убило сержанта-барабанщика. Один из моих товарищей немедленно пошел туда, снял с него его шевроны и эполеты и принес их мне. Я поблагодарил его и пожал ему руку. Но это было только начало. Слева от Эсслинга, прямо перед нами находилось 50 вражеских пушек. Тут я вдруг почувствовал срочную потребность облегчиться, но согласно приказу я не имел никакого права отойти назад. Поэтому мне оставалось только идти вперед, к линии огня — так я сделал, а затем, положив на землю свое ружье, я, обернувшись спиной к врагу, занялся решением своей задачи. Внезапно прилетевшее пушечное ядро ударилось о землю совсем рядом со мной. Оно отскочило от земли, и град из комьев земли и камней прокатился по всей моей спине. К счастью, мой ранец спас меня, иначе я бы погиб.
Держа свое ружье одной рукой, а свои кюлоты другой, с черной от земли и синей от ушиба поясницей, я возвращался на свое место, когда прискакал заметивший мое состояние майор. «Что это? — спросил он. — Вы ранены?» «Ничего, майор, они хотели подтереть мне задницу, но у них ничего не вышло» — «О, прекрасно! Ну, тогда выпейте рома за ваше благополучное возвращение».
Из своей пистолетной кобуры он достал оплетенную фляжку и протянул ее мне. «После вас, если вы не против». — «Сделайте хороший глоток. Вы сможете вернуться самостоятельно?» «Да», — ответил я, и он умчался прочь, а я снова продолжил путь со своим ружьем в одной руке и кюлотами в другой, и вскоре вновь занял свое место в строю. «Ну, Куанье, — сказал капитан Ренар, — похоже, вам очень повезло». «Да, мсье, их бумага слишком жесткая, совершенно не для меня. Они просто грубые свиньи». А потом мне пожимали руки и мои товарищи, и офицеры, и я отвечал им тем же.
Пятьдесят австрийских пушек так яростно палили по нам, что мы не могли ни дальше пройти, ни стрелять. Как это было мучительно, вы даже представить себе не можете, у меня даже слов нет описать это! У нас было только четыре пушки, а у егерей две — и при этом мы должны были отвечать пятидесяти. Ядра падали в наши ряды и убивали по три человека за раз, медвежьи шапки взлетали вверх на 20 пье. После того, как погибло еще несколько человек, я крикнул: «Направо! Теснее ряды!» Храбрые гренадеры выполнили команду, и видя, как противник перезаряжает ружья, совершенно невозмутимо говорили друг другу: «Вон тот как раз для меня» «Хорошо, я иду за тобой, не волнуйся».
Тут прилетевшее ядро свалило наземь сразу троих и прямо на меня. Я упал на землю. «Неважно! — крикнул я. — Только вперед!» «Но, сержант, ваша сабля без рукояти, а в вашей сумке почти не осталось патронов». — «Ничего, бой еще не закончен».
Две наши пушки лишились своих артиллеристов. Генерал Дорсенн заменил их двенадцатью гренадерами и наградил их крестами. Но все эти храбрые ребята погибли возле своих пушек. Нет больше ни лошадей, ни артиллеристов, ни снарядов! Лафеты разбиты в щепки, а сами пушки, словно срубленные деревья валялись на земле — стрелять из их было уже невозможно. Рядом с нашим храбрым генералом разорвалась граната, его осыпало грязью, но, как ни в чем не бывало он встал и сказал: «Ваш генерал невредим, можете быть уверены, он готов умереть на своем посту». Лошади у него уже не было — под ним убили двух. Как же я благодарен нашей стране за такого человека! Между тем, пушки гремели. От пушечного ядра рядом со мной погибло еще несколько человек. Что-то чиркнуло по моей руке, и я уронил ружье. Я думал, что лишился руки. Я вообще ничего не чувствовал. Я посмотрел на нее и увидел немного прилипшей к моему запястью кровавой плоти. Я думал, что моя рука сломана, но я ошибся — это была плоть одного из моих храбрых товарищей, который отбросило в меня с такой силой, что он крепко прилип к моей руке. Подошедший ко мне лейтенант схватил меня за руку, встряхнул, и кусок этого мяса упал на землю. Я снова увидел рукав своей шинели. Он пожал мне руку и сказал: «Это всего лишь онемение». Представьте, как я обрадовался, когда убедился, что могу пошевелить пальцами! Командир сказал мне: «Оставьте ружье, возьмите саблю». «Но у меня нет сабли, ядро оторвало от нее рукоять». Затем я левой рукой взял свое ружье.
Потери наши были огромны — нам пришлось идти одной шеренгой, чтобы держать всю линию фронта. Как только мы перестроились, слева от нас появились носилки — и несколько гренадеров пронесли свою драгоценную ношу через наши ряды. Наблюдавший за битвой с вершины своей сосны Император, узнал своего любимца, оставил свой наблюдательный пост и поспешил услышать последние слова маршала Ланна, который сражаясь во главе своего корпуса получил смертельное ранение. Император опустился на одно колено, взял его на руки и перенес на остров, но тот не пережил ампутации. Так закончилась жизнь этого великого полководца. Мы все были просто в ужасе от столь большой утраты.
Маршал Бессьер все еще был с нами и, как и все остальные, тоже без лошади — он шел впереди нас. Канонада продолжалась. Одного из наших офицеров поразило пушечное ядро — оно оторвало ему ногу, и генерал разрешил двум гренадерам отнести его на остров. Они посадили его на два ружья и понесли, но не успели пройти и четырехсот шагов, когда следующее ядро одним махом убило всех троих. Но тут случилось большое несчастье — корпус маршала Ланна начал отступать и некоторые его солдаты в панике бросились к нам и перекрыли нам путь. Поскольку мы были построены лишь в одну шеренгу, наши гренадеры взяли их за шиворот и со словами: «Теперь можете не бояться», поставили их за нашими спинами.
К счастью, у всех у них были и ружья, и патроны. Город Эсслинг был наш, и хотя его и отбили у нас, мы снова его взяли и сожгли. Храбрые фузилеры оказались героями того дня. Находившиеся позади нас солдаты несколько ободрились. Маршал Бессьер успокоил их такими словами: «Я решил поставить вас как стрелков, и буду вместе с вами, без лошади, так же, как и вы».
Теперь все эти солдаты перешли под команду этого отважного генерала. Он выстроил их в одну шеренгу в том месте, куда достигали ядра тех пятидесяти пушек, под огнем которых мы стояли с одиннадцати часов утра, и таким образом, они сдерживали
