через обер-прокурора свое неудовольствие, временами довольно резко»[496].
Аналогичные суждения встречаются и в записях архиепископа Саввы (Тихомирова), близкого соратника и ученика митрополита Филарета (Дроздова). Со слов митрополита владыка писал, что в те годы, когда он посещал заседания Св. Синода, существовало правило: каждое воскресенье, после вечернего богослужения, собираться у первоприсутствующего (тогда им был митрополит Серафим (Глаголевский)) на чай. На этих встречах «занимались предварительным обсуждением более важных вопросов по делам церковным, прежде нежели они окончательно решались в официальном заседании Синода». На этих чайных заседаниях и вырабатывалась единодушные резолюции, представлявшиеся затем обер-прокурору. Делалось это для того, чтобы избежать царского гнева[497].
Как нам оценить подобные свидетельства? Следует ли их рассматривать в качестве подтверждения тезиса о полной несвободе членов Св. Синода, более всего боявшихся впасть в царскую немилость?
Полагаю, что так их рассматривать не следует. Скорее они являются иллюстрацией к истории николаевского царствования – не более и не менее. Если характеризовать синодалов как статистов, вынужденно или добровольно (в данном случае это не столь важно) подчинявшихся любым приказам самодержавной власти, полученным посредством обер-прокурора, чье влияние на церковные (синодальные) год от года возрастало, то тогда следовало бы назвать статистами и всех остальных русских деятелей второй четверти XIX века. Тогда следовало бы рассматривать всю императорскую Россию как театр Fantoche, управляемый железной рукой самодержавного владыки. Однако так можно говорить, забывая о психологическом восприятии времени: современники воспринимают действительность под иным углом зрения, нежели изучающие прошлое потомки.
Природа русского самодержавия не могла не проявить себя и в жизни Православной Российской Церкви, в том числе и в деятельности ее Св. Синода. Усиление роли и значения обер-прокурора было закономерным развитием бюрократизации всей государственной машины, во главе которой (или, лучше сказать, над которой) стоял Николай I. Обер-прокурор стремился подчинить иерархию, сделать ее частью общеимперской бюрократической системы. Иначе и быть не могло. Но из этого «политического» заключения вовсе не следовало, что члены Св. Синода должны рассматриваться как «молчальники» (большинство) или скрытые оппозиционеры светских менторов Церкви – обер-прокуроров типа Н. А. Протасова (меньшинство). В конце концов, вплоть до конца синодальной эпохи «компетенция обер-прокурора ограничивалась административным управлением и не распространялась на сферу вероисповедного и церковного права»[498].
Организационно в эпоху Николая I Православная Российская Церковь укреплялась и усиливалась, успешно решались многочисленные проблемы; рос уровень образования духовенства, проводилась реформа духовных школ, реформировалась система церковного управления[499]. Члены Св. Синода стояли во главе всех этих дел. Большинство синодалов были не только высокообразованными людьми, но и выдающимися православными пастырями – аскетами (Филарет (Амфитеатров)), проповедниками (Филарет (Дроздов), Иннокентий (Борисов), Иоанн (Доброзраков)), миссионерами (Григорий (Постников), Иаков (Вечерков), Игнатий (Семенов), Аркадий (Федоров)), много сделавшими для повышения общего уровня русского духовенства. Хрестоматийными «молчальниками» назвать их было бы неправильно. Другое дело – официальные заседания в присутствии обер-прокурора, когда единогласие почиталось первым доказательством верности монарху. Но то было в русле государственных традиций николаевского царствования, и только. С православным государем публично спорить никто не решался. Например, когда Николай I согласился на заключение Конкордата с Римским престолом (в августе 1847 г.), Св. Синод по этому поводу не выступил, хотя статья 1 (пункт 7) Конкордата позволяла Католической Церкви открыть в России седьмую епархию – в Херсоне. При этом два архиепископа – члены Св. Синода – Херсонский Иннокентий и Виленский Иосиф (первый в докладе на имя обер-прокурора, второй – в письме на его имя) выразили удивление и сомнение по поводу сделанного правительством шага[500]. Это, впрочем, не привело к их удалению из «церковного правительства».
Итак, подводя итоги, следует сказать, что Св. Синод в 1825–1855 гг. представлял собой собрание по преимуществу ярких и глубоких церковных деятелей, внесших существенный вклад в историю Православной Российской Церкви XIX века. Светская власть (в лице обер-прокурора) заменяла синодальных архиереев гораздо реже, чем, например, это практиковалось при всесильном К. П. Победоносцеве (с 1880 по 1905 гг. в составе Св. Синода состоял 71 (sic!) человек, причем на притяжении 20 лет в их среде не было представителей белого духовенства). Среди постоянных членов Св. Синода в эпоху Николая I, как и в последующий период, были митрополиты Новгородский и Санкт-Петербургский, Киевский и Галицкий, Московский и Коломенский, а также Экзарх Грузии. Были и митрополиты, находившиеся на покое или же получившие белый клобук за личные заслуги. В дальнейшем это повторилось лишь один раз – в 1856 г. на коронации Александра II в сан митрополита возвели Экзарха Грузии Исидора (Никольского).
Помимо названных иерархов, членами Св. Синода в 1825–1855 гг. неизменно состояли протопресвитеры: духовники царской семьи и обер-священники. Епархиальные архиереи, назначавшиеся в качестве «присутствующих» в состав Св. Синода, в большинстве случаев руководили епархиальной жизнью кафедр, относившихся ко 2-му классу (хотя бывали случаи назначения в Св. Синод архиереев, чьи епархии относились к 3-му классу)[501]. За николаевское тридцатилетие вызывались к присутствию в Св. Синоде епископы Курской, Орловской, Полтавской, Харьковской, Нижегородской, Тамбовской и Симбирской епархий. В целом же, там заседали архиереи наиболее «статусных» епархий: Казанской, Астраханской, Ярославской, Рязанской, Тверской, Литовской (Виленской), Варшавской, Олонецкой, Донской, Херсонской. Часто одни и те же церковные деятели, оставаясь членами Св. Синода, переводились с одной «статусной» кафедры на другую, не теряя при переводе ни своего положения, ни рычагов влияния (разумеется, если они эти рычаги имели ранее).
Конечно, инициатива синодалов николаевской эпохи не могла в принципе выйти за рамки синодальной модели. Осознавая это, мы не должны ставить вопрос о том, насколько они могли быть независимыми, или как они могли проявить независимость собственных мнений перед обер-прокурором. Задаваться таким вопросом – значит не понимать логики «симфонических отношений», имевших место в православной Российской империи. Эти отношения не предполагали церковной самостоятельности, искать которую было бы просто неразумно. Церковно-политическая система империи жила и развивалась по собственным законам, изменение которых было бы равносильно ее уничтожению. Осознавая это, следует признать: постепенное усиление власти обер-прокурора при Николае I было неизбежным следствием развития самодержавного принципа как такового. Личные представления членов Св. Синода (даже таких выдающихся, как митрополит Московский Филарет) в данном случае никакой роли не играли. Самодержавие не только не терпит «двоевластия» (что показал еще Петр Великий, уничтожив патриаршество), но не допускает даже намеков на какое-либо церковное разномыслие. Политическая «нивелировка» при Николае I оказывается востребованной более, чем когда бы то ни было. Это обстоятельство, думается, необходимо учитывать и при разговоре о Св. Синоде, члены которого прежде всего были подданными своего православного монарха. Указанное обстоятельство, полагаю, предопределяло и все остальное, часто содействуя «исторической аберрации», ошибочно заставлявшей в николаевских синодалах видеть только молчаливых исполнителей и соответствующим образом их
