…Плоский бело-розовый диск с золотистыми дубовыми листками по поверхности лежит на столе, — отталкиваясь от него, воображение легко воссоздает картину, не столь уж, может быть, далекую от действительности. Коренастый большеголовый мужчина с белыми висками заходит в московский парфюмерный магазин, что в начале улицы Горького и, растерянно поплутав взглядом по рядам всевозможных коробок и флаконов, просит дать самое лучшее. Покупатель пожилой, одет скромно и все-таки за ценой не постоит, — мгновенно, натренированно определив это, продавщица в синем фирменном платье подает ему черную бархатную коробку. Брови у покупателя на секунду, от замешательства, вздрагивают — все же с курорта, обратная дорога, и, прикинув, что на постель к на чай в вагоне останется, просит завернуть. Большеглазая, с подведенными ресницами продавщица вручает ему сверток, тихонько вздыхает: какой-то подвезет, ей пока таких духов не дарят, а самой покупать — с ума сойти!..
— Поберегаю, — признается Роза Яковлевна. Она отвинчивает пробку, выливает несколько капель на ладонь, — по комнате распространяется запах каких-то трав, как если бы сюда внесли охапку недавно скошенного, чуть привядшего на солнце лесного сена со стеблями тмина, медуницы и привяленной земляники. Пожилая остроносая женщина с серебряными нитями в коротких каштановых волосах бережет, конечно, не сами духи — память о человеке, их подарившем; веснушки на ее загорелом, вспыхнувшем от смущения лице становятся заметнее, огнистее. — Смешно, наверное, говорить… Растрогал он меня. И поняла я, что давно он для меня — ну, близкий, что ли. Сама поразилась…
— А он знал об этом?
— Вы скажете! — ахает Роза Яковлевна; нелепый ненужный вопрос веселит ее, короткие каштановые с сединой волосы залетают на щеки. — Откуда ж ему было знать, если я сама только что сообразила!
— Спасибо вам, Роза Яковлевна.
— Мне-то за что? — искренне удивляется она, убирая в сумочку флакон.
За то, что познакомились с ней, за ее откровенность, за то, что сберегла и показала этот флакон-талисман, с его помощью воскресив человека и дав возможность поглядеть на него, живого, — перечень мой велик, взаимосвязан и еще не полон.
— За все, Роза Яковлевна, — неопределенно и как можно точнее объясняю я.
Ранний вечер кое-как наконец запихал, упрятал солнце за крыши, и хотя духота еще не поредела, зато и не калит впрямую. Мы сидим с Евгением Александровичем во дворе детдома на скамье — слева от двухстворчатых, настежь открытых дверей жилого корпуса. Евгений Александрович в белой нейлоновой рубахе с аккуратно закатанными рукавами; в ней тягостно — он, разговаривая, то машинально расстегивает одну пуговицу за другой, до пояса, то — завидев кого-нибудь из ребят, так же машинально застегивает их: негоже — директор.
— Понимаете, — говорит он, подтыкая пальцем переносицу массивных очков, — ежегодно нам закладывают средства на текущий ремонт. А мы считаем, что целесообразней строить новое помещение. Современное, со всеми удобствами, специально спланированное. Есть отличные проекты!.. И практически — за счет тех же средств. Если их не распылять, конечно. Райком поддерживает. Голованов с нашими выкладками познакомился — обещает, вместе поедем пробивать. Мы ведь на областном бюджете…
Рассуждает молодой директор убежденно, уверенно, опираясь на мнение коллектива — мы, хотя руководители его возраста сплошь и рядом козыряют своим петушиным я. Впечатление такое, что он прочно встал на ноги, почувствовал под собой почву, — это ведь он и всего полгода назад, при первом знакомстве, откровенно, с нотками растерянности признавался, как трудно ему тут работать после Орлова. Любопытствуя и вместе с тем придав вопросу шутливый тон, спрашиваю, почему теперь не сковывает его незыблемый авторитет предшественника? Чуть смутившись и легонько хмурясь, Евгений Александрович неторопливо, словно на ощупь подбирает слова, выражения, не столько, пожалуй, отвечая мне, сколько пытаясь осмыслить — для себя же — происшедшие с ним перемены.
— Понимаете, нужно, наверно, время, чтобы уразуметь самые простые вещи. — Под выпуклыми стеклами очков его серые, какие-то обнаженно доверчивые глаза улыбаются. — Додумался, например, что традиции его, сам дух его, что ли, — не препятствие. Постоянная помощь — вот что это. Врать не буду: задевало, конечно, Поначалу: чуть что — «а как бы Сергей Николаич, а чтобы он?» Сам себя ловить стал, что все оглядываюсь, примериваюсь, сравниваю… Пока не дошло, что здорово это — такое наследство получать. Устои, нормы, тот же самый дух! Да бери их — пользуйся, черпай. Развивай, наконец! Ведь не подражатели же мы — продолжатели. В затруднительных случаях сам теперь на советах спрашиваю: давайте подумаем, как бы на нашем месте Орлов поступил? И — ничего. Не убывает от этого, а только прибывает.
Вот еще одна происшедшая с ним перемена, почти что зримая: всегда озабоченный, словно бы даже придавленный принятой на себя ношей-обязанностями — прежде, он теперь, к той же самой ноше приловчившись, как бы обрел ровное естественное дыхание.
— Приятно, что ребята опять приезжать стали. Как те же Савины. Год почти не ездили. — Евгений Александрович хитровато смеется: — Попросил Савина проверить проводку и распределительный щит — инженер, как-никак. Побежал с удовольствием!..
Чету Савиных, Михаила и Люду, я встретил час назад, когда пришел сюда. Заехали они, вместе со своим Олежкой, дня на два — на три, потом отправляются к друзьям по детдому в Куйбышев, — отпуск. Их-то поджидая, и разговорился с подсевшим директором, чем сейчас и доволен.
От проходной, возле которой сторож на деревянной культе, дядя Вася, шаркает метлой, идут три голенастые нарядные девицы; идут к нам, к директору, — одну из них, конопатенькую, с тонкими летающими косицами, я уже видел. Дружно поздоровавшись, они вперегонки докладывают Евгению Александровичу — впрочем, его имя-отчество, при такой скороговорке, звучит несколько иначе, что-то вроде — Енений Сандыч:
— Были у тети Сони.
— Привет просила передать.
— Чай пили!..
Голос у директора строговат, но серые под толстыми линзами глаза его посмеиваются.
— За привет — спасибо. Чай пили — понятно. А что же вы все-таки сделали?
— Все сделали.
— Сказала, что ничего не надо!
— Ну, молодцы, бегите, — одобряет и отпускает директор.
Софья Маркеловна, рассказывает он, после болезни совсем поправилась; днями приходила, назад, правда, как ни противилась, отвезли на машине: разомлела на жаре, сипеть начала. Первая моя заказчица, Александра Петровна — в доме отдыха, путевку ей выдали бесплатную — уже по одному тому, что о ее отпуске сообщается наряду с другими первоочередными новостями, можно судить, как директор детдома относится к главному бухгалтеру. Меж тем во дворе на столбах, под козырьком овощехранилища, у проходной — при белом свете — загораются лампочки и, устойчиво посияв, гаснут: энергосистема детдома действует безотказно. О чем с удовольствием сообщает директору Михаил Савин, — стоя перед нами, высокий, спортивный, в светлых брюках и рубахе-распашонке, он в эту минуту охотно, похоже, чувствует себя прежним воспитанником. Впрочем, тут же снижая некоторую торжественность своего рапорта:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
