Шея болела и мешала мне жить. Как при ангине, я с трудом глотала. В приступах дурноты мечтала об одном – таблетке анальгина. Тугой ворот моего черного платья закрывал рану, но все время ее касался.
Куда же он пропал? Уж не случилось ли с ними что-нибудь в дороге? Что произошло?
Я даже не заметила, как сыграл Эдик. Я просто его не слышала.
Тамара Генриховна аплодировала стоя и восторженно на меня косилась, когда слышала короткое мужское «Браво», похожее на гавканье глухого старого пса. Но внезапно выражение ее лица резко изменилось. Я оглянулась и увидела Туманского, продирающегося ко мне сквозь публику. Он крепко схватил меня за руку совершенно ледяными пальцами и потащил за собой, как сбежавшего ребенка. Я, спотыкаясь о чьи-то ноги, едва за ним поспевала. Он стремительно залетел за кулисы и быстро мне сказал:
– Сделай одолжение – в зал не возвращайся. Тут меня жди. – И отпустил мою руку, пристроив к группке столпившихся за кулисами конкурсантов.
Я ничего не успела у него спросить.
А через десять минут шум в зале стих, и он вышел на сцену с прекрасной виолончелью и сыграл так… Пусть музыкальные критики пишут – как. А я одно могу сказать: без всякого анальгина у меня совершенно перестала болеть шея. Прошла. Я перестала ее чувствовать. Впрочем, как и все остальное в себе и вокруг себя.
Он обнял меня за плечо. Мы стояли и смотрели в открытый футляр, как счастливые родители на заснувшего первенца.
– Это Маджини, прекрасный инструмент. Я даже мечтать не мог, что буду на таком играть, – шепотом сказал Туманский, как будто боялся разбудить Маджини, и между делом поцеловал меня в висок. – Не было бы счастья, так несчастье помогло.
– Кому, как не человеку с твоим гороскопом, играть на такой виолончели! – восторженно прошептала я, от его близости несколько потеряв над собой контроль. – Венера в соединении с Солнцем! Стеллиум из двенадцати соединений! Ты хоть сам понимаешь, что это значит?
– Знаешь, что-то я очень давно не соединялся ни с Солнцем, ни с Венерой. – Его шальные глаза оказались совсем рядом. – А тут я смотрю – и то и другое в одном лице. – Он легко прикоснулся губами к самому краешку моих губ. – А стеллиумом, из скольки ты говоришь…
– …из двенадцати соединений… – проговорила я, слабея.
– … я могу с тобой поделиться… – Он медленно поцеловал мои губы в другой уголок, а глаза его почему-то смеялись. – Мне одному все равно так много не надо… Как твоя шейка многострадальная поживает? Давай-ка посмотрим…
Я откинула волосы со спины и самоотверженно дернула молнию своего закрытого платья вниз. Но она не послушалась. Я дернула еще раз.
– По-моему, она зацепилась за бинт, – сдерживая улыбку, сказал Туманский. – Думаешь, имеет смысл мучиться?
– То есть? – обернулась я.
– Я тебе потом объясню, хорошо? – И молния в его руках с треском разъехалась в разные стороны. Я ахнула. Но тут же мне стало не до оценки материального ущерба, потому что он нежно поцеловал меня между лопаток. Платье медленно соскользнуло на пол.
– Знаешь, как только мне в руки попала Маджини, я сразу заметил твое поразительное сходство с ней… – интригующе сказал Туманский. – Надо бы нам с тобой кое-что проверить.
– Что? – трепетно спросила я, с ног до головы покрываясь гусиной кожей.
– В какой октаве ты запоешь, если я, – он обнял меня сзади, убрал мои волосы в сторону, легонько поцеловал в забинтованную шею и сказал на ухо: – возьму смычок и…
– И?– замирая от любопытства, я оглянулась на него.
– Ты щекотки боишься? – вдруг спросил он с любопытством юного натуралиста.
Я расхохоталась, бессильно сложившись пополам на его руках.
– Здравствуйте, любезнейшая Тамара Генриховна! Туманский беспокоит. У меня к вам серьезный разговор.
Я проснулась и сонно на него посмотрела. Он сел на постели, поставил телефон на колени и повернулся ко мне спиной.
– Я тут агента вашего обезвредил. Какого? Который мне инструмент позавчера раскокал. Симпатичного такого, рыженького, с голубыми глазами. Не ваш агент? – деланно удивился он. И голосом утомившегося после работы палача сказал: – Да бросьте. Под пытками призналась.
Я фыркнула и закрыла себе рот ладонью.
– Нет. Позвать ее нельзя. – Он обернулся и свободной рукой притянул меня к себе. – Связанная лежит в чулане. Вещички ее соберите, если вам не трудно. Я за ними через полчасика зайду. Да, и билет ее обратный приготовьте.
Нет, если вы не дадите, я, конечно, могу ее повезти домой в футляре для виолончели. У меня их теперь два. Но ноги я ей еще не оторвал. Так что, боюсь, не влезет.
– Ну, хулиганье… – восхищенно проговорила я, когда он повесил трубку.
– Кто бы говорил… – ответил он, склонившись надо мной.
– Володь, – я заправила темную прядь ему за ухо, – скажи мне, откуда ты узнал, что у нее мой билет на самолет? Я тебе этого не говорила.
– Ты просто забыла, – небрежно сказал он и поцеловал меня в нос.
– Ты знаешь обо мне все? – упавшим голосом спросила я, внимательно следя за его реакцией. Он весело рассмеялся, закинув назад голову, и посмотрел на меня с нежностью мудреца.
– Всего ты сама о себе не знаешь… И потом, -улыбнулся он, – можно подумать ты знаешь обо мне только то, что я тебе рассказал. Что ты там говорила про мой гороскоп? А?
Я уткнулась носом ему в плечо. Секретного агента из меня не получилось.
– То, что ты ничего не умеешь, рассказывай кому-нибудь другому! – ледяным голосом сказал Туманский, собираясь на последний тур конкурса. – Это просто отмазка от собственной совести. Я могу тебе сказать точно – умеешь. Способностей у тебя – выше крыши.
– Откуда ты можешь знать? – воскликнула я.
– Я знаю. – Он злился, оттого что я не понимаю. – У меня были хорошие учителя. Кадыр на Урале. Потомок бурятских шаманов.
В отцовские экспедиции я ездил только из-за него. Поэтому я знаю. Как – не спрашивай. Объяснить не смогу.
– Но я же ничего не буду делать. – Я бухнулась на стул и скрестила на груди руки, как Наполеон на острове святой Елены. – Я просто хочу тебя послушать! Это же третий тур!
Зазвонил телефон. Туманский ответил и неожиданно протянул трубку мне.
Я с удивлением взяла ее. Кто мог мне звонить на эту квартиру?
– Да, – напряженно сказала я.
– Лина! Можешь мне объяснить, что у вас там за интриги? – заорал на меня из трубки забытый мною Антон Дисс.
– Я тебе ничего не могу объяснить! Кто тебе вообще дал этот телефон?
– Тамара Генриховна Шелест, – как непробиваемой идиотке ответил Антон. – Она меня уже задолбала. Неужели так сложно спокойно дожить до возвращения?
– Слушай! Ты можешь мне сюда не звонить?! – набрав воздуха, крикнула я и повесила трубку.
