Я спросил Марию Петровну: «Мне правда записать все фамилии?» — «Погоди. Эшелон пойдет еще через две недели, двое с воспалением легких смогут тогда, наверное, ехать… Что ж, пока записывай всех, а вычеркнуть можно хоть в последний день, — ответила она и пошла к двери. — Когда закончишь список, можешь идти. Не забудь запереть дверь, а увидимся на комиссии». И я остался в комнате один.
В шесть часов все опять собрались в зале, на осмотр вызывают по очереди. Я отдал список по лазарету Светлане Владимировне, она недолго поговорила с Марией Петровной, та сделала в списке свои пометки, и его передали капитану Ковальчуку. Все больные, кто лежит в больнице, поедут домой! В десять часов вечера Светлана Владимировна велит заканчивать. За сегодня комиссию прошли шестьсот с лишним пленных, завтра будет еще день.
И капитан Ковальчук отправляется с Вальтером и со мной в кабинет коменданта Зоукопа, чтобы мы занялись там сегодняшним списком. Он нам объяснил свои пометки на полях, и мы с Вальтером сели составлять список освобождаемых по каждой бригаде — выборка из более чем тысячи фамилий, прошедших комиссию. Комендант Макс Зоукоп велел принести наш ужин сюда. А когда мы около трех часов ночи покончили со всей этой грудой бумаг, сообщил нам новость: спать будете здесь! Русские распорядились, чтобы до окончания медосмотра мы находились здесь: чтобы ни с кем не могли поделиться сведениями, которые нам теперь известны. Чего они так боятся? Что те, кто не попал в списки на освобождение из плена, устроят заваруху?
Ну ладно, еще два дня пробудем «в гостях» у коменданта. Если считать и лазарет, то у нас в списках на освобождение уже 95 человек, из них ни одного, кого не записали потому, что он необходимый на заводе мастер или специалист. И меня особенно радует, что мы с Вальтером и товарищами из нашего отдела труда никакого отношения к решениям — «да» или «нет» не имели. Еще посмотрим, что скажет Светлана Владимировна, когда мы ей скажем, что еще и ста фамилий не набралось в списках, кому ехать домой. И верно — утром оказалось, что она думала — их уже почти триста. Что ж, это на пользу тем бригадам, которым еще предстоит комиссия. Будут щедрее, план им ведь надо выполнить!
Сегодня дело движется полным ходом, и наконец комиссия завершает в сильной спешке свою необъятную работу. Перерыва на обед сегодня не было, в 12 часов ждущих осмотра позвали во двор, туда привезли с кухни здоровенный котел с супом и огромную корзину с нарезанным хлебом. Ждущим осмотра пришлось, правда, сбегать за котелками, но не прошло и четверти часа, как комиссия уже продолжала осмотр. А перед этим капитан Ковальчук распорядился пересчитать фамилии записанных на освобождение сегодня; их оказалось около двухсот. Светлана Владимировна велела капитану подать ей знак на 250-м.
И вот это число достигнуто, еще нет восьми часов вечера.
«Вот это да! — откликается она. — Если там от нас хотят обязательно триста, наберем недостающих прямо по списку».
И капитан Ковальчук снова отправляется с Вальтером и со мной в кабинет коменданта. Там нам сначала дали поесть — сладкой пшенной каши, такой никогда здесь не было, сахара все еще не хватает. Наш заведующий кухней полагает, что слишком много его уходит на изготовление самогона. Когда получают продукты на складе, то с сахаром всегда трудности. А если кухня соглашается взять его на два-три кило меньше, то можно получить еще мешок пшена или муки!
Списки — это для нас с Вальтером сегодня уже дело совсем привычное, и еще до полуночи мы заканчиваем. И комендант Макс Зоукоп помогал нам сегодня, не хотел сидеть «наблюдателем». А моему другу Максу он уже сказал, что я и сегодня ночевать не приду. Утром нам предстоит еще встреча с обоими офицерами, которые вели протокол, чтобы закончить общий список. И еще решить: не расформировать ли одну из рабочих бригад, чтобы ее людьми «заткнуть дыры», образовавшиеся в других бригадах.
Ждем офицеров с восьми утра, пользуемся временем, чтобы разобраться с составом бригад. Часов в 10, когда закончили и это, пришел один капитан Ковальчук. Вальтер доложил ему наши предложения, я переводил. Он все спокойно выслушал и говорит: «Вас, немцев, вообще-то, хорошо бы оставить здесь навсегда!» И подписал листы с фамилиями. Пришел тем временем и комендант Макс. И капитан Ковальчук приказывает, чтобы уже завтра, а то и сегодня, всех, кого освобождают из плена, обмундировали во все новое. В воскресенье шестого марта они покинут лагерь и отправятся домой.
А когда Ковальчук сказал, что лучше всего, он бы оставил нас здесь навсегда, у меня поджилки затряслись. Но наверное, он просто имел в виду, что удивлен, как мы быстро и хорошо справились с работой. Нам ведь нередко говорят такое и заводские Natschalniki.
11 МАРТА 1949 ГОДА: Я — СОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ!
Капитан Ковальчук сказал, что при выдаче нового обмундирования отъезжающим должны присутствовать три-четыре человека из нас, чтобы, мол, все было как надо. Меня, разумеется, сунули туда, а мне это совсем не нравится, я хочу на завод, потому что почти всю неделю не виделся с Ниной. А сегодня Макс принес мне с завода письмо от нее, с фотографией. Первое письмо от Нины, первая фотография! На меня смотрит милое лицо, Нинины глаза спрашивают: «Где ты, мой дорогой, где ты был так долго? Я хочу тебя видеть!»
А письмо! Пробегаю взглядом строчки, это поздравление с днем рождения. Конечно, моя дорогая, в день рождения мы свидимся обязательно! Наши товарищи к этому времени уедут, и я смогу опять быть на заводе! Нет, лучше я все-таки присяду и спокойно прочту письмо…
И вот, сидя на краю кровати, я вчитываюсь в ее строчки. Я их буквально впитываю, как будто Нина говорит со мной. Будто впитываю в себя вкус ее губ, как это было на первом свидании. Слава Богу, что я в комнате один…
Письмо Нины:
Мой любимый,
скоро твой день рождения, и я тебя поздравляю. Благословляю тот день, в который ты родился. И лучше дня в истории не было, и природа никогда ничего не сделала разумнее.
Хочу пожелать тебе:
любить меня; почаще встречаться со мной, чтобы я любила тебя, и т. д.
Я всерьез хочу, чтобы не касались тебя никакие беды. Я сделаю все, что зависит от меня, чтобы ты, мой хороший, был счастлив. И дарю тебе все, что у меня есть, — свое тело и свою душу. От тебя прошу одного — думай почаще о своем здоровье и больше люби себя.
В этом письме нет обращения по имени и подписи тоже нет. Из осторожности оно написано чужой рукой. Фотографию Нины и это единственное письмо от нее мне удалось пронести через все проверки. Я долго искал место, где бы можно было прятать фотографию и письмо, пока мне вдруг не пришло в голову — приклеить к карманному зеркальцу с задней стороны! Фотографию, правда, пришлось немного подрезать с краю, а листок сложить вчетверо, но с помощью кусочка картона и изоляционной ленты все получилось. И уж как там ни будет дальше, а по своей воле я с этим моим сокровищем не расстанусь! Ах, моя Нина, если бы я мог сейчас обнять тебя, если бы мог доказать, что принадлежу тебе, что я твой душой и телом. А я крепко застрял здесь в лагере, в плену, из которого легко не выберешься!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
