Глебка стоял, полусогнувшись, приплюснув нос к холодному стеклу, и его точно жаром обдавало. Мысли одна другой горячей и стремительней вихрились в его голове, словно ночная метелица. Потом вихрь этот подхватил и Глебкино тело. Глебка метнулся за шапкой к печи, потом — за ружьём в угол и с ним — к двери. Первым, кого он увидел, выскочив на крыльцо, был Яков Иванович. Старик шёл на лыжах со стороны леса, шёл медленно, тяжело, видимо, через силу. В движениях его не было и следа той быстроты и сноровистой лёгкости, которые бросились в глаза Глебке вчера вечером на реке. Наоборот, движения старика были неверны и плохо согласованы. Он так сильно сутулился, что спина выпирала горбом. Борода, свалявшаяся и сбившаяся в мокрый ком, унизана была мелкими мутными сосульками. Старик едва передвигал ноги.
«Вон как уходился», — подумал Глебка, глянув на Якова Ивановича, и вдруг вспомнил вчерашнее: «Постой. Может Шелекса-то и сама к тебе придёт». Сейчас он понял эти непонятные слова: Шелекса пришла к нему. Партизаны здесь. Так вот, значит, к чему понадобился ночной поход старика…
Глебка в своей догадке был близок к истине, хотя и не знал всего, что произошло в эту ночь.
Накануне, поздно вечером, в Чащу пришёл обоз. Охрану его составляли двадцать пять английских солдат. Подводчики-крестьяне шагали рядом с дровнями, заваленными ящиками с продовольствием и снаряжением. Сидевшие на дровнях сытые солдаты время от времени грубо понукали голодных и оборванных подводчиков. Картина была примерно такая же, как и тогда, когда Глебка встретил обоз на дороге близ Воронихи, с той разницей, что на передней подводе сидел теперь сержант Даусон, который и являлся начальником обоза.
Даусон вёл обоз в деревню, в которой стоял лейтенант Скваб. До неё оставалось ещё два перегона. Один из них до деревни, в которой расположились американцы Мак-Миллана, сержант собирался покрыть в тот же день, чтобы заночевать под охраной его роты. Но из этого ничего не вышло. Как ни понукал сержант подводчиков, обоз подвигался очень медленно. При этом подводчики ссылались на заморённость лошадей, а самый старый из них, семидесятидвухлетний Никанор Курихин, распластав поверх армяка белую как снег аршинную бороду, доказывал сержанту Даусону:
— Ты посуди этта сам, коли ум имеешь, ежели шибче ехать, то как раз тишей выйдет. Конёк-то праховой вовсе с бескормицы, сена-то ведь у нас не больно много живёт. Ты его кнутом раз стеганёшь, так он качается, того гляди падёт, тогда на карачках ползи и с обозом твоим, это ж понятие иметь надо, леший ты не нашего лесу.
Другие подводчики поддерживали старика нестройным хором. Переводчик-доброхот из солдат, выучивший две сотни слов и понимавший речь старика на одну четверть, кое-как перетолковывал её сержанту. Рассвирепевший Даусон трепал старика за бороду, раздавал остальным увесистые оплеухи, непонятно и длинно ругался, но всё это никак не ускоряло движения обоза. Трудно было сказать, в самом ли деле виной тому была заморённость лошадей, или подводчики, как и всё население русского Севера, люто ненавидевшие интервентов, нарочно так приноравливали, но только к вечеру обоз едва дополз до Чащи, в которой никаких иностранных солдат не было. Тут пришлось и заночевать, так как надвигалась метель.
Ярость сержанта Даусона была умерена только появлением лейтенанта Скваба с двадцатью американскими солдатами. Лейтенант Скваб стоял в тридцати верстах от Чащи. Утро он провёл с приехавшим к нему в роту майором Иганом. В середине дня Иган, кончивший свои дела со Сквабом, решил вернуться к Мак-Миллану. Это диктовалось двумя соображениями. Во-первых, это избавляло от возможного приезда Митчела и вмешательства американца в дела Игана, во-вторых, сам Иган получал возможность сунуть нос в дела Митчела и, в частности, выведать, что же произошло утром в роте американцев.
Чтобы меньше скучать в дороге и иметь на всякий случай под рукой союзника, майор Иган сманил с собой ехать лейтенанта Скваба, обещая ему хорошую выпивку.
