бабу!» И опять я вижу, что он относится ко мне ну прямо как к сыну…
Мы расстались, и я пошел в силикатный цех. Там меня сердечно встретил немецкий бригадир Хуберт, мы не виделись с тех пор, как затеялось дело с рукавицами. Благодарил меня и потащил к начальнику, вот, мол, благодаря кому мы теперь выполняем нормы… Хуберт позвал еще русского начальника смены Володю, и мы втроем явились к Петру Ивановичу, которого и надо благодарить на самом деле — с него ведь все началось, он позвонил на фабрику, где шьют рукавицы. Оказывается, ему не сказали, что пленные отремонтировали уже полсотни швейных машин для фабрики и продолжают эту работу. А поскольку он рад, что пленные у него в цеху теперь лучше работают, опять появляется секретарша — как водится, с подносом. Колбаса, мясо, хлеб и стаканы, а водку Петр Иванович принес.
Пить нас не заставляет — можно символически, чтобы не захмелеть. А вот на мясо и колбасу налегайте, советует Петр. А когда мы через полчаса уходим, секретарша вручает Хуберту пакет, в нем колбаса, сало, огурцы, хлеб — все, что осталось от закуски у начальника. Хуберт страшно удивлен, потому что в цеху многие считают, что начальник ненавидит немцев. Вот и пойми эту русскую душу!
Механический цех неподалеку, теперь туда, к Максу. Еще ведь надо поблагодарить Людмилу за то, что держала Нину в курсе дела, пока я болел. Макс был занят, ковал с двумя подмастерьями какую-то здоровенную железину, и я пошел прямо к Людмиле. Она стала мне рассказывать, как Нина обо мне беспокоилась, ведь целых три недели меня не было, а если пленный три недели в больнице, то, значит, дело плохо — пленные должны ведь работать, а не болеть так долго… Когда я вернулся от Людмилы в кузницу, Макс все еще был сильно занят; я попрощался и отправился поскорее к Нине — до отхода поезда в лагерь оставался целый час.
Она меня ждала и уже нервничала. «Я боялась, что ты сегодня больше не придешь!» Поцеловала меня, почуяла запах водки, наморщила лоб и сказала очень серьезно: «Witka, nel-sja pit wodku! Только из больницы, а уже делаешь глупости. Пожалуйста, Витюша, milenkij moj, тебе выздоравливать надо, а не водку пить!»
Я стал рассказывать про Ивана Федоровича и Петра Ивановича и тут вспомнил, что обязательно должен попасть сегодня еще в литейный цех, к заведующему формовочным отделением. Там какие-то неполадки с формой для отливки корпуса редуктора, а делал ее наш военнопленный. Нина хочет, чтобы мы завтра встретились у Александры, она может оставить нас у себя прямо с утра… Я, разумеется, хочу того же. И мы уговариваемся встретиться завтра возле медпункта около шести.
Литейный цех недалеко от электростанции. Немецкий бригадир Карл Гейнц помог мне искать начальника цеха, нашли мы его в конторе, где мой предшественник венгр Ференц навещал свою подругу Любу. Секретарша дала нам понять, что Владимир Васильевич, ее начальник, не в восторге от того, что мы сюда явились. К тому же он, кажется, не совсем трезв. Просит не мешать, а прийти завтра в два часа дня к нему в кабинет.
Замечательно, мне подходит как нельзя лучше! Карл Гейнц возвращается к своей бригаде, а я иду в сторону механического цеха, надеясь встретить Макса. Не застал, наверное, он перед уходом заглянул к Людмиле. Встретились мы уже на станции, Макс как всегда в отличном настроении. Уже по дороге, в вагоне, могу наконец рассказать ему про сегодняшний день, про Нину. И как всегда, он слушает и почти ни о чем не спрашивает. А сегодня вечером мы будем репетировать — к следующему выступлению. «Давай-ка лучше немного соснем, — говорит Макс. — Вечером ведь надолго задержимся».
Приехали в лагерь, пришли в нашу комнату. Стянули с себя тяжелую одежду, сходили за вечерним супом. «Артисты» уже собрались. Четверть часа на передышку — и репетиция начинается. Часа три гоняет нас Манфред, а после этого оказывается — нет, вот эту, мол, сценку, надо повторить еще раз. Едва не полночь, когда добрались наконец до кроватей.
А утром обычное дело — сигнал, подъем, умывание, если вода из кранов течет. Потом — за супом, не забыть пайку хлеба, и — по вагонам, на завод. Сегодня мне не терпится — ведь в шесть часов встреча у медпункта с Ниной. Я очень надеюсь, что с ней ничего не случилось…
Вместе с Максом направляюсь к механическому цеху, потом — раз, и в сторону, к амбулатории. Нина ждет, вся в нетерпении — уже ведь шесть часов. Слава Богу, еще темно, нас никто не замечает, и мы скрываемся за дверью. Аля нас приветствовала, мы прошли в «нашу» комнату, тут же стали обниматься и целоваться. Нина хочет обязательно помочь мне раздеться, она уверена, что я очень слаб, ведь целых три недели был болен. Стаскивает с меня ватник и валенки, туда же летит и все остальное, и вот мы уже лежим рядом под одеялом. Нина прижимается ко мне, осторожно трогает спину — следы от банок, которые мне ставили в больнице. Беспокоится, что я, наверное, еще не совсем здоров для объятий, но я ведь так не считаю, ну, и все улаживается…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
