Несколько слов о наших магаданских новостях.
Руководство Дальстроя приняло решение начинать дорожные работы и на втором плече — от Элекчана до приисков. На реке Мякит, это около восьмидесяти километров от Элекчана, будет строиться новый посёлок — штаб управления дорожного строительства. Готовятся и к развороту горных работ. В устье Среднекана будет организовано управление по добыче полезных ископаемых. Прибыл соратник директора Дальстроя по Вишере — Пемов, очень приятный товарищ. Он как будто намечается начальником управления.
У нас теперь горячая пора. По отделениям проводится зачёт рабочих дней. Очевидно, в ближайшее время выеду на трассу, одновременно буду заниматься и отбором рабочей силы.
Да, видел Прохорова, он прибыл на несколько дней. Привёз отличные отзывы о работе, но удивила его подавленность. Расспрашивал — не говорит».
За стеной ударили стенные часы — двенадцать раз. Как же закончить письмо? Нина отмалчивалась, хотелось написать ей что-то сердечное. Тихо скрипнула дверь. Он обернулся. У порога стояла Алла Васильевна, Она уже расстегнула шубку и, сбрасывая платок, смело поправляла то самое зелёное платье в белый горошек.
— Да вы с ума сошли, Алла Васильевна? Зачем вы здесь? — вскочил он, вспыхнув до ушей. Первой его мыслью было любыми средствами, как можно быстрей выпроводить гостью.
— Дорогой мой, к сожалению, женщины более склонны к привязанности. Что делать, если гора не идёт к Магомету… — Она не договорила и, распахнув шубку, крепко-крепко прижалась.
Он хотел отстраниться, но рука, скользнув по тонкой ткани платья, остановилась. Протест и голос рассудка снова утонули в нежности и ласке…
С тяжёлым чувством Прохоров вошёл в зону. После происшествия с медикаментами Матвеевой ворьё оставило его в покое, возможно, бойкотировало. Его просто не замечали. Всё это напоминало затишье перед грозой.
Подумав, он всё же решил не говорить о полученных им посылках и об отношении к нему уголовников. Это поставило бы перед необходимостью назвать некоторых заключённых, в частности, рябого и его товарища. Но это бы ещё больше осложнило его положение. Как-то он намекнул трактористам о столкновении с жуликами. С тех пор кто-нибудь из парней колонны всегда оказывался рядом.
А вот сейчас он был один и чувствовал, что добром это не кончится. Если бы не пропуск, он отказался бы от зачётов, лишь бы скорей туда, в колонну.
Староста поместил его в транзитный барак. Ему всё казалось, что заключённые смотрят на него пустыми взглядами и даже палатки, обнесённые завалинами и обшитые фанерой, косятся на него подслеповатыми, тусклыми глазами окон. К его удивлению, никто за это время к нему не подошёл.
Наконец он закончил дела и утром следующего дня собирался вернуться в колонну. Оставалось взять в старостате пропуск. Он пришёл в общежитие и лёг. Значит, всё обошлось. Был уже вечер, заключённые лежали, переговаривались, курили.
Прохоров почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он посмотрел по сторонам. Нет, никто на него не обращал внимания, но беспокойство не покидало его. Он случайно бросил взгляд на окно и вздрогнул. На него смотрели бесцветные, немигающие глаза. Прохоров вскочил и прильнул к стеклу. Но там уже никого не было.
Он нащупал в кармане телогрейки гаечный ключ и снова лёг. Пусть только сунутся.
В барак пришёл Фомин, и его сразу же окружила шпана.
— Что, гражданин начальник, на прииски? Возьмите, может потрафит, глядишь, и воля, — доносились голоса от стола.
Прохоров поднялся и подошёл к толпе.
— А, Прохоров, — улыбнулся Фомин, заметив тракториста. — Завтра зайди, поговорим. Ну как, оформил всё?
— Да, гражданин начальник, вроде бы всё, — ответил он тихо. Не хотелось напоминать жуликам о своём скором отъезде. Фомин уже снова разговаривал с заключёнными, делая пометки в блокноте.
— За что осуждён? — спрашивал он какого-то паренька.
— Халатность, — спрятал тот глаза.
Прохоров чувствовал себя чужим.
Фомин собирался уже уходить, как вдруг подошёл рослый брюнет лет тридцати трёх, в зелёном френче из тонкой шерсти, с холёным лицом и чёрной бородой. Густые волосы закрывали половину высокого лба. Карие с поволокой глаза смотрели пристально и смело. Он довольно пренебрежительно раздвинул толпившихся людей, попросил разрешения и сел.
