И уже в дверях, раскрасневшись, повернулся к бабушке и с чувством пожал ей руку:
– Спасибо вам, гражданка! Обязательно всем расскажу, какие москвичи теплые и отзывчивые люди!
И ушел.
А я очень обрадовался и сказал:
– Наверное, бабушка, он теперь всем на Урале наш адрес скажет, вот здорово!
Но бабушка засмеялась и сказала, чтобы я отправлялся на улицу погулять. И только я вышел, как сразу на углу встретил нашего гостя. С ним рядом стояла женщина с хмурым лицом, за руку она держала такую же строгую девочку. На голове у девочки были большие белые банты. А когда я проходил мимо, то услышал, как женщина произнесла уставшим голосом:
– И когда же ты успел, паразит!
Память вызывает давно минувшие ощущения. Раннее утро, зима, в прихожей, где я сплю, совсем темно. Дедушка Никита будит меня, мягко, ласково. Нет, он даже не будит, а одевает спящего. Надевает носки, он их с вечера вешает на батарею, и они приятно теплые, никто больше не делал так. Мне ехать в Измайлово, в школу. Я сижу в теплых носках за столом, у меня не открываются глаза. Дедушка сокрушенно говорит бабушке о том, что нельзя задавать столько уроков десятилетнему ребенку, совсем измучили внука этой школой. Откуда ему знать, что я, как обычно, полночи читал книгу, припрятав ее еще с вечера в тумбочку у кушетки.
Дедушка Никита умер, когда я учился в седьмом классе. Из всей моей родни именно он любил меня больше всех. А я даже не пришел к нему в больницу, где он доживал последние дни. И только слабым утешением и оправданием мне служит то, что и сам я в это время лежал неделю в Филатовской, где решали, что делать с моим сломанным носом, захрустевшим под кулаком старшеклассника, с которым я бурно выяснил отношения во время большой перемены.
В своей палате я был самым взрослым, за окном бушевал май, лежать было скучно. Я перечитал все книги, которые обнаружил у соседей, и откровенно дурел с тоски. Именно там началась моя любовь к наручным часам. В Филатовской больнице у всех врачей были закатаны рукава халатов, а на запястьях сверкали входившие в моду японские часы с зелеными, синими, красными циферблатами.
На поминках опять раздвигали большой стол, как всегда курили в печку и вспоминали давние времена.
Только говорили тише обычного, зеркало шкафа завесили темной тканью, на блюдечке сиротливо стояла накрытая хлебом стопка водки, и давила невыносимая пустота дедушкиного кресла у радиоприемника, потому что он не во дворе сидел с доминошниками, а лежал теперь на Даниловском кладбище под кривым тополем.
Дом стали выселять после Олимпиады. Сначала говорили, что сюда собираются переместить музей Калинина. Вроде как трудящиеся негодуют, почему это город Калинин есть, город Калининград есть, центральный проспект столицы имеется, куча памятников, станция метро, да всего и не перечислить, а музей такого выдающегося деятеля, как всесоюзный староста, какой-то маленький, несолидный. И действительно было бы символично в начале проспекта Калинина целый дом отдать под его музей.
Только чем собирались заполнять экспозицию, непонятно. Михаил Иванович личностью был тусклой, впрочем, как и большинство членов сталинской шайки. Единственное, чем он выделялся, – так это козлиной бородкой и очками. Говорят, что сильно пил, особенно после того, как товарищ по политбюро Иосиф Сталин упек в лагерь его супругу Екатерину.
И хотя Михаил Иванович считался вроде за шута горохового и не имел никакой реальной силы, расстрельные списки подмахивал так, что чернильницы не успевали менять. Вот ведь парадокс: собственную жену из лагеря вызволить не смог, а одним росчерком пера отправлял на тот свет тысячами.
Однако смерть в сорок пятом, задолго до Двадцатого съезда, не сделала его имя табу для потомков. Даже ничего не переименовали, а лишь добавили – проспект вот назвали Калининским, целую линию метро не пожалели. Ну и правильно, а то перед людьми как-то неловко получается, что ни деятель – то кровавое чудовище. Вот почему Калинин оставался следующим после Ленина большевиком по упоминаемости.
Потом идея музея зачахла, решили отдать графский особняк “Военторгу” для административных помещений. И вот начиная с восемьдесят первого дом стали быстро расселять. Москвичей, живших в этом месте чуть ли не со времен Ивана Калиты, распихивали по таким местам, о существовании которых они и не подозревали. Бибирево, Лианозово, Коровино, Бескудниково, до ближайшего метро в лучшем случае часа полтора в набитом автобусе.
