Вслед за этим, услышав, что часы пробили одиннадцать, кардинал с низким поклоном попросил разрешения удалиться и простился с королем, умоляя его помириться с королевой.
Анна Австрийская, ожидавшая упреков после того, как у нее отобрали письмо, крайне удивилась, заметив на следующий день, что король делает попытки к примирению. В первые минуты она была готова отвергнуть их: гордость женщины и достоинство королевы были так глубоко уязвлены, что она не могла сразу забыть обиду. Но, поддавшись уговорам своих придворных дам, в конце концов она постаралась сделать вид, будто начинает забывать о случившемся. Король, воспользовавшись этой переменой, сообщил ей, что в самом ближайшем будущем предполагает дать большой бал.
Бал представлял собой такую редкость для несчастной Анны Австрийской, что при этом известии, как и предполагал кардинал, последний след обиды исчез — если не из сердца ее, то с лица. Она спросила, на какой день назначено празднество, но король ответил, что на этот счет еще нужно будет сговориться с кардиналом.
И в самом деле, король каждый день спрашивал кардинала, когда будет устроено это празднество, и каждый день кардинал под каким-нибудь предлогом отказывался твердо назвать число.
Прошла неделя.
На восьмой день после описанных нами событий кардинал получил письмо, отправленное из Лондона и содержавшее только следующие строки:
«Я достала их. Не могу выехать из Лондона, потому что у меня не хватит денег. Вышлите мне пятьсот пистолей, и, получив их, я через четыре или пять дней буду в Париже».
В тот самый день, когда кардинал получил это письмо, король обратился к нему с обычным вопросом.
Ришелье посчитал по пальцам и мысленно сказал себе:
«Она пишет, что приедет через четыре или пять дней после получения денег. Дней пять пройдет, пока деньги прибудут в Лондон, и дней пять пока она приедет сюда. Всего, значит, десять дней. Нужно принять в расчет противный ветер, всякие досадные случайности и недомогания. Предположим, двенадцать дней…»
— Ну как же, герцог, вы рассчитали? — спросил король.
— Да, ваше величество. Сегодня у нас двадцатое сентября. Городские старшины устраивают третьего октября празднество. Все складывается великолепно. Никто не подумает, что вы идете на уступки королеве.
Помолчав, кардинал добавил:
— Не забудьте, кстати, накануне праздника сказать королеве, что вы желали бы видеть, к лицу ли ей алмазные подвески.
Глава 17. СУПРУГИ БОНАСЬЕ
Кардинал уже вторично в разговоре с королем упоминал об алмазных подвесках. Людовика XIII поразила такая настойчивость, и он решил, что за этим советом кроется тайна.
Он не раз чувствовал себя обиженным по той причине, что кардинал, имевший превосходную полицию — хотя она и не достигала совершенства полиции, современной нам, — оказывался лучше осведомленным о семейных делах короля, чем сам король. На этот раз король решил, что беседа с Анной Австрийской должна пролить свет на какое-то обстоятельство, непонятное ему. Он надеялся затем вернуться к кардиналу, проникнув в какие-то тайны, известные или неизвестные его преосвященству. И в том и в другом случае это должно было поднять престиж короля в глазах его министра.
Людовик XIII пошел к королеве и, по своему обыкновению, начал разговор с угроз, относившихся к ее приближенным. Анна Австрийская слушала, опустив голову, давая излиться потоку, в надежде, что должен же наступить конец. Но не этого желал король. Король желал ссоры, в пылу которой должен был пролиться свет — безразлично какой. Он был убежден, что у кардинала есть какая-то затаенная мысль и что он готовит ему одну из тех страшных неожиданностей, непревзойденным мастером которых он был. Его настойчивые обвинения привели его к желанной цели.
— Ваше величество, — воскликнула Анна Австрийская, выведенная из терпения смутными намеками, — почему вы не скажете прямо, что у вас на душе? Что я сделала? Какое преступление совершила? Не может быть, чтобы ваше величество поднимали весь этот шум из-за письма, написанного мною брату.
Король не нашелся сразу, что ответить на такой прямой вопрос. Он подумал, что сейчас самое время сказать те слова, которые должны были быть оказаны только накануне празднества.
— Сударыня, — проговорил он с важностью, — в ближайшие дни будет устроен бал в ратуше. Я считаю необходимым, чтобы вы, из уважения к нашим славным старшинам, появились на этом балу в парадном платье и непременно с алмазными подвесками, которые я подарил вам ко дню рождения. Вот мой ответ.
Ответ этот был ужасен. Анна Австрийская подумала, что королю известно все и что он только по настоянию кардинала был скрытен всю эту неделю.
Такая скрытность, впрочем, была в характере короля. Королева страшно побледнела и оперлась о маленький столик своей прелестной рукой, сейчас казавшейся вылепленной из воска. Глядя на короля глазами, полными ужаса, она не произнесла ни слова.
— Вы слышите, сударыня? — спросил король, наслаждаясь ее замешательством, хоть и не угадывая его причины. — Вы слышите?
— Слышу, сударь, — пролепетала королева.
— Вы будете на этом балу?
— Да.
— И на вас будут ваши алмазные подвески?
— Да.
Королева стала еще бледнее. Король заметил это и, удивляясь ее тревогой с той холодной жестокостью, которая составляла одну из самых неприятных сторон его характера, проговорил:
— Итак, решено! Вот и все, что я хотел сказать вам.
— Но на какой день назначен бал? — спросила Анна Австрийская.
Людовик XIII почувствовал, что ему не следует отвечать на этот вопрос: голос королевы был похож на голос умирающей.
— Весьма скоро, сударыня, — ответил король. — Но я не помню в точности числа, нужно будет спросить у кардинала.
— Значит, это его высокопреосвященство посоветовал вам дать бал? — воскликнула королева.
— Да, сударыня. Но к чему этот вопрос? — с удивлением спросил король.
— И он же посоветовал вам напомнить мне об алмазных подвесках?
— Как вам сказать…
— Это он, ваше величество, он!
— Не все ли равно — он или я? Не считаете ли вы эту просьбу преступной?
— Нет, сударь.
— Значит, вы будете?
— Да.
— Прекрасно, — сказал король, идя к выходу. — Надеюсь, вы исполните ваше обещание.
Королева сделала реверанс, не столько следуя этикету, сколько потому, что у нее подгибались колени.
Король ушел очень довольный.
— Я погибла! — прошептала королева. — Погибла! Кардинал знает все.
