Гильермо Саккоманно
Человек из офиса
Орнелья, мы вместе
Такое необычное чувство одиночества, что его можно назвать только русским.
Франц Кафка. Дневники
1
В этот ночной час боевые вертолеты облетают город, летучие мыши бьются о стекла офиса, а крысы разгуливают меж погруженных в темноту письменных столов, всех, кроме одного — его стола с включенным компьютером, единственным включенным в этот час. Человек из офиса чувствует, как его туфли легко касаются пола. Слабый боязливый писк стелется над ковром и прячется в темноте. Отводит взгляд от монитора. Видит крылатые тени в окружающей офис ночи. Взглянув на карманные часы, складывает стопкой документацию, кладет в папку чеки, которые завтра должен подписать начальник, и встает, чтобы уйти. Замедленность его движений не только от усталости. Еще и от тоски.
Компьютер выключается не сразу. Наконец монитор гаснет с легким вздохом. Он тщательно раскладывает рабочий инструментарий на завтра: ручки, чернильницу, штемпели, подушечку, ластик, точилку и нож для бумаги. Ножу уделяет особое внимание. Доводит его до блеска. Нож для бумаги кажется безопасным, безобидным. Но может стать оружием. Он ведь сам тоже кажется безобидным. Как говорится, внешность обманчива.
Ему нравится думать, что он, несмотря на мягкий характер, может при случае оказаться и жестоким. В других обстоятельствах он мог бы стать другим. Никто не таков, каким кажется, думает он. Просто должен представиться случай, чтобы проявилось то, на что он способен. Такие мысли помогают терпеть шефа, сослуживцев и собственную семью. Ни на работе, ни дома не знают, какой он на самом деле. А когда он додумывается, что и сам этого не знает, начинает кружиться голова. В один прекрасный день они все увидят. В самый неожиданный момент. Его пугает мысль: не только шеф, сослуживцы, семья, он и сам этого не знает. Иногда, когда он подделывает подпись шефа, а он делает это безупречно, он задает себе вопрос, кто же он такой. Тайком воспроизводит подпись шефа. Если подражаешь кому-то, это не означает, что ты стал другим. Не раз он задавал себе вопрос, кто он, кем он может быть, может ли стать другим, но проверить это страшно. Ему не раз приходило в голову: подделать подпись шефа на чеке, получить по нему деньги и сбежать. Если до сих пор не сделал этого, размышляет он, так это потому, что не с кем делить добычу. Такой из ряда вон выходящий поступок должен быть вызван страстью. В кино у героя всегда есть мотив — женщина. Если б он потерял голову из-за женщины, то не стал бы колебаться.
Приводит в порядок конторские принадлежности — у каждой свое место. Раскладывает их с педантичностью лунатика. То и дело оглядывается. Смотрит на стол ближайшего сослуживца. Хотя тот и не подчинен ему и занимается менее ответственными делами, когда-нибудь, когда его не будет, он, несомненно, займет его место.
Не раз заставал его пишущим что-то в тетради. Когда тот замечал его взгляд, смущенно, с покорной улыбочкой быстро убирал тетрадь в ящик стола. Наконец он задал вопрос в лоб: что он там пишет? Сослуживец испуганно ответил, что это дневник, что ведет дневник, личный. Он не знал, что сказать. Подумал, что вести дневник — это как-то по-женски. Возможно, сослуживец — гомосексуалист. Непохоже, но все может быть. Никогда не знаешь, как там у других. Пробормотал, что, кажется, это очень интересно — вести дневник. Подумал: никогда не приходило в голову, что жизнь того, кто всю эту жизнь проводит в конторе, может быть интересна. Но не сказал. Однажды в такую же ночь в опустевшем офисе порылся в ящиках стола, что стоял позади. Тетради не было. Тогда он подумал, что в тех секретных записях должно быть что-то против него. Отчего бы не догадаться, что сослуживцу поручено отслеживать все его движения. Если так, сказал он себе, даже если он всегда считал себя добросовестным чиновником и обычным гражданином, это значит, что он под надзором. Ощущение поднадзорности длилось долго. Но через некоторое время он успокоился: если бы сослуживец был агентом, а он — подозреваемым, то давно бы уже пропал без вести. Роли поменялись. Из поднадзорного он превратился в надзирателя. Он резко оглядывается, а тот с извиняющейся улыбкой поскорей закрывает тетрадь. Это стало игрой, которая быстро надоела. Он осознал: сослуживец, если б смог, с той же улыбочкой воспользовался бы малейшей его ошибкой, чтобы продвинуть свой стол вперед. Здесь никто не может доверять даже собственной тени. А сослуживец сзади и есть его тень. Тень угрожающая, хотя улыбается он дружески и всегда готов исполнить любое дело, которое он ему сплавит.
