Глава 19
Воевода
Воевода Козельска Иван Никитич Романов, по прозвищу Каша, сейчас восседал в палате с ближниками и держал совет. Русоволосый, с голубыми глазами и чёрной бородой с проседью, он уже многое пережил на своём веку. И опалу в цепях, и поселение в ссылке, даже боярином успел побывать при Лжедмитрии I, и вот теперь он воевода в крохотном Козельске. Строго оглядев всех откровенно усталым взглядом, он произнёс.
— Што будем делать, братия? Враг у ворот. Засеки прорваны, люди разбиты, а мертвяки захватили весь посад, и теперь там живут только они. Если это можно назвать жизнью. Сколько у нас погибло в посаде людей?
— Много, в основном старики и дети неразумные, — ответил думный дьяк Апокся, — остальные убегли. Кто — куда глаза глядят, а кто и за стенами спасся.
— Сколько ратников у нас есть: и собственных, и тех, что с засек спаслись?
На это вопрос ответил правая рука воеводы сотник Всеволод Кишка.
— С засек дошло едва ли пять десятков, да у нас две сотни наберётся, да ополчение кликнем. Глядишь, полтысячи и соберём.
— Угу, а мертвяков кто считал? И откуда их столько взялось, кто-нибудь знает?
Все заёрзали толстыми попами по стульям да лавкам. На этот вопрос никто не знал, что ответить. Да и что говорить, если не знаешь, как так получилось. На две засеки с юга и запада напали мертвяки, числом не меньше сотни и пошла потеха. Засеки сопротивлялись недолго, и защитники бежали почти в полном составе. Добежав до города, они напугали население посада и стали спасаться в городе.
Начавшаяся суматоха только добавила бардака. Кто-то сразу все понял, кто-то не понял вовсе, а кто-то узнал слишком поздно. Усугубила всё ночная темень. Кто смог, тот сбежал, кто не смог, тот остался в посаде. Каждый день откуда кто-то приходил, и его после проверки впускали. Раздевали донага, хоть мужского, хоть женского полу, и если ран не было, то пропускали, а если царапины или раны на теле находили, то прогоняли обратно. А уж, что там и как было, никто не интересовался.
С каждым днём приходило всё меньше и меньше, пока людской ручеек совсем не иссяк, а вокруг стали бродить лишь одни бесы. Ни один воин за всё это время так и не пришёл. Долгое молчание прервал думный дьяк Апокся.
— Бают, воевода, что сражение было неподалёче. Шуйского отряд схватился с отрядом очередного самозванца, а могёт и холопа Болотникова. Сражение жаркое было, кого побили, кого ранили, остатки разошлись по своим местам, а наутро все убитые и мёртвые обернулись и напали на живых. Шуйского люди все погибли, а из супротивника его кто сбежал, а кто и выжить смог. Иных у меня догадок нет, но уж больно много среди мертвяков тех, кто одет в воинскую справу, да глядишь, у некоторых и оружие есть. Не крестьяне то, и не горожане, а почти все вои, да приблудных с собою принесли к городу. Вот они-то и хозяйничают сейчас в посаде.
— То верно баишь, Апокся. Было то. Слухи и до меня от верных людей дошли. Но мы ворота от сей напасти и мерзости успели закрыть, да вот еды не припасли вдоволь. А мертвяков много. Да и людей отправлять на борьбу с ними жаль, порешат всех, да заразят. Што делать тогда будем?
— Так пять сотен людей нешто не упокоют всех мертвяков, воевода? — удивился сотник Кишка.
— Так ты что, хочешь всех отправить воевать? А ежели там их больше сотни, а то и две, да все накинутся, да давай драть и кусать. Думаешь, справимся? Чаю, нет. Надо по стенам стоять, да стрелять по ним, и охотников отряд направлять на истребление нежити. Помощи нам ждать неоткуда, да и сами, думаю, справимся. Авось их меньше станет, поразбредутся по лесам да весям, и нам легче их уничтожить будет.
Все совещавшиеся согласились с воеводой. Людей надо поберечь и охотников направить, да проверять их каждый раз. Человек слаб, завсегда утаить или обмануть хочет. А это пресекать надо, а то и род человеческий пресечётся. А ещё молиться почаще Богу, и во всех церквях молебен заказать. Когда гудение ближников понемногу стало стихать, воевода продолжил.
