ни на второй день, ни через неделю.
Неудачливой была эта скважина. Обычно мы такие, двухсотметровые, заканчивали за неделю-другую, а с этой валандаемся уже почти месяц и конца-краю не видно. То насос барахлит, то ротор разболтается, то сальник на вертлюге так течет, что ничем его не забить. Однажды под утро, когда в смене были мы с Эриком, дизель вдруг завыл, загрохотал так, что Эрик в панике сбросил ручку газа совсем, заглушил его и послал меня за Иваном и Мейрамом. Через несколько минут мы все собрались у скважины.
— Дизель вразнос идет, — сказал Иван, даже не посмотрев, не заводя пускач. — Я знаю, это муфта барахлит. Менять надо, на базу ехать…
Мы сидели на краю помоста, курили.
— Ре-бя-та… — протяжно выдохнул вдруг Мейрам. Он сидел, зябко ссутулив плечи под тонкой робой: со сна еще не отошел. — Ребята! — повторил он, и голос его зазвенел. — Смотрите, Дозор! Дозор пришел!
И он спрыгнул с помоста, показывая рукой в сторону котлована. Там, за котлованом, начинался овраг, превращенный в поселковую свалку. На дне его и по краям высились кучи битого кирпича, шлака, мусора, вывезенного из дворов, рыскали бродячие собаки. И на одной из куч, крепко уперев прямые ноги, расправив грудь и подняв голову, стоял наш Дозор, четко вырисовываясь на фоне бледного неба. Стоял неподвижно, глядя на нас. Ловил настороженными ушами знакомые звуки буровой.
— Дозор! Дозор! Ко мне! — закричал Мейрам и замахал руками. — Ко мне, Дозор!!
Видно было, как напряглась фигура собаки, подалась вперед, привычно подчиняясь властному призыву. Но что-то пересилило: Дозор спрыгнул с кучи шлака и побежал вдоль оврага, уводя за собой собак. Он, видно, выбился у них в вожаки.
— Ушел, уш-шел! — Мейрам никак не мог поверить, что Дозор не послушался его, не пришел на его зов.
— Он так почти каждое утро приходит, — сказал Эрик. — Я его уже третий раз замечаю. Стоит и смотрит, смотрит. Потом уходит.
— Так что же ты раньше молчал! — вознегодовал Мейрам. — Мы бы его поймали!
— Боялся, что спугнем, — объяснил Эрик. — Думал, что сам придет. А он, видишь…
— Ну почему так, дядь Вань? — по-пацаньи совсем спросил Мейрам. — Ведь приходит он, смотрит. Значит, тянет его сюда, хочет он к нам, а не приходит. Ему же у нас хорошо было.
Азорский сплюнул «беломорину» и запахнул полы своей брезентовой куртки.
— Волю почуял, — сказал Иван. — Там, у нас, — Иван мотнул головой в сторону предыдущей нашей скважины, — он воли понюхал. А кто воли понюхал, того больше на цепь не посадишь, все равно сбежит. Каждой твари на воле жить хочется, Мейрамчик, на во-ле!
— Ну и хрен с ним, — отрубил Эрик. — Прибьют его где-нибудь на свалке, вот и все.
Я ушел в вагончик. Меня что-то знобило. Лег на проволочную сетку пустой кровати, накрылся старым спальным мешком. «Воля, воля, воля…» — стучало в голове. Да и не в ней, не только в ней же дело, и не про то Иван, наверно, хотел сказать. А про то, что человеку надо, чтобы было где размахнуться, чтобы если уж напрягаться, так до конца, до износа, потому что от жизни чуть-чуть, вполсилы, человек сильно устает, ему распрямиться надо до хруста в костях, чтобы силу свою ощутить, не пешкой себя чувствовать, не последней спицей в колеснице — вот в чем дело.
И вообще, если об этом говорить, о том, что нас всех здесь держит, то надо говорить еще и о дороге, о просторе. Это все понимают и все чувствовали: когда едешь в машине, особенно в кабине грузовика, откуда обзор хороший, дорога тебя захватывает, кажется, что так бы ехал и ехал всю жизнь. А когда к тому же едешь не пассажиром, а как бы хозяином над всем этим, то это совсем другое дело.
3
Вчера вечером через поселок проехала колонна КрАЗов и автокран. Они в пустыню шли, снимать и перевозить буровую Ильи Баранова. Остановились по пути у нас, попили чаю.
Крановщик, длинный, обугленный солнцем парень, по-шоферски лихой, разговорчивый, хлопнул нашего Ивана по плечу и от избытка лихости аж выбил перед ним в песке чечеточку:
— Ну что, пескоеды, наелись песка? Илья-то уезжает, а ты все еще здесь сидишь?
— Посадить бы тебя сюда, — добродушно улыбнулся Иван, показав сияющее железо вставных зубов. — Ох, посмотрел бы я на тебя, красавчика!
— То-то же, — удовлетворенно сказал крановщик и отошел. Потом спохватился, обернулся и добавил:
— Дураков нема, Ваня. Кому песок, а кому песочница, кому молоко, а кому молочница, понял?!
И сел на ящик, очень довольный собой.
— Дураки дураками, а деньгу они здесь загребли — дай бог каждому, — пробубнил приехавший с крановщиком шофер-перегонщик буровых установок, толстый, крепкий старик.
Иван, веселый, улыбающийся, вдруг сразу помрачнел, тяжело взглянул на перегонщика, но ничего не сказал, только сжал зубы и выпятил челюсть.
— А ты что, нанялся чужие деньги считать? — тут же встрял крановщик. — Тебе что, своих не хватает?
— Не жалуюсь, — буркнул перегонщик. — А не хватит — так у тебя не попрошу.
— А чего ж ты мне за дорогу всю плешь деньгами проел. А деньги, они, может, дураков и любят, а? Правильно я говорю, Ваня?
— Ох и трепло же ты! — с восхищением сказал Иван. — У тебя одно шило в языке, а другое в заднице, точно говорю!
Крановщик захохотал и пошел к машине.
И они уехали, сотрясая землю, глядя на маленький, захолустный поселок с громадной высоты кабин своих КрАЗов.
А сегодня с утра Иван сказал нам, то есть Эрику, мне и Мейраму:
— Берите Мишкину машину и поезжайте к Илье. Поможете, мало ли чего надо. А мы с Мишкой здесь побудем.
— А чего всем не поехать? — вмешался Мишка. — Все-таки последняя…
— Надо бы, если по-хорошему-то, — вздохнул Иван. — Но мне сегодня весь день в УОСе торчать, бумаги подписывать. А так бы конечно…
— Вот тебе и все, — еще горестней вздохнул Мишка. — Уедет Илюха — и прости-прощай, Юнджа…
— Мы-то еще остаемся, — сказал я, не понимая, почему они так говорят, почему они такие грустные.
— А что мы? Мы уже так себе, концы подбиваем.
— Да мы уже и не в пустыне стоим. В пустыне один Илья остался, — сказал Иван и встал из-за стола. — Ну, пошли…
Мы втроем влезли в кабину Мишкиной водовозки — Эрик сел за руль — и по утренней еще прохладе выехали из Юнджи в пустыню.
Вообще-то пустыня вот она, перед глазами, мы на окраине поселка стоим. Но напрямую дороги нет, овраги, свалки. Мы по дороге поехали, круг дали через весь
