Зимой 1928 г. мимо Полоя везут митрополита Казанского Кирилла в поселок еще севернее. После этой встречи они остаются любящими друзьями и обмениваются письмами по поводу декларации митрополита Сергия. Срок ссылки кончается, и в ноябре 1928 г. владыка снова в Красноярске, откуда пишет друзьям: «Много горечи впитал я за это недолгое время, когда наблюдал местную церковную жизнь Енисейска и Красноярска; что же встречу в Москве и дальше?..» Он переживает колебания, обычные для освобождаемых заключенных духовного сана: на свободе хуже, чем в заключении, и предстоит новая борьба и новые страдания. Так как в свою епархию запрещено возвращение, то владыка избирает город Стародуб, бывший в его епархии и теперь принадлежащий к Брянской губернии. На пути из Сибири он заболел настолько, что едва добрался до Москвы, где и пролежал больше недели с зачинавшимся воспалением легких. Но только благодаря этому случаю он мог задержаться в Москве, повидаться с нужными людьми, и главное иметь продолжительную беседу с митрополитом Сергием 11 декабря «Если издали я еще предполагал возможность данных, коими бы оправдывалось поведение его, то теперь и эти предположения рушились», — писал он по поводу этого свидания.
«На мои два вопроса: 1) считаете ли Вы, что решение Ваше является голосом соборного иерархического сознания Российской Церкви, и 2) имеете ли Вы основание считать Ваш личный авторитет достаточным, чтобы противопоставить его сонму маститых иерархов, совершенно не разделяющих Вашу точку зрения, — Вы не дали ответа», — пишет он в послании самому митрополиту Сергию. В посланиях к народу епископ Дамаскин подчеркивает упорство, с каким м. Сергий продолжает игнорировать мнение подавляющего числа иерархов, несогласных с его курсом, как и голос возмущения верующих масс. Советский обман с декларацией был уже совершенно очевиден. У многих «легализованных» (т. е. принявших декларацию митрополита Сергия) общин были отняты последние храмы. Происходила не легализация, а ликвидация церкви, но с поощрения уже главы Церкви. «Неисчислимы, бесконечно тягостны, внутренние последствия декларации — этой продажи первородства Истины за чечевичную похлебку лживых и неосуществимых благ», — пишет епископ Дамаскин.
В мае 1929 г. он получил приглашение от митрополита Серафима Петроградского (Чичогова) быть его помощником, и отказался, как и раньше от сергиевских предложений. «Есть и другое предложение, — пишет он, — от ссыльных отцов: приехать к ним в ссылку добровольно. Чувствую, что это было бы наиболее безопасное местопребывание, но не хочется ни о чем просить господ». В это время он организует посылку гонца к митрополиту Петру в деревушку Хэ, Обдорского района, Тобольской области. Он желает, чтобы раздался голос самого законного местоблюстителя патриаршего престола на всю Русскую Православную Церковь по поводу действий его заместителя. Диакон К. объехал несколько городов и собрал нужную сумму на дальнюю дорогу. В 22 документах епископ Дамаскин представил полную картину самого разнообразного материала и копии сергиевских распоряжений и обращений. Посланец с трудом добрался до деревушки за 200 километров от железной дороги. Даже в самой деревне трудно было разыскать старого, больного монаха, ютившегося в углу избы среди многочисленной семьи хозяина. Никто из местных жителей, туземцев и язычников, не знал, кто именно у них обретается.
Посланец застал митрополита Петра совершенно больным. Оставаться в деревне и ждать ответа было опасно и для посланца, и для митрополита Петра. Все посланное оказалось совершенной новостью для последнего. После ознакомления «дедушка (так условно называет в письмах епископ Дамаскин митрополита Петра) говорил о положении и дальнейших выводах из него почти моими словами». Сразу письменного ответа нельзя послать по обстоятельствам чисто внешнего характера.
Посланец должен был как можно скоре убраться. Какую бы широкую контрреволюционную организацию раздули из этого дела чекисты, захвати они его на месте или в дороге. Однако письменного ответа епископ Дамаскин от митрополита Петра никогда не получил. «Я прихожу к мысли, что даже решительное слово митрополита Петра (дедушки) не изменит существенно положения», — пишет владыка уже в октябре 1929 г. В этот период своей жизни в Стародубе он уже приучает своих друзей и последователей к мысли, что христианство на Руси вынуждено будет уйти в подполье. Влиять на широкое слои народа потеряна всякая возможность.
В ноябре 1929 г. его снова арестовывают. На этот раз обвинителем его в контрреволюции был ставленник митрополита Сергия — стародубский благочинный, ревностный сторонник декларации. Епископа ссылают в Соловки. Там он встречает многих своих единомышленников, с которыми ранее был знаком только по переписке. В этот период корреспонденция с ним была очень затруднена — письма не доходили, ответы не получались. Выпущенный в 1934 г. на свободу, он почти ничего не рассказывал об этом своем пребывании, кроме того, что голод заставлял соловчан собирать на берегу моря ракушки улиток. Отдохнуть от окружавшего его «бедлама» он, по его словам, уходил в лес. Другие к этому добавляли, что он там погружался в молитву, что и понятно и естественно.
Теперь широкая деятельность невозможна, прошла пора длинных посланий к многочисленным верующим, многолюдных собраний на богослужении. Общее антирелигиозное, или безбожное, разложение и внутрицерковное заставляли думать уже не о спасении большинства, а меньшинства. Епископ Дамаскин снова у себя на юге России собирает малое стадо. Объезжает знакомые города, навещает своих единомышленников.
Просит маститого протоиерея, киевского профессора, в свою подпольную паству, и тот отказывается и тем огорчает владыку до сердечного припадка. Протоиерей не понимает еще, что идет не легализация церкви, а ее ликвидация, и почти тотчас платится: его арестовывают, и он умирает в тюрьме.
Друзья и последователи владыки стараются держать в тайне его местопребывание, но он не снимает рясы, не обрезает свою бороду, не теряет своей архиерейской осанки. Он посещает свою родину Киев и проходит мимо тех мест, где он когда-то жил и служил, где все дорогое закрыто, опустошено, исковеркано. Он точно прощается с этими местами. И осенью этого же 1934 г. он снова арестован. Теперь уже не разрешаются передачи с пищей, одеждой и деньгами. Кто исчез за воротами тюрьмы, тот вычеркнут из жизни навсегда. Дошли слухи, что он работал в Казахстане бухгалтером, его даже хотели сделать колхозным агрономом, но НКВД не позволило. С разными этапами гоняли его на север, а потом на юг. Во время одного такого этапа он взвалил на свои плечи ослабевшего своего духовного сына отца Иоанна С. и так нес его до стоянки, а то бы отстающего пристрелили.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
