в среде синодалов были несколько человек, получивших образование в таких учебных заведениях, как Тбилисская духовная семинария, Волынская духовная семинария и Главная духовная семинария при Виленском университете. Где обучался протопресвитер П. А. Маджугинский, выяснить не удалось.
Как видим, общая картина достаточно ясная: образовательный уровень православных иерархов и иереев, входивших в указанное время в Св. Синод, был достаточно высок и свидетельствовал о том, что церковными делами в России занимались образованные люди, знавшие не только традиции синодального управления, но и разбиравшиеся в богословских проблемах своего времени. Высокий образовательный уровень членов Св. Синода с тех пор будет непреложным фактом церковной жизни Российской империи.
Кроме того, следует сказать, что не все синодалы изначально принимали монашеский постриг и делали карьеру «ученых монахов» (последнее следует отметить особо: в эпоху Николая I неписаных правил получения архиерейской хиротонии через прохождение послушаний в духовных школах, что стало типичным во времена обер-прокурорства К. П. Победоносцева, еще не существовало). Если не считать шести белых клириков, входивших в состав Св. Синода при Николае I, то среди архиереев также пять человек ранее были женаты и приняли постриг, овдовев. Один архиерей, входивший в Св. Синод, принял монашество после кончины невесты. Эти люди, разумеется, вступая в брак, не могли рассчитывать на высокие иерархические посты, достигнув епископства волею сверх личных обстоятельств. Но большинство синодалов-архиереев изначально выбрали путь монашеского делания, ко времени вхождения в Св. Синод имея богатый опыт епархиального управления.
Определенный интерес представляет и информация о возрасте членов Св. Синода, точнее о том возрасте, когда они впервые получали назначение в церковное «правительство». В целом, большинство синодалов были люди преклонного возраста – самому старшему при назначении исполнилось 76 лет (им был архиепископ Евгений (Казанцев), ставший членом Св. Синода после увольнения на покой в 1854 г.); самому молодому – исполнилось 38 лет (им был митрополит Варлаам (Эристави) в 1811 г.). В эпоху Николая I это был уже 63-летний иерарх. Самым молодым архи-ереем, состоявшим в Св. Синоде ко времени воцарения Николая I, был архиепископ Московский Филарет (Дроздов), получивший белый клобук в день коронации монарха 22 августа 1826 г. Средний же возраст синодальных членов был около 54 лет.
Понятно, что определение среднего возраста ни о чем ином, кроме как о самом «среднем возрасте», свидетельствовать не может. Но на одно обстоятельство, тем не менее, следует обратить внимание: все назначавшиеся к присутствию в «церковном правительстве» к моменту своего назначения имели за плечами огромный опыт административной деятельности по ведомству православного исповедания, прекрасно были осведомлены о состоянии церковных дел – и в целом, и в частностях. В силу возраста, воспитания и образования они не могли быть сторонниками глубинных изменений в синодальном строе, да, собственно, никогда об этом публично и не заявляли. В николаевской России не только архиерей, но и светский чиновник высшего ранга не мог быть инициатором чего-либо, затрагивавшего общегосударственные интересы. Прерогативы инициатора (в нашем случае – в деле определения стратегии развития церковно-государственных отношений) целиком и полностью принадлежали самодержцу. Его воля доводилась до сведения синодалов (а через них – и всем чадам Православной Российской Церкви) посредством обер-прокурора, спорить с которым было не только бесполезно, но и опасно.
Синодалы николаевской эпохи смогли убедиться в этом во времена обер-прокуроров С. Д. Нечаева (1833–1836) и Н. А. Протасова (1836–1855). Первый из них был масоном, к духовенству и иерархам относившийся презрительно, поощрявший доносы на архиереев и членов Св. Синода[490]. Н. А. Протасов оказался еще более властным: именно при нем завершается государственная организация церковного управления, как особого ведомства в ряду других; «ведомством православного исповедания» именуется Церковь с тех пор.
Укрепление ведомства православного исповедания неумолимо вело к тому, что Н. А. Протасов через контроль над делопроизводством Св. Синода получил возможность влиять на решение большей части синодальных дел. Следовательно, резко падали роль и влияние синодальных членов, прежде всего постоянных. Неслучайно митрополиты Филарет (Дроздов) и Филарет (Амфитеатров) оказались в рядах критиков проводимой Н. А. Протасовым политики. Сломить их сопротивление помогло дело о литографировании русского перевода Библии студентами столичной духовной академии, известное как «дело Г. Павского» – православного священника, богослова и филолога, переводчика Библии[491]. Не вдаваясь в подробности «дела», отметим только, что клирик в 1844 г. определением Св. Синода был признан не подлежавшим ответственности, но повод для того, чтобы остановить дело перевода Библии на русский язык, оказался удобным. С тех пор митрополиты Московский и Киевский более в Петербург не приезжали, de jure продолжая числиться членами Св. Синода.
Подчинение деятельности Св. Синода политике государства, конечно, имело место и ранее, но именно при Н. А. Протасове, как справедливо замечает Ю. Е. Кондаков, «к светской власти перешла инициатива всех важных начинаний, касающихся Православной Церкви». Исследователь приводит любопытный пример: в 1844 г., когда Экзархом Грузии был назначен архиепископ Исидор (Никольский), ему переслали императорскую инструкцию по поводу сношений с армяно-григорианским духовенством края. Инструкцию прислали непосредственно через обер-прокурора, без всякого участия Св. Синода[492]. Оценивая влияние Н. А. Протасова как обер-прокурора, протоиерей Г. Флоровский отмечал, что единственная область, где он мог торжествовать победу, была область отношений государства и Церкви. «Новое устройство центральных органов управления расширяло и упрочивало влияние и прямую власть Империи в делах и жизни Церкви»[493].
Соответственно, можно понять, почему по мере упрочения «власти империи» ослабевала и власть Св. Синода в империи: канцелярия обер-прокурора de facto оказывалась высшей инстанцией, отвечавшей за связь с государством, никогда, впрочем, не забывавшим о своих конфессиональных приоритетах[494]. С того времени обер-прокуратура окончательно перестала быть органом государственного наблюдения при «синодальной команде», переродившись в самостоятельный, полноценный орган власти. Протоиерей Г. Флоровский полагает, что это вполне отвечало духу петровской церковной реформы[495]. Не согласиться с этим выводом трудно.
Выстраивая «вертикаль власти», Николай I не мог допустить несогласованности мнений и противоречивых суждений в среде тех, кто по долгу служения обязан был обеспечивать монолитность империи. Поэтому и синодалы, как слуги своего самодержца, обязаны были следовать неписаным правилам общегосударственного управления, демонстрируя единодушие при принятии решений. Неслучайно священник М. Я. Морошкин – тонкий наблюдатель и глубокий знаток истории Православной Церкви николаевского времени отмечал, что, изучая материалы Св. Синода тех лет невозможно подробно означить степень участия и влияния в делах духовного управления каждого из его членов. Эти материалы, по его мнению, представляют «всегда одно лишь окончательное, общее заключение с умолчанием предшедших ему прений и общих суждений. К тому же в это царствование разномыслие в Синоде если и допускалось по необходимости на словах, то почти никогда не являлось в письменных его актах. Причиною сему был главнейше сам император, весьма не жаловавший отдельных мнений со стороны членов Синода и, если такие встречались, объявлявший за них