Человек из офиса уставился на нож для бумаги. Это смертельно, если воткнуть его в яремную вену сослуживца. Осуждает себя за такие фантазии. Они принижают его, это он понимает. Заставляют чувствовать себя негодяем. Таким же негодяем, как все другие. Потому что он-то в глубине души убежден, что лучше других. Будь такая возможность, он смог бы доказать свое превосходство, ведь он ни под кого не подкапывается ради прибавки к жалованью или повышения по службе. Если считает себя лучше всех, так это потому, что за все годы, что провел здесь, никогда не старался выделиться за счет ближнего. А еще, говорит он себе, такое поведение может выглядеть как настойчивое желание быть незаметным. По сути, соображает он, если за весь стаж у него никогда не было взысканий и он сидит за тем же столом, это из-за умения стушеваться, поэтому и получилось, что никто особенно не вглядывается в него. Иногда спрашивает себя, не следует ли для того, чтобы окружающие сочли его безобидным, прежде убедиться в этом самому. Огорчается, когда доходит в размышлениях до таких высот. Получается, что после стольких стараний казаться не способным даже муху убить он и в самом деле становится таким. Но размышляет меж тем: раз он обладает талантом исповедовать две противоречащие одна другой идеи одновременно, он не только превосходит других; людей его типа надо бояться, ведь они в самый неожиданный момент могут совершить дерзкий поступок и дать отпор собственной трусостью. Берегись! — думает он. Со мной поосторожней! Потому что я — иной. Если не показываю этого сейчас — не значит, что другие могут меня презирать. А кому больше всех стоит остеречься, так это, конечно, сослуживцу.
Закончив уборку стола, направляется к вешалке, берет пальто. Ему стыдно носить такое. Мало того что износилось, оно с годами потеряло всякую форму. Только из-за холода последних недель, температуры, которая все опускается, приходится им пользоваться. По утрам, прежде чем войти в здание, он снимает его, сворачивает и несет свернутым, вверх подкладкой, которую сменил в прошлом году в мастерской у боливийцев в своем квартале. В офисе тайком, оглядываясь по сторонам, вешает пальто понезаметней, в дальнем углу. И сразу уходит. Боится, что станет заметна его неровная походка. Обычно ему удается скрывать хромоту неторопливостью передвижения. Но оставив пальто на вешалке, трудно не бежать от него, будто оно — чужое. Зато в этот час ночи он один в офисе, спокойно достает пальто и надевает его. Тушит свет и уже в темноте решается уйти. Может вслепую пробираться между столами: настолько все знакомо тут — столы, архивы, шкафы, закоулки.
Но его останавливают какие-то звуки. Это уже не крысы. Это шаги.
2
На матовом стекле кабинета шефа вырисовывается тень. Он видит, как она, укороченная прожекторами вертолетов, скользит по стеклу. Никто, кроме него, не задерживается до такого часа в офисе. Никто, кроме него, не нарабатывает столько сверхурочных часов. А делает он это не только по необходимости. Еще и по своей воле. Предпочитает оттянуть насколько возможно возвращение домой. Но сейчас страх заставляет пожалеть, что остался.
Прислушивается. С ножом для бумаги в потной руке, дрожа всем телом, следит за тенью на матовом стекле. За перегородкой — шаги. Если это грабитель и удастся героически поймать его, действия человека из офиса будут вознаграждены шефом: может быть, тот аннулирует долг, который образовался от авансов, что просил до получки. Страх не оставляет его, но он сжал в кулаке нож для бумаги. Пробирается на цыпочках, стараясь, чтобы хромота не выдала, чтобы кожаные подошвы не скрипели. Притаился за дверью.
Шаги по ту сторону замирают. Тишина. Боится, вдруг не достанет смелости. Вся его жизнь отмечена подчинением, а вот теперь настал его случай. Если упустит, другого может и не быть. И память об этой ночи, он знает, будет памятью о еще одном разочаровании, а их без счета в его жизни.
Он дождется, когда незваный гость выйдет из кабинета, набросится на него, приставив нож к горлу, обезоружит, потому что негодяй, конечно, вооружен пистолетом. Отнимет оружие и, держа злодея на прицеле, вызовет охранников.
