бы согласия на брак своей дочери с католиком. Все друзья пытались отговорить Брента – они его любили, – но безуспешно.
В феврале стояли такие суровые морозы, что строительство Джалны почти прекратилось, видимость стройки создавали лишь отдельные стуки топора или визги пилы. Вырубка деревьев продолжалась полным ходом. Благородные пятидесятилетние стволы за несколько минут оказывались срублены, распилены и аккуратно сложены в штабеля. Лесорубы жгли высокие костры, отчасти чтобы согреться, отчасти чтобы избавиться от древесины. В беспечной расточительности они бросали в костры прекрасный дуб, клен и сосну.
Аделина ждала ребенка в апреле, и ее самой заветной мечтой было обосноваться в доме до родов. В феврале, когда стройка остановилась, она поняла, что эта ее мечта угасает. Давным-давно архитектор, подрядчик и бригадир обещали Уайтокам, что дом будет готов к первому апреля. Аделину одолели сомнения и разочарование, она пришла в отчаяние. Как говорил Филипп, можно было подумать, что ее жизнь и жизнь ребенка зависят от переезда.
Миссис Вон, как всегда сдержанно, была почти так же глубоко огорчена отсрочкой, как и Аделина. Мысль о том, что роды пройдут в ее доме, чрезвычайно ее расстраивала. С тех пор, как она сама разрешилась от бремени, прошло много времени, и трудности этого события казались ей почти непреодолимыми. Например, что ей делать с Робертом, который как раз должен будет приехать из университета? Конечно, его придется куда-то отослать, и вся радость от его каникул пропадет. И еще Дейзи. По правде говоря, миссис Вон была совершенно уверена, что ничто, кроме брака, не выведет Дейзи из круга семьи. Она слишком удобно устроилась. В ее поведении не было благопристойности, которая бы понравилась миссис Вон, ей не раз приходилось беседовать с Дейзи по поводу недостаточной деликатности, которую та проявляла, преследуя доктора Рамзи. Доктор заходил к Аделине несколько раз в неделю, и при входе или при выходе его непременно подкарауливала Дейзи. Она вязала для него огромный шарф, который требовалось постоянно примерять. Доктор уступал с довольно мрачной любезностью, однако уступал, и миссис Вон не могла отделаться от мысли, что в глубине души ему это нравится, хотя что может быть бесполезнее, чем примерка ШАРФА?
Миссис Вон беспокоило и то, что Дейзи, похоже, охотилась не только на доктора Рамзи. Когда доктор посещал Аделину, Дейзи непременно встречалась с Филиппом, если тот был дома. Аделина тогда сильно уставала и рано ложилась. Дейзи всегда старалась посидеть с Филиппом, которому было все равно, когда идти спать. По сугробам она ходила с ним в Джалну на снегоступах, которые ей подарили на Рождество. Миссис Вон очень старалась полюбить Дейзи, но это ей не удалось. Она критиковала Аделину, но не могла ее не любить.
А еще больше, чем мать, миссис Вон любила ее детей. «С каждым днем они становятся все милее, – думала она. – Но все же наполняют дом шумом и хаосом». Николас стал вспыльчив, и когда он обижался, по дому эхом разносились его гневные крики.
Затем, когда вокруг стало мрачнее некуда, наступил март, кроткий как ягненок. Но не просто ягненок, а как веселый резвый малыш, блеянье которого было журчанием ручейков, чьи глаза сверкали как летние звезды, чей хвостик отметал все заботы. В общем, погода установилась не по сезону теплая. В Джалне вновь закипела работа. Работники приступали к ней ранним утром и трудились допоздна. Вещи, которые, казалось, никогда не произойдут, происходили в мгновение ока. За работой мужчины пели. Жаркое солнце нагревало крышу и било в новые окна. По небу проплывали огромные стаи перелетных птиц. Земля вновь наполнилась жизненной силой.
Наконец настал великий день для Аделины и Филиппа: фургон, запряженный четверкой лошадей, остановился у дверей Джалны. Прибыла их мебель! И отделанная расписанной кожей кровать, которую они привезли из Индии; и комод с витиеватой латунной отделкой; и ящик с яшмой, слоновой костью и серебряными украшениями; и ковры, над которыми трудились несколько поколений, и портьеры с изящной вышивкой – запахи и звуки Индии! Прибыли и изящные чиппендейловские кресла и столы, подаренные Филиппу его сестрой, диван в стиле ампир, который они приобрели в Квебеке, массивный шифоньер, купленный в Лондоне! Ирландское серебро и лен, подаренные леди Гонорией! Новая жизнь для старых вещей!
До конца марта оставалось три дня, и все еще было тепло. Если бы только была готова комната Аделины – остальной дом мог подождать, – чтобы ребенок мог родиться под крышей ее собственного дома. Мысль о времени стала для нее осязаемой, чем-то враждебным, с чем она бежала наперегонки. Как-то среди ночи она представила себе будущего ребенка судьей-хронометристом в этой гонке. Она вообразила его гномиком, сидящим со скрещенными ногами, с золотыми часами в руках. При этой мысли она рассмеялась.
– Что случилось? – спросил вскочивший с постели Филипп.
– Я смеюсь, чтобы не плакать.
– Глупости. Зачем тебе плакать?
– Я лучше умру, чем пройду через то, что мне предстоит.
– Вот что, Аделина, веди себя прилично и подумай о данных тебе милостях, – сказал он, лишь бы что-нибудь сказать.
– Ты считаешь себя одной из милостей?
– Несомненно.
– Значит, ты преувеличиваешь.
Он приподнялся на локте и посмотрел на нее сверху вниз. Яркий лунный свет падал на его лицо через окно. Сестра Августа прислала ему вышитый ночной колпак, который Филипп щегольски сдвинул набок.
– О, Филипп, ты восхитительно выглядишь, – сообщила она, притянула голову мужа к себе и поцеловала.
– А теперь тебе надо успокоиться и заснуть, – сказал он, похлопав ее по плечу.
Она вздохнула.
– Я бы уснула, если бы окно было открыто.
– Ты прекрасно знаешь, что доктор особенно предостерегал от ночного воздуха для переболевших коклюшем.
– Ну давай откроем, хотя бы чуть-чуть!
Он, поворчав, встал и приоткрыл окно на несколько дюймов. Затем поставил стул между окном и ней и разложил на нем большую нижнюю юбку с оборками.
– Вот, – сказал он с удовлетворением. – Это убережет тебя от сквозняка.
– О, спасибо, Фил, – сказала она, сделав глубокий вдох. – Как же хороша ночная свежесть! Какая жалость, что она опасна!
И прижалась к мужу.
Наступил бурный и ветреный апрель. Ветер, обнаруживший пять высоких новых труб, дул в них, визжал и ревел, словно нашел выход для всей своей энергии. Новые двери без конца хлопали, во все стороны летела стружка; работники свистели изо всех сил. Мебель была распакована, защитное полотно с нее снято. Ковры стояли по углам. Большую кровать установили в основной спальне. Неро бегал по лестнице вверх и вниз по пятьдесят раз за день, наблюдая за происходящим.
Вместе с мебелью из квебекского дома