Скваб, скучавший вечерами у себя в избе, согласился поехать к Мак-Миллану. Правда, на этот раз его соблазняла не столько выпивка, сколько то, что он надеялся встретить свой обоз. Последнее обстоятельство нисколько, впрочем, не помешало Сквабу крепко выпить у Мак-Миллана. Что касается обоза, то он так и не пришёл, хотя по расчётам лейтенанта должен был придти более суток тому назад. Раздосадованный и обеспокоенный Скваб хотел было вернуться к себе в роту, но выпитое у Мак-Миллана вино сделало лейтенанта более энергичным и предприимчивым, чем обычно, и он решил выехать навстречу своему обозу в Чащу, так как был живейшим образом заинтересован в его благополучном прибытии. Дело в том, что Скваб не так давно приторговал два лесопильных завода на Онеге с огромными биржами готового пилёного леса. Документацию на эти заводы и вёз с обозом его доверенный сержант Даусон. Вот почему, видя, что обоз сильно запаздывает, и зная, что впереди на большом пространстве нет ни английских, ни американских гарнизонов, лейтенант Скваб решил выехать в Чащу навстречу своему обозу. На всякий случай он взял у Мак-Миллана два десятка солдат и с этим эскортом явился около полуночи в Чащу.
Метель уже разыгралась вовсю, и было очевидно, что в Чаще придётся ночевать не только обозу, но и лейтенанту Сквабу. Трудно было двигаться не только по дороге, но и пройти от избы к избе. Непогода всё сразу перепутала. Под открытым небом возов нельзя было оставить. Пришлось рассредоточить подводы по девяти соседним дворам.
На каждый из девяти дворов Даусон отрядил по два солдата. Пока один из них дежурил при подводах, другой грелся или спал в избе. Потом караульный уходил в избу, будил напарника, и тот шёл к подводам.
Из семи солдат, оставшихся в распоряжении Даусона, одного он отдал лейтенанту для прислуживания ему, а остальных разбил на два ночных патруля по три человека в каждом. Чередуясь, они должны были в продолжении ночи патрулировать по линии дворов, на которых стояли подводы. Так распределил Даусон вверенных ему двадцать пять солдат, составлявших охрану обоза. Что касается приведённых лейтенантом Сквабом двадцати американцев, то сержант гордо отказался от их услуг, разместив прибывших на ночёвку в двух кулацких домах при дороге. Это был, так сказать, резерв Даусона.
Лейтенант Скваб, расположившийся в соседнем с Даусоном двухэтажном доме церковного старосты, не вмешивался в распоряжения сержанта, находя их достаточно дельными. Разыгравшаяся ночная буря опрокинула, однако, все расчёты Даусона.
Первый же ночной патруль, высланный Даусоном, заблудился, едва начав обход, причём растерявшие друг друга солдаты оказались в разных концах деревни. Двое из них заночевали в тех избах, на которые им посчастливилось набрести. Третий патрульный, взяв куда-то в сторону, выбрел к лесной опушке, и труп его нашли только через месяц, когда сошёл снег.
Сержант Даусон, прождав лишний час возвращения первого патруля, решил со вторым сам отправиться на поиски. Но дальше крыльца он не ушёл. Снежный вихрь и воющая тьма ночи сразу дали ему понять, что сейчас нечего и думать ни о каких поисках, и он счёл за лучшее вернуться в избу, чтобы переждать в ней до утра. Патрульные с готовностью последовали за ним. Им, как и их сержанту, была страшна эта неистовствующая буря.
Страшна она была и вышедшему в тот же час на крыльцо Якову Ивановичу, хотя и совсем по-иному. Для топтавшихся на крыльце перепуганных солдат эта ревущая мгла была каким-то угрожающим, враждебным свойством враждебной и чужой земли. Для Якова Ивановича она была лишь трудным препятствием в предполагавшемся пути. Всё вокруг было своё, привычное: и леса свои и даже сама эта буря.
Ещё с вечера разведчики дали знать партизанам о том, что метелицей задержан в Чаще обоз интервентов. Обоз из-за непогоды и заносов должен, видно, будет простоять весь следующий день, а уж полдня — подавно. Из-за тех же заносов не будет ниоткуда и подмоги. Охрана состоит из двадцати пяти англичан.
Всё это уже дошло лесным телеграфом до партизан. Но нужно было дать знать и о пришедших к ночи двадцати американцах, а заодно и о том, где они стали на постой, как раскидана охрана и как к ней лучше подойти. Вот об этом-то и должен был Яков Иванович оповестить партизан, перехватив их на ведомых ему потайных путях. Это он и выполнил, и к утру пятьдесят лыжников-партизан были уже перед Чащей.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ. ПОЕДИНОК
Название своё деревня Чаща носила недаром. Она стояла в дремучем бору, подступавшем к самой дороге. Пробраться сквозь чащобу к деревне мог только человек бывалый и хорошо знающий эти места. Лес, обступавший деревню со всех сторон, напирал прямо на крайние избы, поставленные на свежих расчистках. В одном из амбаров, примыкавших к лесу, партизаны сложили свои лыжи, оставили при них двух караульных и, пряча оружие под одеждой, растеклись по деревне. Они мало чем отличались от чащивских мужиков и потому легко сосредоточились близ дворов, где стояли подводы и при которых находились пары охранников-англичан.