— Улусов, — назвал он себя, протёр пенсне белоснежным платком и ловко нацепил его на тонкий нос. Фомин уловил знакомый волнующий запах духов. Но где его слышал, так и не вспомнил.
Все смолкли, ожидая представления. Сергей обратил внимание на чисто выбритую синеватую кожу лица и белые руки с длинными полированными ногтями.
— Если ваши условия подойдут, то вы можете заполучить нужного и даже ценного для вас работника, — заговорил тот внушительно, разглядывая пальцы рук, как бы давая понять, что о мелкой и грязной работе не может быть и речи. — Знаю снабжение, свободно читаю и анализирую баланс, знаком с вопросами труда и планированием.
— Статья? — поинтересовался Фомин.
— Какое значение имеет статья? Не в кассу банка вы набираете служащих, а если бы даже и в кассу? — Он значительно улыбнулся и скользнул глазами по сторонам. — И тогда, можете быть уверены, всё было бы под надёжным контролем.
Фомин рассказал о предстоящих работах и трудностях, с которыми можно столкнуться.
— Меня интересует один вопрос — могу ли рассчитывать в тайге на пропуск для бесконвойного хождения? — спросил он пытливо.
— Это будет решать режимный отдел.
— Благодарю вас, но мне это не подойдёт, — проговорил он любезно и снова отправился в конец барака, где, очевидно, спал.
На вахте раздались сигналы вечерней поверки. В дверь заглянул староста.
— Живей! На поверку становись!
Фомин пошел в учётно-распределительную часть.
Пожилой инспектор раскладывал дела заключённых в отдельные стопки и записывал в ведомости. Очевидно, готовил этап. Фомин передал списки отобранных им людей и поинтересовался заключённым Улусовым. Инспектор открыл шкаф и вынул его личный формуляр.
— «Улусов, он же Политик, он же Миллер, по кличке Дипломат», — прочёл он надпись на личном деле и положил на стол. — Любопытнейшая персона, аферист особого жанра — руководящий работник. По последнему личному делу числится за ним три судимости и три побега. Знаете, приезжает по липовым документам с назначением из центра в какой-нибудь отдалённый городок, преимущественно среднеазиатский, занимает директорское кресло и действует. А посмотрите отзывы о работе — святой, икону писать можно. Где бы ни работал, с делом справлялся хорошо, и, казалось, всё было чистым. Только поздней стали выявляться ловкие аферы с банковскими операциями по расчётным счетам предприятий.
Фомин раскрыл страничку его формуляра и увидел широкую красную полосу с угла на угол.
— Ого! Спецограничение? — протянул он удивлённо и пробежал глазами несколько страничек.
— Да, подлежит строгому режиму. Птица хищная и хорошо умеет летать, — вздохнул инспектор и поставил папку на старое место в шкаф.
Нижние две койки в конце бараков считались привилегированными. Тут действительно было много преимуществ. Неожиданный приход начальства не заставал врасплох. Кроме того, если повесить на стойки нар одеяло, получалась кабина, похожая на купе вагона, а сплошные верхние нары являлись как бы потолком.
В транзитном бараке пересыльного лагеря эти койки были заправлены полотняным постельным бельём и накрыты ватными одеялами. Здесь спали Волк и Дипломат. Оба они отказались от казённых постельных принадлежностей и пользовались личными. Это отличало их от остальных заключённых и, кроме того, подтверждало, что в лагерях они не новички и рассматривают заключение не как случайное местонахождение.
Над постелью Волка висели на стене всевозможные безделушки. А выше, с картины, написанной маслом, протягивала руки женщина. Она не то о чём-то просила или умоляла, не то бросалась в объятия. Понять было трудно, картина вытерлась от времени.
После поверки заключённые с шумом расходились по лагерю. Дипломат прошёл на свою койку и лёг, Волк задержался у сушилки. С обеих сторон дверей, прислонившись к стене, остановилось двое, третий пришёл с шубой и стал выколачивать воротник. Какой-то парнишка заглянул в барак и, увидев Волка, тут же выбежал обратно. Через несколько секунд раздался предупреждающий стук в окно, и показалась фигура Прохорова. Но не успел он переступить порог, как на его голову упала шуба и парни, стоявшие по сторонам, придавили его к полу. Подскочило несколько человек, и сразу потух свет.
Поднялся невообразимый галдёж. У входа снаружи собралась толпа. Люди толкали друг друга в темноте и переругивались. Кто-то сдерживал заключённых у наружного тамбура. Сквозь гвалт не было слышно ни стонов Прохорова, ни наносимых ему ударов.
