– Нет, товарищ Жуков, такая дачка вам не подойдет. Вы много работаете, у вас бессонные ночи, у вас трудные дни, вам нужно хорошо отдыхать. Мы тут подумали, посовещались и нашли для вас дачку.
Жуков говорит: «Помилуй Бог, товарищ Сталин, зачем мне дачка, я почти не бываю в Москве, я все время на фронтах, мне некогда бывать на ней». – «Товарищ Жуков, мы знаем, что вам надо, и мы знаем, какая вам необходима дачка. Сейчас поезжайте с товарищем Поскребышевым на эту дачу, осмотрите ее и скажите мне, какое у вас останется впечатление».
Сталин пригласил Георгия Константиновича в прихожую, открыл дверь и сказал Поскребышеву: «Отвези товарища Жукова на дачу, покажи ему». Жуков взглянул на часы – было одиннадцать вечера.
Поскребышев, Жуков и генерал из охраны Сталина сели в просторный «зим», и машина покатила. На улице жуткий мороз, много снега. Машина буксовала.
Приехали. Узнав Поскребышева, охрана машину пропустила. Комендант дачи, офицер без знаков различия повел Жукова по даче, объясняя, где и что. Рядом шла женщина, видимо, кастелянша или экономка. Дача была готова к заселению, висели шторы. Прошли в буфетную – в шкафах посуда, столовые серебряные приборы. Дошли до кабинета. Почему-то его называли будуаром – видимо, когда-то кабинет был дамской комнатой: стояли какие-то столики на гнутых ножках, козетка. Показали все, и поехали обратно, в Москву, в Кремль.
Настроение у маршала совсем испортилось. «Зачем мне эта дача», – думал он всю дорогу и решил от нее отказаться. Поскребышев очевидно понял его настрой и говорит: «Георгий Константинович, я вижу, что вы склонны отказаться от подарка товарища Сталина, но я вам настоятельно не рекомендую этого делать. Ведь вы же знаете, что, если он решил сделать вам подарок, – он это сделает. Отказываться нельзя. Вы можете испортить отношения с Иосифом Виссарионовичем».
Вернулись в Москву, в Кремль. Разделись, поднялись наверх. Поскребышев зашел к Сталину и тут же вышел оттуда, дав Жукову знак войти. Шел второй час ночи. Сталин не спал, сидел за столом и читал. Поднялся, опять пошел навстречу, широко улыбаясь: «Ну как вам дачка, товарищ Жуков?» Тут опять характер поперечный Жукова сработал, он возьми и скажи: «Дачка-то хорошая, большая, но нужна ли она мне, товарищ Сталин, уж больно она велика для меня и шикарна». Сталин нахмурился, свел брови к переносице и говорит сердито: «Я догадываюсь, в чем ваши сомнения, товарищ Жуков, и чего вы опасаетесь. Но я уже подумал об этом». После этого он подошел к двери кабинета, приоткрыл дверь и сказал в полуоткрытую дверь Поскребышеву: «Дайте, пожалуйста, тот документ, который вы по моей просьбе составили по этой дачке». Поскребышев достал документ, передал его Сталину, тот снова вернулся в кабинет и сел за стол, только теперь не напротив Жукова, а рядом и передал ему бумагу…
На этом моменте Георгий Константинович прервал свой рассказ, развернулся на стуле к секретерчику со множеством замков и достал какие-то бумаги. Снова повернулся и дал мне в руки документ, напечатанный типографским шрифтом, красивым курсивом, на прекрасной мелованной бумаге. Жуков, видно, не раз его показывал кому-то: бумага была уже довольно потерта. «Дарственная», – читаю я, и далее: «В ознаменование заслуг генерала армии Жукова Георгия Константиновича в борьбе с немецко-фашистскими оккупантами и их разгрома под столицей нашей Родины Москвой Политическое бюро Центрального Комитета Всесоюзной коммунистической партии большевиков, Президиум Верховного Совета и советское Правительство передает в дар с правом передачи по наследству строение № 17. Схемы, описание и план прилагаются». А ниже фамилии всех до единого членов Политбюро.
– Вот, – сказал Жуков, – Сталин знал, что ни у кого из членов Политбюро такой шикарной дачи нет. И он решил, что они заревнуют. Вот почему стоят эти подписи. Я принял эту бумагу, поблагодарил Сталина и вышел из кабинета.
Зорге и Сталин взаимно не доверяли друг другуДовольно большая загадка, почему Сталин не слушал самых опытных разведчиков. Мне показывал полковник разведки в отставке Лев Василевский архивный документ о том, что Зорге, приехав из Китая (это еще до его работы в Японии), выступал на Хамовническом партактиве и выступал довольно критически в отношении того, что еще тогда не называлось «культом личности». Сталин, конечно, об этом знал, помнил и потому и не думал спасать потом Зорге. У диктатора были достаточные основания, чтобы бояться Зорге, если он вернется.
В свое время член компартии Германии Тельман попросил забрать Зорге в Москву, потому что тот выступал против культа личности Тельмана.
Так что Зорге не верил до конца Сталину, Сталин не верил до конца Зорге. И такому серьезному предостережению Зорге о начале войны он не поверил….
Отец все же переживал за сынаВ Грузии жил замечательный ученый, специалист по грузинскому ренессансу профессор Шалва Мицубидзе. Его арестовали, еще когда Берия работал в Грузии. Допросили, записали показания. Берия говорит: «Подпишись…» Шалва подписывает. «А почему ты здесь подписываешься, на таком расстоянии от текста?» – удивился Берия. «А, может быть, вы еще захотите что-нибудь прибавить», – то ли серьезно, то ли шутя ответил веселый человек Шалва Мицубидзе.
Его привезли в Москву и сказали уже в тюрьме: «Тебя просил, сам знаешь кто, чтобы ты занялся переводом на русский язык “Витязя в тигровой шкуре”». Известно, что Сталин сам занимался переводом «Витязя», и вообще у «культа» был личный культ Руставели. Шалва отвечает: «Скажите тем, кто поручил вам это, что певчая птица в застенке не поет».
Его выпустили и дали возможность работать над переводом. Когда он закончил работу, Сталин с ним встретился, у них состоялся очень-очень интересный разговор… А на прощание вождь его даже поцеловал…
Мицубидзе вернулся в Грузию. И когда ему кто-нибудь делал какое-нибудь замечание, например, что он опоздал на лекцию, Шалва показывал то место, которое поцеловал Сталин.
Когда Мицубидзе собирался после войны по работе в Германию, Сталин встретился с ним и попросил: «У меня к тебе личная просьба. Что можешь, разузнай там про моего сына Якова и расскажи мне потом».
Мицубидзе вернулся из Германии, что-то доложил Сталину, но что – никому, даже своей жене, не рассказал.
Когда вождь не хотел говорить– Говорит Москва… Говорит Москва… Работают все радиостанции Советского Союза… Передаем последние известия…
Сталин любил первого диктора Радиокомитета Юрия Борисовича Левитана и считал, что только его басом можно сообщать народу то, что вождь считал истиной в первой и последней инстанции. Именно его голос был для Сталина государственным голосом Советского Союза и ему он доверял радостные и тревожные вести. Своим тонким политическим чутьем Сталин угадал, что мощный голос диктора способен сделать радость безмерной, а горе преходящим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