— На стенах посты круглосуточные выставить, да штоб не спали. Кого на посту спящим застанут, того на первый раз в яму посадить на сутки, на хлеб и воду. Кого поймают во второй раз, того в охотники насильно записать. А кого и в третий раз увидят, того без оружия и хлеба вытолкнуть за ворота на все четыре стороны. Вольному воля, а спасённым рай. Обо всём рассказывать мне тотчас: и днём, и ночью. Нешто есть у кого ещё што мне сказати? — и воевода обвёл всех суровым взглядом.
— А вот вечером третьего дня изба горела в посаде, не иначе, как человек жёг её.
— Так-то, верно, прячутся же ещё по углам от мертвяков люди, но через седьмицу-две прекратится в посаде жизнь. Мертвяков много, живых мало. А нам нужно о себе подумать. Думайте вы, думать буду и я. А сейчас пора мне.
Воевода, кряхтя, поднялся и, придерживая саблю, висевшую на поясе, вышел из палат. Несмотря на весь свой опыт и давившую на него ответственность, воевода не знал, что делать. Голод он пережил, лишения всяческие тоже, болезнями разными страдал ещё с малолетства, а вот мертвяков ходячих ещё не видел, да и не слышал о них никогда. А тут, эвано что!
И людишек надо в строгости держать и страхе, не дать заразе с их помощью проникнуть в город, и чтобы паника не захлестнула души испуганных людей. Приходилось действовать очень жёстко, сильно жёстко. И не хотелось бы, но пожалеешь одного, пожалеешь другого, а дальше уже и жалеть некого будет. Такова жизнь, и нелёгкая доля человека, облечённого властью. Романов был боярином, куда уж выше. А ещё надобно и о своей семье позаботиться и о дочери тоже.
Уж на что пригожая девка удалась: и на лицо хороша, и телом пышна. А вот характерец вельми блаженный оказался: и то ей не так, и это не этак, и вообще, хочет она, как вой, на лошади скакать, да мертвякам одним ударом головы сносить. А и его уже забодала своими приставаниями, и сотника охранной сотни, чтобы научил её клинком махать. Да только сабля тяжела для женской руки, то и дело, что кинжалом научили её владеть, да пращою.
А и пистоль освоила она, и пищаль хотела, да пустое то, еле держит и то, и другое. Пищаль вообще неподъёмная для неё, а пистоль в руках дрожит. Стрелять научилась, а попадать — нет. Вот и ходит, гордится собою, то ли девка, то ли воин. Эх, а получилось всё наполовину: и вой с неё, как со свиньи хвост, и девка, уже ратным трудом порченная. Эх, и кому же ты, Наталья Романова-то, достанешься.
Воевода разочарованно покачал головой и вошёл в свой терем. Не успел он пройти в дом, да усесться за стол вечерять, как тут как тут, прискакала из своей светлицы и Наталья.
— Батюшка, а что ты так долго в хоромах своих штаны просиживал? Неужели думу тебе подсказать некому али все только твоего слова и приказа ждут? Али не слушается кто и ругать себя заставил?
Иван Никитич Романов рассерженно посмотрел на свою любимую дочь. Толстая, пшеничного цвета коса лежала у Натальи на высокой груди, а белый, расшитый красными узорами сарафан не скрывал полноту её фигуры. По мнению отца, она была несколько худовата, но, сколько он её не кормил, девка пухлеть больше не собиралась. А сейчас и вовсе не до жиру, быть бы всем живу.
— Ты пошто отцу своему единокровному вопросы гадкие задаёшь, девка? Как ты смеешь так разговаривать со мной? Вызову сейчас тётку твою, да выпорю на конюшне собственноручно.
Наталья потупилась, но так, совсем чуть-чуть.
— Я нечаянно, батюшка. Любопытство меня замучило. Страсть, как хочется узнать, что в городе происходит. А и в посаде не всё ладно. По ночам там то ли волки воют, то ли мертвяки скулят. А иногда, почти в самом начале, выстрелы бухают, и дома иногда горят.
— Угу. То сражается ещё кто-то с мертвяками, и дома сами по себе не горят. Да недолго это продолжаться будет. Задавят мертвяки числом храбреца. Да и странно, что он к воротам не выходит.
— Так, батюшка, далеко оттуда. Пока пройдёт он вдоль посада, всех мертвяков соберёт. А они же у ворот всё время ходят, но близко не подходят, словно понимают, что тут их упокоить могут.