– Зато воздух свежий! – издевательски утешали стариков сотрудники исполкома. – Будете жить как на даче!
Это было правдой. В новостройках, точно так же как и на дачах, была непролазная грязь, никаких тебе телефонов, наблюдались перебои с водой, транспортом, а в радиусе пяти километров отсутствовали аптеки и магазины.
Стало понятно, что теперь навещать бабушку – это целая экспедиция, собираться нужно сильно загодя, а поездки будут редкими. Все же работают.
Но Бог – он правду видит. Когда ордер был получен, в нем вместо безнадежного Коровина стоял адрес “Коломенская набережная”.
Помимо того что слово “набережная” звучит благородно, самое главное заключалось в том, что новая бабушкина квартира располагалась в пяти минутах ходьбы от той, где жили мы с мамой.
Вот так нам повезло. Да и квартира была даже больше той, что на Грановского, третий этаж, а вид и вовсе один из лучших в Москве. Если смотреть прямо из окна, настоящая пастораль. Поле, речка, по реке кораблики плывут, лодочки, паром колхозников переправляет, а впереди на высоких холмах знаменитые церкви Коломенского. Правда, чуть правее церкви Казанской Богоматери виднелась крыша современной постройки.
Меня это нисколько не удручало. Это были верхние этажи Седьмой городской.
Бабушка Аня умерла летом восемьдесят шестого, когда у меня шла массажная практика. Умерла легко, просто проснулась утром, встала с кровати, и все. Она никогда и не болела, до последней минуты оставалась деятельной, даже чересчур. Не изменяя себе, до самого конца ездила за продуктами в “Военторг” и Смоленский гастроном.
У нее остались и другие привычки от жизни на Грановского. Например, бабушка никогда не спрашивала “кто?”, когда к ней приходили, а сразу широко распахивала дверь.
Однажды под видом телемастера пришел жулик и мало того что украл все лампы из телевизора, содрав при этом три рубля, так еще начал вопросы задавать о том, откуда красивая мебель, картина. А узнав, что все это графское, стал живо интересоваться, как часто старушку навещают родственники и когда.
Я, понятное дело, разорался и взял с нее страшную клятву, что впредь она будет спрашивать, кто к ней пришел, и незнакомым дверь не откроет.
Зашел через неделю, звоню, о чудо, бабушка кричит из-за двери: “Кто?” Я подумал, вот оно, воспитание, и радостно отвечаю, мол, это я, Алеша!
Бабушка открывает дверь, смеется:
– А ведь я тебя, Алеша, с балкона увидела! Дай, думаю, спрошу его, кто, а то ведь ругаться будет!
И вот бабушкина квартира осталась мне. Мы еще загодя сделали родственный обмен, я прописался в ее квартиру, а бабушка, наоборот, в мамину.
Осенью пару месяцев там жила сестра Сетрака, Асмик, с мужем, а ближе к зиме мы стали потихоньку делать ремонт. Но тут я со своей рукой попал в переплет, так что возобновили мы активные действия к концу января.
Квартира стояла абсолютно пустая, всю мебель забрал к себе бабушкин сын, мой дядя. Хотя у него и от старой мебели было не протолкнуться, но тут, как говорится, дело принципа.
Оказывается, это очень приятно – обустраивать свое жилище. Каждый предмет, купленный или сделанный собственноручно, имеет особую ценность. Ну насчет мастерить – с этим у меня, мягко скажем, напряженно. Как член ремонтной бригады, я и с двумя руками мало чем был полезен, а со своей покалеченной и вовсе, только под ногами путался.
Поэтому, дабы не мешать Лене с тестем, я взял на себя роль снабженца. Наконец принесла пользу моя любовь шататься по магазинам. Мне много что удалось достать. Я купил: кухонную мебель, линолеум на кухню, линолеум в коридор, холодильник, радиоприемник, обои, пеноплен для оклейки прихожей и даже очень модный и дефицитный в то время кухонный угловой диванчик. Спасибо родственникам – подкинули деньжат.
Конечно, почти везде приходилось стоять в очередях, колесить по всей Москве, но это ерунда по сравнению с тем, что довелось испытать год назад.
Хорошие родители отличаются от плохих тем, что заботятся о будущем своих чад. Кто-то начинает сразу копить приданое, кто-то с первых лет обучает ребенка иностранному языку, кто-то страхует от несчастного случая, а кто-то отдает в секцию фигурного катания. Некоторые умудряются делать все вышеперечисленное одновременно. Иногда это приносит плоды.
